Открытую веранду заносило мокрым снегом, не спасал и навес. Официант, накинув куртку, то и дело выбегал с метлой и сметал снег со ступеней. Туристов совсем не было снежным стамбульским вечером в наргиле-кафе. Но на стоянке перед кафе теснились машины местных – авто выглядели озябшими и нахохлившимися, с шапками снега на железных крышах.
Сегодня играла турецкая женская сборная по волейболу. Турки вообще отъявленные болельщики, а после того, как их команда выиграла летом Евролигу, за женским волейболом стали наблюдать особенно пристально.
Ясем Тарек сидел на красном бархатном диванчике, выбрав место подальше от экрана большого телевизора, курил кальян с яблоком и мятой, выдыхал дым под невысокий потолок, который зрительно казался ниже от дыма многочисленных кальянов и висячих разноцветных шаров-ламп, восточных, но напоминающих китайские фонарики. Шум в кафе стоял невообразимый, и не только от криков болельщиков, но из-за обычной манеры турок общаться.
Выглядел Тарек совершенно отрешенным, как человек, пришедший расслабиться после рабочего дня, поесть и покурить.
Последнее время все реже, но все-таки возникало у него ощущение нереальности происходящего. Это, наверное, из-за резкого перехода от полного отчаяния к возрождению.
Да, он считал, что восстал, как феникс, из пепла иракской войны, которая унесла не только его работу, нормальную жизнь, но и жену, и взрослых уже детей, погибших во время американского вторжения.
Тарек стал нищим, гонимым, и это после долгих лет службы при Саддаме, рядом с Хусейном-сайидом – идолом целого поколения арабов. Он верил, что Саддам, вероломно вздернутый на виселице шиитами, руководимыми американцами, даже с того света заставляет его, Тарека, бороться.
И бывший полковник ССБ Ясем Тарек организовал террористическую группу сопротивления коалиционным силам, а затем и пришедшим к власти ставленникам американцев. Но и эта его деятельность – хождение по лезвию в оккупированном и ставшим враждебным Багдаде, не стала финальным аккордом жизни, как он решил про себя. Мечтал отдать жизнь подороже – за свою Родину, в память о Саддаме, о жене Бадре и детях.
Российский офицер нелегальной разведки, которого Тарек знал, как Кабира Салима не только сохранил жизнь Тареку, спрятав от преследователей в своей парикмахерской (являвшейся работой-прикрытием для Кабира), но и завербовал спустя три года после знакомства. Словно бы вытолкнул из пучины, и тот вздохнул полной грудью.
Тарека слишком долго держали «под водой» – в нищете и страхе. И все-таки не наступили необратимые изменения от такого «кислородного» голодания… Он уже выполнил первое серьезное задание Центра в секторе Газа и в Израиле, успел жениться и под видом беженца уехал с молодой женой в Париж. Получил новое поручение и устремился в Стамбул для его выполнения. И все же никак не мог привыкнуть, что нет нищеты, в кармане шуршат и лиры, и доллары, одежда на нем с иголочки, а жену Хануф он оставил в хорошей квартире в Париже, и она ждет ребенка.
«Будто в самом деле обнулился, – подумал он, отпив кофе из узкого стаканчика, и машинально погладил себя по макушке – без привычной гутры он чувствовал себя неуютно. – Новая семья, новая работа, новая страна. Вот только я сам – старый саддамовский офицер. На мне клеймо, как на быке, оно прожгло шкуру до костей, отпечаталось в подсознании».
За несколько месяцев, прошедших с момента, как Кабир его завербовал, Тарек не стал счастливым, он просто обрел спокойствие, которое и было для него почти счастьем после хаоса, царившего и в жизни, и в душе последние годы.
Сладковатый дым кальяна кружил голову, и хотелось не думать ни о чем, не шевелиться, застыть как муха, попавшая в мед, вяло двигать лапками, поглядывая сквозь янтарную муть на окружающих отрешенно.
Но деньги необходимо отрабатывать. Жизнь в Париже дорогая, тем более что через полгода родится ребенок. Да и не мог Тарек сидеть без дела, начинал хандрить, если не получал ежедневную дозу адреналина.
Летом, оказавшись в секторе Газа и попав под израильские бомбардировки в рамках операции «Несокрушимая скала», он едва не захлебнулся в адреналине. Но выплыл и привел под уздцы российским спецслужбам агента, которого завербовал много лет назад еще при Саддаме.
Муса Руби – агент, бесценный во всех отношениях, сотрудник Моссада. Он помог Тареку в выполнении задания Центра и дал согласие работать на российскую разведку.
Руби и Тарек получили неопровержимые подтверждения отчетам наблюдателей ООН о том, что еще в мае 2013 года ЦАХАЛ напрямую регулярно контактировал с ИГИЛ[1] и осуществлял поставки медикаментов и оружия. И продолжает.
Вернувшись в Ирак из Израиля, Тарек приуныл, очутившись с Хануф в комнатке, которую снимал у медника с Сук ас-сарая. Хотелось более стремительных перемен, и, к счастью, Кабир Салим принял одно из условий Тарека – не работать против Ирака. Но никто не торопился переводить его из Багдада в Европу, как он на том настаивал на всех встречах со связным Тобиасом. И все-таки благодаря влиянию Кабира Франция стала реальностью…
Центр поручил Тареку съездить в Эрбиль, передать паспорт Кабиру, с которым тот и улетал в Россию. Во время их встречи в аэропорту Тарек напомнил о своем желании попасть в Европу. Месяц спустя Тобиас при встрече на конспиративной квартире с неохотой сообщил, что Тареку необходимо перебраться во Францию. Документами его и Хануф снабдят. Подъемные он получит уже по приезде, а в Париже его обеспечат работой. Выходя из конспиративной квартиры, Тарек мысленно вознес хвалу Кабиру, уверенный, что тот снова поучаствовал в судьбе друга.
Париж встретил Тарека с женой сильным дождем в аэропорту «Шарль де Голль». А Каирский аэропорт проводил жарой. Центр распорядился лететь из Египта по документам Басира Азара. Под этим именем Тарек скрывался в Багдаде от властей.
Четыре с лишним часа в воздухе, сумка и чемодан на колесиках – все их вещи, и вот – Франция.
Уже в такси Тарек испытал ощущение мнимой свободы. Да, он вырвался из затхлой, тягостной атмосферы бьющегося в агонии Ирака, уверенный, что его великий Ирак пожирают метастазы – шииты, курды, американцы, ИГИЛ[2]. Уже нет целостности…
Тарек понимал, что во Франции не будет подвергаться постоянной опасности быть узнанным, арестованным, испытать на себе изощренную работу своих недавних коллег при допросах… Но свободным не станет уже никогда – ни от обязательств, взятых им перед российской разведкой, ни от внутренней несвободы, которая посильнее внешних пут. Куда бы он ни уехал, от себя не сбежать.
Везде его преследовала мысль: все ли он сделал для спасения Родины? Его сын капрал Наджиб Ахмед Тарек погиб на улицах Багдада в боях за город, за страну, а полковник Тарек прятался, отсиживался. Позже пытался успокоить себя тем, что организовал терроргруппу, наделал шуму нападениями на военных коалиции. Не сбежал из страны. Но все это служило слабым утешением. Он стискивал в кулаке армейский жетон сына, который носил всегда на шее. Мучился от бессилия, от невозможности вернуть все назад, воскресить Наджиба, лежавшего в страшном, переполненном смертью морге багдадского госпиталя.
Нет, Тарек не страдал наивностью. Он гораздо раньше, чем произошло преступное вторжение в Ирак, за несколько лет до этого, видел, до какой степени коррумпированы чиновники, понимал, кто из них потенциальные предатели, а кто сбежит за границу при малейшем ослаблении Саддама. Но все это загнивание во власти обрело такие масштабы, что борьба с коррупцией априори была битвой с ветряными мельницами или попыткой выбраться из зыбучих песков. Чем больше трепыхался Тарек и верные ему и Саддаму люди, тем сильнее они увязали или подвергались обвинениям со стороны властных коррупционеров.
Тарек смотрел через оконное стекло парижского такси на город, особо не прислушиваясь к ворчанию таксиста, жаловавшегося на дорожные пробки, двухнедельную забастовку пилотов Air France, беспорядки на улицах. Тарек думал, что испытывал бы, если бы сейчас ехал в такси по Парижу с хаджой Бадрой? Но к нему прижималась молодая жена Хануф.
Она отказалась снимать химар. Тареку не хотелось привлекать внимание, однако он убедился, что мусульманской одеждой в нынешнем Париже никого не удивишь.
Последний раз Тарек приезжал сюда в конце 1996 года. Теперь Париж напоминал библейский Вавилон и утратил свой европейский лоск, наверное, безвозвратно. Так же, как ушел в небытие любимый Багдад. Все перевернулось с ног на голову.
Таксист привез их к невысокому старому дому в центре города, затертому среди других таких же серых, с французскими окнами и фальшбалконами, мокрыми от усилившегося дождя.
Хануф, прихрамывая, не без труда взобралась по лестнице на верхний четвертый этаж. Она была ранена во время израильских бомбежек сектора Газа, в Джебалии. Тарек винил себя и в этом – что она горела при пожаре взорванного дома ее тетки. Он должен был взять жену с собой в Израиль. Но с нею, дочерью одного из лидеров ХАМАС – Джанаха Карима, возникли бы большие осложнения. Тарек и так при переходе границы на КПП «Эрез» попал в переплет. Угодил в Центр дознания израильтян, и если бы Руби не вызволил его, рискуя собственной карьерой и жизнью, то неизвестно, где бы сейчас оказался Тарек.
Но чувство вины не подчинялось даже самым железобетонным доводам.
…Квартира на последнем этаже состояла из маленькой кухни и просторной, абсолютно пустой комнаты. Одна из стен – почти сплошь двухметровые окна. Тарек поставил чемодан и сумку в центре на чуть пыльный паркет и усмехнулся в усы. Усами Тарек походил на Саддама, хотя не задавался целью подражать ему.
– Ты, наверное, сердишься, – обернулся он к Хануф, замершей у двери. – Из одной норы переехали в другую, разве что эта нора в Париже.
– Глупости! – Хануф принялась решительно закатывать рукава. – Интересно, здесь есть ведро и тряпка? Сегодня придется купить хотя бы матрас или, на худой конец, ковер. Спать на чем-то надо.
Тарек подошел к окну и закурил. Из дома напротив хорошо просматривалась их квартира. Потребуются шторы или жалюзи. Он увидел, как к их подъезду подкатил небольшой грузовичок. А за ним следом маленький синий «Ситроен».
Из легковой машины вышел смутно знакомый человек и начал распоряжаться разгрузкой. Из кузова показались матрас, шкаф, что-то завернутое в пленку. Тареку понадобилось несколько секунд, чтобы вспомнить, кто этот долговязый араб с залысиной и вьющимися седоватыми волосами над ушами и на затылке – Абдуззахир Ваджи аль-Мусаиб, хирург из госпиталя в Эль-Казимии в Багдаде.
В замочной скважине входной двери начал поворачиваться ключ. Хануф испуганно взглянула на мужа, но он успокоил:
– Это свои.
Тарек вышел в крошечный коридор и столкнулся нос к носу с Ваджи.
– А, ты уже приехал, – нисколько не удивился доктор. – Тем лучше. Принимай вещи. А завтра с женой явишься вот по этому адресу. Ты – садовник, водитель, Хануф – горничная.
Понимая, что это по распоряжению Центра, Тарек промолчал, хотя внутри все клокотало. Чтобы он, полковник ССБ, работал на этого докторишку, да еще и шиита!
– Мне пора в госпиталь, – нетерпеливо сказал Ваджи.
Завербованный во время вторжения американцев в Ирак Кабиром, доктор только перед отъездом во Францию узнал, что работает на российскую разведку.
Он давно просил Кабира помочь уехать с семьей из неспокойного Багдада. И поскольку его желание осуществилось, он вряд ли переживал по поводу национальной принадлежности своих кураторов. Главное, что они исправно выполняли свои обещания. И в плане финансирования, и в плане трудоустройства в парижском госпитале.
Тарек все так же молча кивнул, прикидывая, кто за кем будет приглядывать по задумке Центра. Кому дадут такое поручение, тому больше доверяют. Хотя один не будет знать наверняка, нет ли у другого схожего задания.
Через несколько дней, забрав закладку из тайника, местоположение которого сообщил ему Тобиас еще в Багдаде, Тарек убедился в своей правоте. За Ваддахом приглядывать придется по мере возможностей, применяя свои навыки контрразведчика, полученные во время службы в Аль-Мухабарате.
Требование подучить турецкий язык вызвало у него легкое недоумение, хотя не составляло труда догадаться, что его путь не завершится в Париже, а проляжет снова на Ближний Восток.
Он нашел педагога в турецком посольстве и, как сам над собой подшучивал, сел за парту на старости лет, объясняя окружающим и педагогу внезапно возникшую жажду знаний женитьбой на турчанке, лопочущей только на турецком.
– Для любви это не помеха, но, когда я спрашиваю у нее, где ужин, она делает вид, что ничего не понимает, – сказал он тонкошеему турку в очках – переводчику посольства, репетиторствующему в свободное время.
Турок получал небольшое жалованье и охотно согласился преподавать. Шуток он не понимал и веселился только по поводу произношения араба. Он считал, что Тарек тунисец, потому что Ясем хорошо говорил по-французски. Тарек злился, но терпеливо штудировал учебник, готовый прихлопнуть своего учителя увесистым арабско-турецким словарем.
Довольно быстро он восполнил свои пробелы в турецком. Когда-то Тарек уже учил этот язык, чтобы знать врага в лицо.
…Из еще свежих воспоминаний о Франции его вернул к действительности шум в стамбульском наргиле-кафе. Вопили болельщики, радующиеся очередному очку, полученному их командой по волейболу.
– Добрый вечер, – к столику Тарека подошел довольно молодой парень – о таких говорят: до старости щенок. Круглолицый, с маленькими усиками.
Тарек догадался, что это связной Эмре Дамла, но не торопился приглашать его за столик.
– Вот выдался свободный вечер. Хотелось бы скоротать его в приятной компании, – наконец произнес парольную фразу Эмре.
– Присаживайся. Вечер лучше проводить в обществе сведущего человека, – Тарек мысленно обругал сочиняющих пароли и ответы для подобных встреч.
Болельщики истошно орали, реагируя на каждый успешный удар своих соотечественниц. Можно было разговаривать, не опасаясь быть услышанными.
Эмре повесил куртку на стоящую рядом вешалку, заказал кофе и потер набитые ветром красные щеки.
– Закрутила непогода… Не пойму, ты араб, что ли? Акцент…
– Это имеет значение? – охладил его пыл Тарек. – Давай по делу. Я и так тут торчу целый час, как верблюд, отставший от каравана.
– Ну я же хотел прийти без соглядатаев…
– Можно подумать, за тобой кто-то ходит, – усмехнулся Тарек.
Эмре пожал плечами с обидой. После провала Кабира Салима в Стамбуле агентурную сеть российской разведки лихорадило. Кабиру пришлось прижавшим его туркам «сдавать» адреса, телефоны, а митовцы кинулись проверять все, как голодная собака на кость. Но они клацали зубами по воздуху. Эмре, на всякий случай, тоже убрали из парикмахерской в старом греческом квартале Фенер, хотя Кабир, получивший от турок оперативный псевдоним Садакатли, парикмахерскую митовцам не сдавал. Но Центр решил подстраховаться.
Теперь Эмре работал в салоне красоты на набережной, а конспиративную явку пришлось заморозить, посадив там грека-парикмахера, «чистого» по всем статьям, к тому же глухого.
Затем был странный вызов в Мардин, куда Кабир просил приехать Эмре. Перестрелка с полицией, в которую ввязался Кабир после встречи со связным… О ней Эмре узнал из новостей в Стамбуле. Об этом инциденте сообщалось как о боестолкновении полиции с бойцами РПК. В перестрелке убили курдянку, а ее напарника ранили, но он скрылся. У Эмре, не жаловавшегося никогда на здоровье, тогда заболело сердце. Он догадался, что речь идет о Кабире, и сообщил в Центр о своих подозрениях. Довольно долго они оставались в неведении о судьбе Кабира. Он дал знать о себе уже из Эрбиля.
То, что Эмре сорвали с насиженного места – из парикмахерской, события, связанные с Кабиром, странная просьба Кабира разузнать, где находится семья его сослуживца Теймураза Сабирова, – все вместе это подорвало спокойствие связного. Он стал нервным, дерганым, просился у Центра в отпуск, в Европу – к сестре в Зальцбург. А тут ему еще подсунули этого араба, внешне похожего на повешенного Саддама Хусейна. Эмре чувствовал, что Ясем Тарек еще попьет крови… Он плохо спал, ему везде мерещилась слежка контрразведки, хотя никаких предпосылок к тому не было.
– Для вас нет сообщений, – связной покосился на араба и отпил кофе.
– Зато у меня есть. Мне необходима встреча с Кабиром.
Эмре задумчиво потер лоб, не зная, где сейчас Кабир и сможет ли он приехать в Стамбул.
– Мне нужно время, чтобы прояснить все. Но я сомневаюсь, что это возможно. Я не помню, чтобы Центр такие встречи организовывал. Нет ничего такого, что вы не могли бы передать через меня. В чем, собственно, сложность?
– В двух словах не скажешь.
– Можно и не в двух…
Тарек покачал головой:
– Мне нужен разговор с глазу на глаз с Кабиром, и чем быстрее, тем лучше.
– Хотя бы обозначьте тему… – Эмре достал бумажник и положил на стол шесть лир за кофе.
– Это напрямую связано с моим основным заданием. – Тарек помолчал и добавил. – Передай для Кабира, что речь идет о турке, который заходил к нам в цирюльню в Багдаде.
Эмре кивнул и, перекинув куртку через плечо, стал пробираться к выходу мимо болельщиков, сквозь белесую дымовую завесу, которую генерировали кальяны.