Дом бабки Лукачихи стоял недалеко от конторы лесничества. Большой дом, когда-то справный и полный жизни, срубленный на совесть из звонких сосновых бревен, теперь выглядел, как брошенный старик, которому осталось только дожить свой век. Голубая краска на наличниках облупилась, воротца покосились. Но, во дворе и палисаднике царил образцовый порядок. Георгины цвели на положенном им месте, и куст сирени у крыльца тоже радовал глаза по весне обильным цветением.
Звали бабульку Феодосия Аникеевна, и была она из местных. Тут родилась и выросла, тут и замуж за местного лесника вышла по фамилии Лукачин. И никто уж ее после никак по-другому не называл, кроме как Лукачиха, словно и имени-то у нее другого никогда и не было. Они родили семерых детей, двое из которых умерли в младенческом возрасте, и осталось пятеро. Большая семья, требующая неустанной заботы и внимания. Сам-то лесник был мужичком неказистым, но уж больно хозяйственным, пил умеренно и в жене души не чаял. А Феодосия в молодости была девкой видной, статной, с тугой черной косой чуть не до пят, с яркими, словно вишни, смешливыми карими глазами, про таких говорили, кровь с молоком. Хозяйство было крепким, а дом – полная чаша, лучше и пожелать нельзя. В общем, жили не тужили. Потом дети выросли, разъехались, Лукачин помер, не то от воспаления легких, не то еще от какого недуга. А Феодосия осталась тут свой век доживать. Хотя, дети ее в город звали, бабулька наотрез отказалась от родных могил уезжать. Характером она была уж больно строга, ее слово в семье всегда последним было. Степенна была, несуетлива и деловита, с деревенскими бабами на завалинке не сиживала и языком без дела не мела. Правду-матку людям в лицо резала, невзирая на чины и звания. Не всем это нравилось. Ее слово в деревне почиталось, как приговор Верховного Суда. Да и сейчас еще, в деревне с ней побаивались связываться по этой же причине. А ну как про себя что услышат не лицеприятное. Кому ж такое охота?
Я, когда приехала работать в эти места, мужа ее уже не застала. А вот с бабулькой познакомилась очень быстро. Вкуснее и пышнее хлеба, чем у нее, во всей деревне было не сыскать. Ко мне она сначала отнеслась весьма настороженно. И то правда, чего бы это бабе в тайге делать, да еще и мужиками командовать. Но, со временем, у нас отношения наладились. Я неизменно и торжественно называла ее по имени-отчеству, Феодосией Аникеевной, что и пробило первую брешь в наших отношениях. Деревенские никто уж так к ней и не обращался, давно позабыв и имя, и отчество старой женщины. Я ей помогала, чем могла. Иногда мужиков своих просила грядки ей вскопать или там забор починить. А она нам хлеб выпекала, на хмелю заквашенный, и Василича моего обучила, за что мы всем нашим коллективом были ей благодарны до безмерности. Так и стали жить помаленечку.
Вот я и решила, что мое посещение бабули будет вполне уместным, и порулила в сторону ее дома. Рядом с домом на коновязи лошадей было не видно. Или уехали «гости» куда, или, что вернее, во дворе поставили. Притормозила у ворот и заглушила двигатель. Вышла из машины, и привычным жестом нащупала щеколду на калитке, прилаженную изнутри. Только собралась подниматься на крыльцо, но увидела в огороде, как мелькает белый ситцевый, в черный мелкий горошек, платок бабули, и направилась прямо туда. Феодосия Аникеевна собирала на грядках огурца. Два ведра уже стояли в сторонке наполненные до самого верху небольшими тугими пупырчатыми огурчиками. Чтобы не напугать старушку, я прокричала издали:
– Здравствуй, Феодосия Аникеевна!! Урожай собираешь? – Задала я очевидный, но необходимый в данной ситуации вопрос.
Бабулька распрямилась, и сделав руку козырьком, ждала, когда я подойду поближе.
– Здравствуй, Катерина. Да вот, наросли, проклятые, уже третью кадушку солю, а есть кто будет, не знаю. Дети за огурцами уж точно, не явятся. – Произнесла она, и в голосе я услышала легкую горечь.
Старушку стало жаль. Нелегко это, должно быть, вырастить пятерых детей, и доживать старость в одиночестве. Я постаралась ее утешить.
– Феодосия Аникеевна, да ты не волнуйся. Одну бочку, считай уже пристроила. Мои орлы все схомячат за зиму, да еще и добавки попросят. – Я пыталась говорить веселым легким тоном.
Бабуля глянула на меня с усмешкой, верно оценивая мое неуклюжее стремление ее успокоить и утешить. Седая прядь выбилась у нее из-под платка. Она ее старательно заправила назад, и закивала головой.
– Спасибо тебе, Катерина. Добрая ты баба. Может хочешь свежих огурчиков?
Я улыбнулась.
– Кто ж в здравом уме от твоих огурчиков откажется? Хоть соленых, хоть свежих…
Старушка наклонилась над грядкой, выискивая среди густых шершавых листьев очередной огурец, сорвала и кинула его мне. Я на лету поймала и с удовольствием захрустела сочным упругим овощем.
– Ой хорош!! Не огурец – чистый мед!!
Дожевала огурчик, потом подхватила оба ведра до самого верху наполненных огурцами, и понесла их к крыльцу дома. Вскоре там появилась Феодосия Аникеевна, неся в охапке длинные перья зеленого лука, вырванные вместе с белыми тугими головками корней, и большой пучок укропа. Положила это счастье поверх огурцов, распрямилась, вытерла тыльной стороной ладони потный лоб, и торжественно проговорила:
– Забирай все, порадуй своих мужиков витаминами. А у меня еще нарастут. – И грузно села на ступеньку деревяного крыльца, покрытую цветастым кружком домотканого половичка. Ее карие, глубоко-посаженные глаза под едва заметными, выцветшими на солнце, бровями, смотрели на меня внимательно и пытливо.
– А ты что, в гости решила заглянуть, или по делу?
А у меня опять мелькнуло в голове: «дело пытаешь, аль от дела лытаешь?». Как видно, за прошедшие столетия мало что изменилось на нашей земле. И меня это, почему-то порадовало. Врать бабке страсть, как не хотелось, но и правду сказать не могла. Поэтому начала смущенно мямлить.
– Да я молочка у тебя хотела прикупить. Давно нас Василич блинами не баловал.
Феодосия Аникеевна все продолжала глядеть на меня, словно намереваясь проникнуть в самую глубину моих мыслей. Полное лицо ее с сеткой морщинок, было серьезно, будто она решала некую проблему. Потом покачала тихонько головой, видно отвечая на свои какие-то мысли, и проворчала.
– Так для блинов яйца нужны, масло и сметана еще. Иначе, какие это будут блины? Ладно, пошли в избу, чего тут комаров кормить. – С кряхтением поднялась с крыльца и направилась в дом.
Я покорно потрусила за ней. Да, думаю, обмануть старушку у меня вряд ли получится, на несколько метров вглубь земли видит. Старые люди, прожившие нелегкую жизнь на земле, не утрачивают своей связи с ней. Поэтому и видят души человеческие почти насквозь, читают прямо в сердце. И утаить от них что-либо бывает очень трудно. Но, отступать было уже поздно. Да и, не могла же я просто вот так взять и уехать, не добыв ничего, кроме огурцов! Так что, придется теперь идти уже до конца, как говорится. А потом, у меня была надежда, что бабулька не поведает всей деревне истинную причину моего визита.
Внутри дома все было как во многих деревенских домах. Печь посередине большой комнаты, домотканые дорожки на деревяном полу, на стене в рамках старые, чуть пожелтевшие фотографии, часы ходики над столом между двух окон, одна маленькая спаленка и коридорчик, который вел на другую, более большую половину дома. Вход в ту часть дома был отдельный. А в этой, маленькой жила когда-то свекровь старушки. Как я и думала, именно большую половину дома и заселили приезжие гости. Феодосия Аникеевна принялась хлопотать, желая угостить меня чем-нибудь вкусненьким, а я вяло отбивалась.
– Спасибо, я не голодна. Меня Василич ухой накормил… Да не хлопочи ты так. Я ненадолго…
Но хозяйка не обращала на мои жалкие протесты никакого внимания. Наконец, она накрыла на стол и села вместе со мной. Сделав приглашающий жест отведать что, как говорится, Бог послал, бабуля уставилась на меня внимательным взглядом и проговорила:
– Ну, что, рассказывай…
Я попыталась увильнуть и прикинуться дурочкой.
– А чего рассказывать то? У меня все по-прежнему, работаем потихоньку. У меня сучкоруб молодой чуть ногу себе не откромсал топором, но вроде, все обошлось. А так, у меня ничего нового и не случилось.
Старушка усмехнулась и покачала головой.
– Ох, Катерина, мала ты еще со мной тягаться… Говори, зачем приехала, только не вздумай врать, что за молоком. Все равно, не поверю. Небось, хотела узнать, что за гости у меня появились? – И она покосилась в сторону коридорчика, из которого дверь вела на ту, другую половину.
Я вытаращила на нее глаза, похлопала удивленно ресницами, и выдохнула:
– Ну ты, Феодосия Аникеевна даешь!! Тебе бы будущее предсказывать, да людям на картах гадать с такой-то проницательностью.
Хозяйка на меня рукой махнула:
– Ты мне зубы-то не заговаривай, говори, коли пришла. Права я, аль нет?
Я тяжело вздохнула. Придется «сдаваться», ничего не попишешь.
– Да, права ты, во всем права. – Начала я покаянно. – Гости меня твои интересуют. Что за люди?
Бабулька закивала головой, и пожевав губами ответила:
– Да, как тебе сказать? Люди, вроде, как люди. С двумя руками, и двумя ногами, голова, вроде, тоже на месте. Городские, одним словом.
Я с легким недоумением посмотрела на нее.
– Ты чего-то темнишь, недоговариваешь. Я ведь тебя знаю. У тебя глаз, как у орла! – И тут же поправилась. – Ну, как у орлицы, я хотела сказать. От тебя ничего не скроешь. Говори толком. Что значит «городские»? Я можно сказать, тоже «городская».
Старушка глянул на меня с прищуром:
– Какая ты к лешему «городская»?! Ты, почитай, уже наша, черемуховская. Сколь годков тебя уж знаем. И люди тебя уважают, и ты к людям с уважением. Не-е-е, милая, даже и не думай. А вот ОНИ… – Бабка перешла на таинственный шепот. – Они нашими никогда не станут. Потому как, нас деревенских за людей не считают. И уважения в них нет ни к людям, ни к земле. Думают, что шибко хитрые, а не понимают того, что вся ихняя хитрость вот она, тута! – Она вытянула ладошку и похлопала по ней другой рукой, изображая, где все «ихние» хитрости. – Говорят, что ан… ин…, тьфу, ты!! Ну в общем, чудные разные места изучают, потоки там какие-то, или еще чего, я толком не поняла. Да и ни к чему мне эти премудрости. А вот, то, что они сюда не просто так явились, мне понятно. И ищут они вовсе не какие-то там потоки, ищут они что-то вполне себе определенное, и замыслы у них нехорошие. Вот помяни мое слово, добром это не кончится! – Совсем, как недавно Саныч, закончила она.
Я задумалась. Все даже хуже, чем я думала. Хотя, было не совсем понятно, что конкретное они ищут, но тревога уже прочно угнездилась внутри и сейчас топорщила свои иголки нисколько не стараясь притвориться «мягким и пушистым» клубочком. А Феодосия Аникеевна спохватилась:
– Что ж ты, Катерина, и не ешь ничего? Попробуй вон пирожка со щавелем. Только вчера вечером испекла.
Я, чтобы не обидеть хозяйку, взяла пышный, румяный пирожок с тарелки и принялась его жевать. Пирог был вкусный, но в горло мне не лез. Я кое-как его сжевала, запила уже остывшим чаем из кружки, похвалила с избытком восторга золотые руки бабульки, и засобиралась домой, сославшись на дела. Старушка стала хлопотать, доставать из холодильника молоко, масло, сметану, яйца, в общем все, что положено для блинов. Я с опозданием вспомнила, что денег с собой не взяла, на что Феодосия Аникеевна, махнула рукой.
– Ты мне еще до весеннего паводка три мешка муки приперла и мешок сахару, а денег не взяла. Так что, угощайтесь на здоровье. Свои люди, сочтемся. Да, и теперича я богатая! Квартиранты то за постой деньжищ отвалили, что две моих пенсии. А еще сказали, что будут у меня продукты покупать. Так что, спасибо Сан Санычу, удружил. – В ее словах был легкая насмешка.
Думаю, если бы Саныч мог ее услышать, ему бы это точно не понравилось. Усмешка, даже легкая в устах такого человека, как Аникеевна, это все равно, что выстрел снайпера. Я уже была в дверях, когда она мне в спину проговорила:
– А еще, они про нашего знахаря спрашивали, что возле Чертовой пади живет в старом скиту.
Я замерла в дверях. Потом, повернулась к старой женщине и, усердно изображая удивление, спросила:
– А знахарь-то им зачем, или захворал у них кто?
Старушка помотала головой и горестно вздохнула:
– Да, все, вроде, здоровые… А почто спрашивали, ума не дам. Сама голову ломаю… – И добавила совсем другим тоном. – Ты ведра с огурцами да зеленью на крыльце не забудь. Только, опосля все банки мне верни, ну и ведра тоже. Ну, Господь с тобой, девонька. Заезжай когда… Всегда тебе рада, знаешь.
Я еще раз поблагодарила старушку и вышла из дома. Огурцы и прочую снедь, я погрузила, пообещав себе, что в следующий раз надо будет привезти старушке какой-нибудь гостинец, и отправилась на базу. А в голове одна мысль мне не давала покоя. Надо бы предупредить Прона, о том, что о нем расспрашивали приезжие гости. Потом, немного покопавшись в себе, поняла, что меня так встревожило. По непонятной пока мне самой причине, я была твердо уверена, что от этих «гостей» исходит угроза, живущим в избе на слиянии ручья и реки.