28 мая 1918 г. Екатеринбург
– А ну встать! – рявкнул раздраженно Авдеев, входя в караулку и гневно оглядывая следы ночного гулянья. – Мошкин, опять колобродили? Говорил же… Под суд захотели? Кто опять гальюн уделал? Скоты.
– Так мы ж того… просто как бы это… караульные пользуются… – путано принялся оправдываться Мошкин, с трудом собирая разбегающиеся спросонья и вчерашней попойки мысли.
– Караулку прибрать и вон отсюдова по домам. И чтоб завтра все трезвые были. Лушин, со мной принимать арестованных, – обернулся комендант к стоящему у него за спиной Павлухе.
Павел быстренько оправился и следом за Авдеевым без стука вошел в комнату семьи.
Они как раз заканчивали завтрак. Вся семья с доктором Боткиным и прислугой, кроме наследника, сидела за столом.
– Здравствуйте, граждане Романовы, – останавливаясь на пороге и закладывая руки за спину, поприветствовал присутствующих комендант.
– Доброе утро, – сдержанно кивнул Николай Александрович, остальные повторили за ним, словно эхо.
А Павел с замиранием сердца поймал приветливый взгляд и полуулыбку Марии Николаевны. И из-за спины Авдеева ответил ей кивком и улыбкой, но быстро собрался: не хватало еще от коменданта получить за панибратство с семьей тирана, после такого и вылететь недолго.
Авдеев пристально, высокомерно оглядел каждого из сидящих за столом, словно желая удостовериться, что это именно они.
– А где Алексей Николаевич?
– У себя в постели. Желаете взглянуть? – сухо поинтересовался Николай Александрович. – Он все еще болеет, и я уже обращался с просьбой к Уралсовету разрешить доктору Деревенко осмотреть мальчика.
– Отказано. Говорил же вам, – с вызывающей грубостью ответил Авдеев. – Идем, посмотрим на мальчика.
Николай Александрович поднялся, вместе с ним поспешила встать из-за стола Татьяна, и они втроем отправились в спальню. Павел остался в столовой.
– Приятного аппетита, – потихоньку пожелал он оставшимся в столовой.
– Благодарю, – ответила ему только Мария, остальные напряженно прислушивались к тому, что творится в соседней комнате. А Павел беззаботно, добродушно рассматривал княжон и царицу. Царица была уже старая, с высокомерным выражением лица, сидела как-то неподвижно, словно истукан, а вот девушки были славные. Павел очень полюбил слушать, когда они пели хором. Наверное, и на фортепьянах играть умели, только Мошкин у них рояль отобрал.
– Что ж, продолжайте есть. О прогулке сообщу дополнительно, мне еще в Уралсовет ехать. Лушин, за мной.
Павел незаметно поклонился и вышел следом за комендантом.
– В общем, так, всем ко мне, – закрыв за собой двери в комнаты пленных, распорядился Авдеев тихим напряженным голосом. Сегодня он был на удивление трезв, собран и, кажется, даже слегка напуган. – В городе беспорядки. Сейчас толпа анархистов и всяких там контриков прет с лозунгами на Успенскую площадь. Ардатов, сволочь, со своей частью перешел к белякам. Все силы Совета брошены на борьбу с этими гадами. Ясно? Наша задача, чтоб к дому ни одна сволочь не подобралась. Если что, сразу открывайте огонь. И бомбами их. Бомбами! В дом никого не пускать. Как что – сразу огонь!
Латыши, как всегда, спокойные, лишь многозначительно переглянулись, а вот Павел, Ванька Скороходов и еще пара человек из заводских боязливо поежились.
– Нечего дрейфить, – перехватив их взгляды, цыкнул Авдеев. – Предателей и малахольных буду расстреливать на месте. Все ясно?
Подсобрались, кивнули.
– То-то. Я к Медведеву, а вы чтоб у меня! – грозно сжал кулак Авдеев.
Из дневника Николая II:
«28 мая. Понедельник.
Очень теплый день. В сарае, где находятся наши сундуки, постоянно открывают ящики и вынимают разные предметы и провизию из Тобольска. И при этом без всякого объяснения причин. Все это наводит на мысль, что понравившиеся вещи очень легко могут увозиться по домам и, стало быть, пропасть для нас! Омерзительно! Внешние отношения также за последние недели изменились: тюремщики стараются не говорить с нами, как будто им не по себе, и чувствуется как бы тревога или опасение чего-то у них! Непонятно».
– Ох, Павлуха, не нравится мне это. Ох, не нравится, – ворочался вечером на койке Иван Скороходов. – Как думаешь, возьмут белые Екатеринбург?
– А че им не взять? Их вон сколько, а город кому защищать, чекисты да эти! Как их? Рабочие с Верх-Исетска, с Ермаковым. Возьмут, как есть, возьмут. А вот че тогда с царем будет? – шепотом высказал свой главный вопрос Павел.
– Не знаю, – поворачиваясь на спину, озабоченно ответил Иван. – Их ведь прежде хотели в Москву везти, на суд. Да чего-то не повезли, здесь оставили. Может, теперь повезут?
– А если нет?
– Если, если! – рассердился вдруг Ванька. – Откуда я знаю? Может, белые отобьют.
Павлу такой вариант нравился, но вот отчего-то плохо ему верилось, что комиссары позволят такому случиться.
– А слыхал, как Белобородов с Голощекиным сегодня анархистов разгоняли? Не хуже царской охранки, – взволнованно прошептал Ванька, свешиваясь с кровати. – Я, с дежурства шел когда, прогулялся к Успенской площади, тоже слегонца шугнул парочку эсеровских горлопанов, а то собрались булыжником в одного из наших лупануть.
– Да, теперь начнется. Долго не протянем. Если белочехи нагрянут, гонять уже будут большевиков, – вздохнул Павел. – Сам-то что делать будешь, если белые нагрянут? – поворачиваясь к приятелю всем телом, спросил он.
– Не знаю, с комиссарами уйду, наверно. Что мне еще делать? Нас новая власть небось не погладит по головке, донесут добрые люди, чем мы тута занимались, – горько усмехнулся Ванька. – О, житуха, с этими не сахар, а с теми еще хреновее. Ну, а ты че думаешь?
– Да ни че. Домой вернусь, и всего делов, – снова переворачиваясь на спину, проговорил Павел.
– С ума сошел? Донесут ведь! Узнают, где служил еще, и к стенке поставят. Сейчас времена знаешь какие? Мы их, они нас.
– Не поставят. Я не такой дурак на каждом углу свистеть, чем на хлеб зарабатываю. На днях к сеструхе ходил, сказал, что уголь на Товарной кидаю.
– Да что она, не видит, что ли, что на тебе и пыли угольной нет? Вон, руки чистые.
– Да она баба не шибко умная в тонкости вдаваться, да и дите у нее малое, некогда ей, но по соседям обязательно разнесет, так что свидетелей у меня, если что, хоть отбавляй, – самодовольно усмехнулся Павел.
– Ну ты и фрукт, – завистливо вытаращился на приятеля Ванька.
Из дневника Николая II:
«5 июня. Вторник.
Дорогой Анастасии минуло уже 17 лет. Жара и снаружи и внутри была великая. Продолжаю чтение Салтыкова-Щедрина – занимательно и умно!
Гуляли всей семьей перед чаем. Со вчерашнего Харитонов готовит нам еду, провизию приносят раз в два дня. Дочери учатся у него готовить и по вечерам месят муку, а по утрам пекут и хлеб! Недурно!»
Из дневника императрицы Александры Федоровны:
«Екатеринбург. 7 (20) Июнь.
Четверг.
+10°. Прекрасная погода. Бэби хорошо спал, его принесли в нашу комнату в 11 ½ [часа].
1 час. Обед. Харитонов приготовил макаронный пирог для других (и меня), потому что совсем не принесли мяса. Я подрезала Николаю волосы.
2 [часа] 45 [минут]. Мы все вышли в сад на час.
4 часа. Пришел Владимир Николаевич [Деревенко].
4 ½ [часа]. Чай.
Играла в карты, работала.
Татьяна читала мне Духовное чтение.
Я приняла сидячую ванну, так как горячую воду можно было приносить только из нашей кухни.
4 недели со дня приезда детей.
8 часов. Ужин, затем Бэби ушел в свою комнату.
Играла в безик с Николаем и около 11 [часов] легла в постель, потому что очень устала».
Дни тянулись за днями, жаркое лето вступило в свои права, в городе не хватало продуктов, было много солдат и мало порядка. Город страдал от нечистот, отбросов и бешеных собак. Все чаще случались грабежи и погромы, большевики, чувствуя, как сжимается кольцо вокруг столицы Урала, все яростнее и непримиримее боролись с политическими и классовыми противниками, но Павел всего этого почти не замечал, его жизнь за высоким дощатым забором Ипатьевского дома текла в другом измерении.
Весела ли сегодня великая княжна Мария Николаевна? Сколько раз гуляла в саду с сестрами, как чувствует себя Алексей Николаевич? Не украли ли у них провизию? Не обидел ли кто из охраны? О чем шепчутся Авдеев с Мошкиным, какие сплетни гуляют по городу о дальнейшей судьбе Романовых? Анархисты требуют немедленного расстрела царской семьи? А что Советы? Да еще Курносов с того самого раза стал к Павлу как-то неприятно внимателен, теперь, не обернувшись по сторонам, даже поздороваться с кем-то из пленных Павел не решался.
Однажды, лежа жаркой душной ночью у себя в комнатухе, Павел ворочался с боку на бок, размышляя о подслушанных сегодня тревожных известиях. И наконец, не выдержав, разбудил приятеля.
– Вань, а Вань? Спишь, что ли? Ванька? – потряс он за плечо храпящего Скороходова.
– Ну? – рыкнул тот спросонья. – Чего, вставать? Тревога? Чего?
– Тише ты! – шикнул на него Павел. – Я это. Разговор есть.
– Какой разговор? Чего ночью то?
– А когда? Днем у Авдеева? – многозначительно проговорил Павел, и Иван тут же насторожился.
– Слыхал, о чем сегодня Авдеев с Мошкиным шептались? Вроде кто-то семейство похитить хочет и даже письмо им передал. Как думаешь, правда?
– Брехня, – отмахнулся Скороходов. – Авдееву всюду заговоры мерещатся. Выслужиться хочет перед Советом. Вот и изобретает. Если б чего было, тут бы уже Лукоянов с чекистами дежурил, а не мы с тобой, – лениво заметил Ванька. – Слушай, а я вот что хотел! Вечером еще хотел сказать, да закрутился. – И он, наклонившись к Павлу, поманил его пальцем. – Я тута вчерась слыхал, как поваренок Ленька с поваром Харитоновым разговаривал, что у Марии Николаевны завтрева именины.
– Да ладно? – оживился Павел.
– Да тише ты, – цыкнул на него Иван. – Я вот подумал, а что, если ей пирог именинный принести? А? Обрадуется небось? А то у них, сам знаешь, и последнее отбирают, не с чего им самим пироги печь. Видал, как вчера Петька Суетин с Парамоновым по сундукам царским лазали, а потом с набитыми карманами домой пошли? Натискали чужого добра, сволочи, а Темка Рогозин вчерась мяса кусок внаглую украл.
– Сволочи!
– Вот я и говорю, давай с пирогом?
– Давай, только где ж мы его возьмем?
– А я кондитерскую знаю на Главном проспекте, как по Колобовской вверх идти налево. Я уж и с хозяином договорился. Для кого, конечно, не сказал, а так, вообще. Только с деньжатами у меня неважно. Ну что, скинемся? А? Так я утром сразу и сбегаю.
– Скинемся, – кивнул Павел. – Только ты скажи, чтоб постарался, и когда в дом понесешь, тоже осторожнее.
– Да я в мешок положу, скажу, что мать харчи передала.
И два приятеля уснули крепким счастливым сном.
Утром Иван чуть свет помчал в кондитерскую и на службу опоздал. Павел стоял в карауле как на иголках. Сегодня Авдеев запаздывал, опять, видно, в Уралсовет подался. После вчерашнего разгона митингующих в городе по-прежнему было неспокойно. Чекисты шныряли по дворам и закоулкам, вылавливая белую контру и анархистов, хватая «бывших», не разбирая правых и виноватых.
В доме Ипатьева было тревожно. Никто не бренчал на балалайке, неслышно было похабных шуточек, никто не задирал арестантов. Все словно бы чего-то ждали. В уборной появилось объявление, говорят, сам царь составлял: «Убедительно просят оставлять стул таким же чистым, как его занимали». Никто даже не сорвал.
А Ваньки все не было.
– Слышь, Лушин, Скороходов куда подевался? Не видал я его сегодня, – проходя мимо, спросил Мошкин.
– Что я ему, нянька?
– Ты мне поговори еще, сейчас Авдеев вернется, он всем покажет, кто здесь няньки, а кто нет, – рявкнул на него Мошкин, утирая рукавом новой кожанки сопливый нос. «Видно, сбегал вчера на барахолку и сменял на царское добро. Не зря в сарае в сундуках рылся», – с презрением оглядел начальство Павел.
– Вона, Ванька бежит, – кивнул он на спешащего через двор Скороходова.
– К матери за гостинцем бегал с утра, – тут же объяснился Иван, показывая вещевой мешок. – Заодно бельишко чистое захватил.
– Живо на пост. И что б у меня… – грозно свел брови Мошкин, продолжая изображать большого начальника.
Ванька пожал плечами и потопал в караулку, успев незаметно подмигнуть Павлу.
– Надо успеть, пока Авдеев не вернулся. Он сейчас злой как черт ходит, лишний раз на глаза попадаться не хочется.
– А латыши? Может, на прогулке лучше? – с опаской предложил Павел, боязливо косясь на здоровенного латыша с отсутствующей миной возле дверей в царские комнаты.
– Да че он? Палить небось не начнет. А вот Авдеев, тот может и к стенке приспособить, не сам, так сдаст товарищам, – не согласился Скороходов. – Давай так: я зайду, а ты на стреме постоишь. Я скажу, как положено, мол, от нас с Павлом Терентьевичем, с именинами, и все такое. А?
– Точно скажешь? – В Павле осторожность боролась с ревностью и дурацким желанием посмотреть на Марию Николаевну, когда Скороходов ей пирог отдаст. Послушать, как она их благодарить станет.
Вышло все даже лучше. Латыш пошел на двор перекурить, а Павел с Иваном, прикрыв дверь в караулку, захватив пирог, постучали в комнаты семьи.
Но лучше вышло только в первые три минуты.
Кода они, неловко улыбаясь, вошли в залу, княжны в ней не было, она в спальне читала вслух матери и брату. Анастасия сбегала за сестрой, с ней вместе вышли бывший император и Татьяна. Иван, до этого бойко рассуждавший, как он поздравит княжну с днем ангела, вдруг замер, словно камень, вцепившись в пирог.
– Добрый день, – поздоровалась Мария Николаевна, с радостным любопытством глядя на пирог.
– Здрасте, – еле выдавил из себя Павел, которому передалось волнение приятеля.
Пауза затягивалась, княжна молчала, Павел с Иваном тоже. Да еще Николай с Татьяной таращились на них, и Анастасия в сторонке хихикала. Вот это самое хихиканье и помогло Павлу справиться с собой. Обидно стало, что даже девчонка над ним потешается.
– Это вот, значит, вам, – кое-как выговорил он, кивая на пирог. – С именинами. От нас то есть.
Тут Иван ожил и широко шагнул к Марии Николаевне, неся на вытянутых руках пирог. Пирог был румяный, караваем, с завитушками из теста и цифрами «девятнадцать».
Взять пирог Мария Николаевна не успела. Распахнулась дверь, и на пороге появился красный от злости Авдеев. Павел едва успел в сторону отпрыгнуть. Получилось, что за дверь. За спиной Авдеева маячил Василий Курносов. Донес, сволочь. Как есть, донес!
– Это что еще? Заговор? Сочувствие самодержавию? Побег готовите? – Грохотал, яростно вращая глазами, Авдеев. – Свикке! Этого арестовать и живо ко мне! – выхватывая у растерявшегося Ваньки Скороходова пирог, орал комендант.
Пирог выскользнул из его трясущихся рук и, упав на пол, разлетелся, превратившись в бесформенную кучу.
– Сволочь! Расстреляю! – продолжал орать Авдеев.
Павел от страха словно окаменел и продолжал стоять за дверью как истукан.
– Послушайте, товарищ комендант… – проговорил своим тихим голосом Николай. – Произошла ошиб…
– Молчать! Какой я тебе товарищ?! Арестованных на прогулку не выводить! Немедленно провести личный досмотр и обыск!
Когда дверь за Авдеевым с грохотом захлопнулась, Павел все еще продолжал стоять навытяжку, молча тараща глаза на семейство. Лицо у Марии Николаевны было несчастное, Анастасия смотрела с испугом на отца, даже Татьяна, всегда высокомерная и холодная, с жалостью и сочувствием взглянула на Павла.
– Ужас, как все вышло, – прошептала Анастасия.
– Павел Терентьевич, что же теперь будет? – робко спросила его Мария Николаевна, и он от этого обращения наконец ожил.