15 мая 1918 г. Екатеринбург
– Видал, как зыркнула? – гоготал пучеглазый разбитной охранник, рассказывая в караулке, как вместе с наружной охраной только что сопровождал на прогулке великих княжон. – А мне что? Зыркай не зыркай, чай, не то сейчас время. Они ходют по саду, а я это себе знай напеваю «Смело товарищи в ногу…». Крючатся, а слушают, деваться-то некуда. Наше таперече время.
– А видал, Васька вчера в гальюне углем намарал, царица, значит, и Гришка Распутин при ней? – давился глумливым смехом другой охранник, Суетин.
Павел, сидя в углу и помалкивая, косился на своего бывшего приятеля Ваньку, а тот лишь глаза в сторону отводил. В разговоре не участвовал, но посмеиваться – посмеивался. А вот Павлухе отчего-то было вовсе не смешно. Шла вторая неделя, как подвизался он в доме бывшего инженера Ипатьева. И императора уже не раз видал, и императрицу, и княжон, и даже наследника. Хотя тот все время хворал и ни разу еще из комнаты не вышел. Но в первые два дня Авдеев его специально с собой таскал в комнаты семейства. И даже обедали они вместе.
Поставят по приказу Авдеева большущую кастрюлю в ихней столовой, усядется семья за столом, и давай туда вслед за ними солдатня ломиться. Один раз, при Павле, этот вот самый Суетен царя бывшего под локоть пихнул. Подвинься, мол, не вишь – тесно. И ложек не хватало, и вилок, и есть всем приходилось в очередь. А то бывало, если Авдеева в доме нет, так могли и вовсе царское семейство из-за стола попереть. Хватит, мол, с вас, похлебали и будя. И продукты, что Романовым присылали, всяк растащить норовил. Ну тут в общем-то понятно. Семьи у кажного, кажному охота гостинчик домой передать. А все одно – воровство. А только до революции исстари воровство все одно грехом почиталось. И Павел, глядя на то, что творится в этом доме, отчего-то все больше жалел несчастного царя, такого тихого, жалкого, и девушек было жаль, они-то чем виноваты? Не нам выбирать, где родиться. Тут уж как Господь рассудил. Вот императрица Павлу не нравилась, уж больно заносчива да и, говорят, шпионка немецкая.
А княжны те ничего, хорошенькие. И правильно Ванька ему говорил про Марию-то. Павлухе она тоже с первого взгляда приглянулась. Да и правду сказать, он таких вот красавиц и не видал. Высокая, пышная, с румяными щечками и улыбается так лучисто, так приветливо, и глазищи голубые-голубые. И вот что удивительно, царская дочка, во дворцах росла, а говорит просто и о простом. Два дня назад, в саду, когда гуляли, семейство кажный день под конвоем на два часа в сад выпускали, сама к ним подошла, заговорила. Спросила откуда, сколько лет, кем работали, где и так просто все, по-приятельски. Павел сперва засмущался, а потом сам не заметил, как разговорился с ней. А вот другая княжна, Татьяна, та совсем другая. Очень на императрицу похожа и заносчивая такая. Ходит, нос задрав, хотя тоже красивая, тощевата только. И уж больно важная, на лице так и написано, что никто тут ее мизинца не стоит. А все же и она, и старшая их Ольга, и младшая, девчонка совсем, все чего-то делают, шьют, вышивают, даже стряпать умеют. И одеты скромно.
И очень уж они молиться любят. Павел сам, когда в карауле стоял, слышал сквозь двери, как они песни духовные пели и как вслух читали. Да-а. Не такими он представлял царских дочек. Думал – все нафуфыренные, капризные и избалованные. А они совсем другие.
Рядом с ним раздался новый взрыв грубого похабного смеха.
Павел поежился и вышел из караулки. Не нравилось ему в этом доме, не нравилось.
– Слышь, а чего это сегодня гулять не ходили? – спросил Павел у стоящего в коридоре угрюмого латыша.
Эти латыши, а может, и не латыши, были ребята неразговорчивые, и Павлуха от них старался держаться подальше. Ванька ему шепнул, что они подчиняются напрямую начальнику местной ЧК, а это не та компания.
– Не ходили – значит, не ходили, – негромко, с чуть заметным акцентом ответил латыш. – Твоя забота какая?
– Да просто спросил, – любопытно вытягивая шею, чтоб заглянуть в чуть приотворенные двери царских комнат, спросил Павел.
Сегодня, принимая караул, он вместе с разводящим, как всегда, заходил в комнаты семьи, чтобы убедиться, что все пленники на месте. Дурацкая затея. Куда им деться? Но дело не в этом, а в том, что, кроме наследника, все остальное семейство выглядело вполне благополучно, и почему гулять тогда не идут?
– Чтоб на тюрьму больше похоже было, в тюрьме тоже не всякий день выпускают. Сам-то в тюрьме не сидел?
– Бог миловал, – хотел перекреститься Павел, да не успел.
– Нет теперь Бога, – глянул на него латыш, да так, что у Павла рука онемела.
– А гулять не выводили, может, чтобы не сбежали.
– Да куда им бежать, заборище вон какой, – кивнул головой в сторону окна Павел.
– Не твое дело, какой заборище, – оборвал его рассуждения латыш и грозно добавил: – И вообще, нечего здесь слоняться, больно, я смотрю, ты заботливый. Закончил дежурство – проваливай. А нет – на пост ступай.
Да Павел и сам уже был рад убраться подобру-поздорову.
Но тут отворилась дверь комнаты, и на лестницу вышла княжна Мария Николаевна, она очень спокойно кивнула часовым и направилась в сторону ватерклозета. Из караулки, как назло, высунулся Васька Курносов. Противный расхлябанный парень из прихлебателей Мошкина и Авдеева.
– Куда пошла? – по-хамски остановил он девушку, отчего та едва заметно покраснела.
Подобные мерзкие сцены случались в доме нередко, но вот чтобы так, при Павле, еще ни разу.
– Мне нужно в туалетную комнату, – очень спокойно, с достоинством ответила девушка, и у Павла от стыда за Курносова щеки вспыхнули.
– Со мной пойдешь. Больно самостоятельные стали, – грубо рявкнул Курносов и легонько пихнул княжну в спину. – И чтоб дверь не закрывать!
И тут Павел не сдержался. Хотел сдержаться и не смог. Сам не понял как, а только схватил Курносова за руку.
– Слышь, оставь девку в покое! Дай ей спокойно по нужде сходить.
– А ты чего лезешь? Ты кто здесь такой? – Тут же кинулся на него Васька. – Царский прихвостень? Может, ты вообще из сочувствующих или монархист переодетый?
Дело принимало скверный оборот. Но деваться было некуда.
– Никакой я не прихвостень, а приказа не было в уборную провожать, – ответил Павел, стоя на своем и размышляя, чем все это закончится. Хорошо если просто выпрут, а если…
Мария Николаевна поспешила уйти, а из караулки высунулся на шум Ванька Скороходов.
– Вы чего, мужики, не поделили? Вась, ты чего? Это ж дружбан мой с завода. Наш, злоказовский. Вась… – Ваньке удалось вклиниться между Павлом и Курносовым и расцепить их.
– Скажи этому своему… чтоб не лез больше. У меня с этими царскими сволочами свои счеты. Они братуху моего в Питере расстреляли, а батька с матерью в деревне с голодухи подохли, когда эти в своих дворцах жировали, а я кровушку свою на фронте проливал! – Глаза Васькины так бешено вращались в глазницах, Павлу по-настоящему страшно стало.
– Вась, Вась, он не будет, это он так, не подумав, – пытался утихомирить взбесившегося Курносова Ванька. – Ты это… пойдем, выпьем, успокоимся. А Павлуха он наш, злоказовский. Пошли.
И он с горем пополам втолкнул Курносова обратно в караулку.
Павел в караулку не пошел, на улицу вышел, успокоиться немного.
В саду было тихо, солнышко припекало, почки набухли на яблонях, скоро оденутся все белым цветом. «То-то княжны, наверное, обрадуются», – думал Павел, щурясь под теплыми ласковыми лучами.
– Павлуха, что на тебя нашло? Совсем умом тронулся? – Раздался позади него встревоженный Ванькин голос. – Забыл, где находишься?
Павел обернулся, неторопливо с особой внимательностью вгляделся в лицо старого своего дружка.
– Скажи мне, Вань, а как тебе здесь служится? – спросил и сам себе удивился.
– О чем это ты? – еще больше понижая голос, спросил Иван и воровато оглянулся.
– О том самом.
– Может, и не нравится, – буркнул Иван, сразу весь как-то сдуваясь. – А только вот что я тебе скажу, Павлуха. Не будет нас с тобой тут, кого пришлют? Думаешь, им от этого лучше будет? – Ванька выразительно взглянул на дом.
– Нет.
– То-то! Может, я потому тебя и позвал в охрану, что тошно тут одному сидеть, среди этих… Так что терпи и не высовывайся, а то они, знаешь, и охранников потянуть могут, – многозначительно закончил Иван и, взяв приятеля за рукав, повел обратно к дому. – А вон, кстати, и арестанты наши, гулять выпустили, – оживился он, останавливаясь. – Вывели все же!
И Павел с удивлением заметил, что лицо Ванькино, да и его собственное, как-то посветлело и даже вроде в улыбке расползаться начало, да только Павел быстро сообразил, одернул и себя, и Ваньку.
– Добрый день, Павел Терентьевич, Иван Прокофьевич. – Проходя мимо них, поздоровался бывший самодержец.
– Добрый день, Николай Александрович, – с трудом удерживаясь от поклона, ответил Павел.
Татьяна и Ольга только кивнули молодым караульным, проходя мимо.
– Добрый день, Павел Терентьевич, – услышал он нежный, приветливый голос и на этот раз удержаться от улыбки не смог.
– Добрый день, Мария Николаевна.
– Благодарю вас, – добавила она тихонько.
– Да что там! Как вам спалось сегодня?
– Благодарю, хорошо. – Княжна, невероятно красивая, свежая, бело-розовая, словно яблоневый цвет, улыбалась ему в ответ. – Погода какая сегодня чудесная! А я уж начала бояться, что нас сегодня не выпустят. Обидно было бы весь день дома просидеть.
– А как здоровье Алексея Николаевича? – Встрял в разговор Иван, явно рассчитывая на свою долю внимания.
– Благодарю вас, пока болеет, но промежутки между болями стали длиннее. Его Евгений Сергеевич сейчас опять осматривает.
Павлу хотелось еще что-нибудь сказать, да больше ничего как-то не придумалось, и Ванька, как назло, замолчал. Княжна поклонилась им и пошла к своим. А Павел с Иваном, вздохнув, как по команде, отправились в караулку.
– Жалко ее, – прошептал приятелю Иван, – так и пропадет ни за грош! В лучшем случае в какой-нибудь монастырь отправят, я слыхал, они просились. А в худшем…
– Да, а ведь могла бы замуж за какого-нибудь королевича выйти, – поддакнул ему Павел. – Жила бы сейчас в Европах и бед не знала.
Вечером в караульной, как всегда, грохотал рояль. Как всегда, после отъезда коменданта к себе на квартиру, Мошкин устраивал шумную попойку. Демин уже пел под бренчание балалайки похабные частушки, а Павел с Иваном, молча переглядываясь, думали о находящихся за стеной людях, которые сейчас молились, или читали вслух духовные книги, или просто разговаривали, но наверняка о чем-то хорошем, и было им горько и досадно, и очень стыдно. А потому Павел едва дождался окончания своего дежурства.
Из дневника императрицы Александры Федоровны:
«Екатеринбург 15 (28). Май. Вторник.
+9°.
Ночью дождь лил как из ведра. Бэби спал в целом неплохо, хотя просыпался через каждый час, боль стала не такой сильной. Опять приходил в нашу комнату.
+20°.
Остальным принесли обед только в 2 [часа] 25 [минут].
Они выходили погулять на час.
Наконец-то пришел Владимир Николаевич Деревенко, не смогла поговорить с ним, так как Авдеев всегда присутствует. Я спросила, когда же, наконец, Нагорного снова пустят к нам, так как не знаем, как мы сможем обходиться без него. Авдеев ответил, что не знает. Боюсь, что мы больше не увидим ни его, ни Седнева снова.
Бэби очень сильно страдал некоторое время, потом, после лекарства и свечи, ему стало лучше. После чая я впервые постригла волосы у Николая.
+15°.
После ужина Бэби снова унесли в постель в его комнату. Боли усилились. К 11 часам мы улеглись в постель».
Из дневника Николая II:
«15 мая. Вторник.
Сегодня месяц нашему пребыванию здесь. Алексею все по-прежнему, только промежутки отдыха были больше. Погода была жаркая, душная, а в комнатах прохладно. Обедали в 2 часа. Гуляли и сидели в садике час с 1/4. Аликс стригла мне волосы удачно».