«Видела» – подумала Римма. «Подходящее слово. А ведь именно так она называет происходящее с ней. Когда говорит диван или дворники автомобильные. Она «видит» как предметы разговаривают с ней. Сначала материализуется в воображении предмет, причем в неизвестном ей антураже или месте. И она четко слышит голос. Чей-то голос. Всегда мужской. Хотя предметы разного рода и всегда статичны. Но. Как правило, они всегда связаны с делом, которое ведет. Дела – это моя жизнь. «А если бы я была, например, гинекологом…» – Римма гнусно усмехнулась. Ну, нет. «Видела». Может быть, эта незнакомка встречалась со мной в параллельном мире. Если я это могу, значит, есть и другие? «Конечно, есть! Хм. Возомнила из себя человека-индиго» – она прислушалась, тяжелого дыхания рядом уже не было. Беззвучно соседка по заточению отошла, также как и появилась рядом. А если все происходящее тоже мое видение? И вообще, что за паника. Сейчас очнусь, и как всегда немного поболит голова, отлежусь и все будет океюшки. Расслабляемся и машем. Че сказала, кому машем? Хоть бы окошко было.
– Э-й, как там тебя? Ты тут? – в ответ молчание. Грохот с улицы утих. Говорят, такая пронзительно-смертельная тишина бывает перед цунами или землетрясением. Когда кажется, будто звенит воздух как хрусталь в покачнувшемся бабкином серванте при открытии дверцы. Римме доводилось прочувствовать на себе это пугающее затишье, и чувствовать всем телом дрожь земли. На черта она попёрлась тогда, в 2007, в Невельск – другой вопрос. Вечно ищущий на «опу» приключений их всегда найдёт. Даже на собственном толчке. Ну не, едрит твое на коляске. Смоленск. Средние века. Какое землетрясение!? Она принялась расхаживать по каморке. Да, точно, каморка. Судя по размерам, вообще чулан. Для чего-то меня мироздание посадило в замкнутое пространство, которого я жуть как боюсь. Для чего? Думай, Киборг, генери, ты же мозг. Ага. А мозгу, даже железному, жрать тоже надо. Ух, как охота чего-нибудь захомячить.
Она почувствовала, что рот наполнился слюной. Под ребрами заурчало, желудок обожгло, слегка потемнело в глазах. Ага, забыла, как 90-х сидела в засаде часами и «хищников» ловила. Показатели, твою ж мать. Кто если не я? Да , никто, мир рухнет… ну, что, рухнул? За крепостными стенами на все лады затявкали псы, остервенело, злобно, захлёбываясь. Вслушалась. Мужские голоса. Много голосов. Толпа мужиков прошагала мимо, сотрясая под ней землю. Тащат что-то тяжелое. Ополченцы. Это ж надо в такой замес попасть. Она закрыла глаза и начала как на причастии тараторить одну за другой молитвы, мантры, все подряд, что подкидывал мозг, будто выбрасывал крупье на карточном столе карты. Сработало, кажется. Кабинет с затертыми поносного цвета шторами на кольцах, стол, заваленный бумагами, портрет на стене Дзержинского с козлиной бородой в фуражке без кокарды, по комнатухе гуляет дым. И клубится, ерзает под потолком. Растягиваясь в кисею. Грузный мужчина стоит спиной, в кителе на одном плече. Курит и вглядывается в зарешеченное окно. На подоконнике банка с окурками, плавающими в воде коньячных оттенков. Да это же комбат. Маркин. Ха.
Конец 90-х. Мне восемнадцать, и я начальник милицейского питомника при Заводе «Полимерстройматериал», потому что больше некому…
– Завод скоро накроется, «собачнику» хана, – комбат Маркин почесал квадратный небритый подбородок.
– Разворовали, – дерзко вставила Римма. Взгляд командира выстрелил в упор, отрекошетил на входную дверь. Я молниеносно среагировала, прикрыв её. Маркин потёр седеющие виски:
– Лебедева, ты это… прекращай! Поняла? Я тут тоже не вечный – все твои инициативы прикрывать, с меня показатели требуют! – рука командира, испещренная вздутыми венами, словно реками на карте, потянулась было к сейфу. Краем глаза заметила «Арарат». Наши взгляды пересеклись. Дверца железного ящика, полного секретов, с грохотом лязгнула.
– А если я и Кошкин, вдвоём, поднимем питомник, Кошкин не пьёт, в обходы ходит. Дайте хотя бы пару месяцев.
Комбат тяжело вздохнул, дёрнул форменный воротник, ослабив галстук:
– Три месяца. Свободна.
Трудовые будни милиционера-кинолога – это путь канатоходца без страховки над бездной. На одной стороне «хищники», на другой – феодальная власть и междоусобицы. А ты завис в моменте. Кормить собак нужно, а денег в бюджете нет. Ловить расхитителей казенного добра надо, а воруют директор и его заместитель, с разрешения начальников 1-го и 6 -го Отделов. Сейчас уже никто и не поверит, что в 90-е дефицитом были обои. В «Полимерстройматериале» их производили на экспорт, выезжали вагонами в неизвестном направлении. Но поймать для показателей разрешено только «хищника»-работягу.
Еду собакам, охраняющим завод, таскала на себе. Она помяла ноющую шею, вспомнив как зимой ныли по-старушечьи все косточки – приходилось таскать из детского сада на санках бидоны тридцати семикилограммовые с остатками еды. Я тогда была массой чуть больше этого бидона. Так собаки с голоду не сдохли.
Я, младший сержант Лебедева с сержантом Кошкиным работали сутки через сутки, на износ. Успевали вольеры почистить, воду из заводской столовой натаскать, ещё ночью все цеха обойти и огромную территорию. Сказать, что служба была не в тягость для тощей, неопытной девчонки – обмануть вас. Но я дала слово комбату! И должна была доказать отцу: не прервется семейная династия. Хоть никто и не верил, что странную девчонку, пропадающую в лесу с книжками все свободное время, возьмут на службу в МВД. В том числе, майор Лебедев. Начальник следственного отдела. Я смогла. Сама. Воздух из легких вылетел как из лопнувшего шарика, слезы подступили, щёлкнула костяшками. Переключила воспоминания. Пока сторож вышел, чтоб запереть собаку в вольер.
Тогда Кошкин предложил вариант:
– Племянник мой без дела шатается, на учёт поставили, с плохой компанией связался, пусть в твою смену походит. Приобщи его к труду. Ты девка смышлёная, плохому не научишь, – напарник усмехнулся в широкие усы с последней фразой.
Утром следующего дня спешила на смену, когда окликнул грубый мужской голос:
– Тёть, – вздрогнула. «Я ж не тётя». У ворот стоял высоченный парень, на вид лет двадцати. В сером ватнике, кирзачах, чёрной шапке, сдвинутой на нос. Руки в карманах. В уголке рта дымилась сизыми клубами папироса. Изучающий, с прищуром, наглый взгляд серых с хрусталиками янтаря, глаз. Подошла еще ближе, шершавый едкий дым обдал и исчез в морозном воздухе.
– Сергей? – вгляделась пристальнее в раскрасневшееся лицо парня.
– Георгич, – позёр манерно откинул щелчком пальцев окурок и протянул пропахшую табаком руку. – А тебя как звать? Или тебя не зовут, ты сама приходишь? – ехидно улыбнулся в полрта, скрывая отсутствие переднего зуба. – Удар пропустил, – пояснил Георгич, заметив мой удивленный взгляд.
– Да, прихожу сама, как видишь, ведь ты у меня на поруках, а не я. Говорят, надо, чтоб ты встал на путь исправления! А почему Георгич? – кивнула в сторону проходной.
– Говорят, умный не по годам, – блатной походочкой, загребая снег носками сапог, двинулся Сергей следом.
«Ну и тип, неужели ему пятнадцать?» – рассуждала, сомневаясь, что этот гопник станет помощником в питомнике. Показала Георгичу свою вотчину. Познакомила с жителями питомника. Три огромных кавказца, которые подпускали к себе только меня, бесцеремонно облаяли чужака. Слепой старина Ирбис, ветеран-поисковик, настороженно принюхался. Лохматая рыжая Тери – среднеазиатка, при знакомстве оставившая на моей руке пару шрамов, скалилась и урчала. Только кудлатая дворняга Фасоль, подобранная на улице, радостно завиляла хвостом-стручком при виде незнакомца. Прыгая на прутья клетки. Георгич без интереса выслушал истории о судьбе каждого пса. Римма, заметив равнодушие, решила без прелюдий поставить боевую задачу – убрать клетки. Сделав взгляд как можно суровей, мол, не нравится – никого не держим. Клетка Тери была самая грязная.
– Открываешь, выпускаешь, и все дерьмо откалываешь лопатой. Потом горячей водой заливаешь, быстро протираешь, – заметила краем глаза, как гонору поубавилось у помощника.
Я знала, что Тери первая не бросится, если её не трогать. Били её хозяева, на цепи держали, а потом бросили на участке. Когда дом сгорел. Нашла её: клоки шерсти на костях. Выходила. Георгич сходил за одеялом в вагончик, где кинологи грелись и отдыхали, обмотал, выставив вперёд, зашёл. Паренёк под два метра ростом стал заметно ниже, волочась вдоль вольерной решетки на согнутых трясущихся ногах. Тери лапищей подвинула к себе алюминиевую миску с обглоданной костью, оскалилась, обнажив клыки, из пасти повалил горячий пар. Георгич, не зная, как выгнать собаку из вольера, умоляюще посмотрел на меня.
– Тери, фу, – среднеазиатка преданно посмотрела, постучав обрубком хвоста о деревянный промерзший пол.
Георгич догадался, что испытываю его. Воспользовавшись моментом, он схватил кость и выкинул из вольера. Доли секунды и Тери повисла на рукаве парня. Он побелел и замер. Процедил сквозь зубы:
– Тёть, че делать?
Я схватила «подругу» за ошейник, натянула и намотала на кулак, хватка Тери ослабла, хоть она ещё и порыкивала. – Фу! Фу, я сказала, – Тери знала и любила эту игру, – с нападением на рукав, обмотанный одеялом.
Но Георгич этого не знал.
Спустя месяц приобщения к труду и заботе о животных, Георгич освоился. Он и правда не зря звался по отчеству. Сообразительный, смелый, честный парень, который с большим уважением относился ко мне. Завязал с дурными компаниями, грабежами, выпивкой и бесцельным шатанием по улицам. К весне уже командовала целым отрядом трудных подростков.
Им нравилось сидеть в засаде и выслеживать воришек. Слушать по ночам «Два Капитана» и «Повесть о настоящем человеке». Обязательным была спортивная подготовка и натаскивание собак. Одно время казалось, что все без исключения парни были влюблены в тётю Римму. Так и не иначе, они меня называли. Даже быковатый четырнадцатилетка, цыган Сашка, смирился, что девчонка им командует. Но позже ребята заметили, как Серёга смотрит на меня, любое невинное похлопывание по плечу одного из друзей расценивалось как покушение на собственность.
Вскоре с разговором пожаловали сестра Георгича с матерью. Умоляли, чтоб не приваживала парня: он дома не живёт, а если бывает, то все разговоры только о тёте Римме. Задурила голову, жизнь испорчу, на девчонок не смотрит. Я переживала, но не хотела признаваться, что нравится он мне. Не прогонять же… вины своей не чувствовала. Тем более Георгичу никто не указ. Поругался со всей родней и жил на питомнике. Я спросила в очередной визит сестры Кошкина, матери подростка, сопровождающийся плевками и угрозами:
– Вам лучше, чтобы он сел или здесь читал книги и думал о будущем, в котором он видит себя моряком, как его отец, который, к слову, моложе вас на одиннадцать лет, – оплывшая сварливая женщина в стёганом зелёном плаще фыркнула, тряхнула сальными волосами, наморщила лоб, и ушла, поникшая, прочь из питомника. Больше я её не видела.
Мы отсрочили закрытие питомника общими усилиями на год. Парни встали на путь исправления. Кто-то ушёл в армию, кто-то нашёл работу, а трое, помладше: Георгич, Веталь и цыган Сашка, остались при мне. Летом ребята нашли киношников в городе и заманили на запущенную часть завода снимать фильм про войну. Так оттянули расформирование «собачника» ещё на полгода. Однажды Сашка на вечерних посиделках поведал историю о призраках на раскольничьем кладбище возле завода. Ребята оживились, ведь все испытания, которые я организовывала, они уже прошли. И не по одному разу. Даже в ледяной реке купались. А тут призраки…кладбищенские копатели…проклятье!
И мы, взяв самых грозных псов с собой, в июньскую белую ночь, отправились на поиски привидений и острых ощущений. Сашка рассказал, что был знаком с одним забулдыгой, который обитал на старообрядческом кладбище. Ещё в 60-х, подворовывал еду с могил и водочку у мертвецов из стопок.
Сидели они с приятелями, трапезничали, когда пристал к ним бродяга, мол, дайте выпить, душа горит. Вонял он как труп. Они отгоняли проходимца в лохмотьях, но тот не уходил. Налили в стакан, бомж выпил и исчез. Растворился. Шли дружинники через кладбище, неожиданно трое испуганных с выпученными глазами выбежали с погоста. Белая ночь, все ясно видно, как днём. Дружинники подошли к склепу, где распивали бомжи, а там Скрябины похоронены. Старший Скрябин тканями торговал на Гостинке когда-то, говорят, а по ночам колдовал. Хотел тёмными силами управлять и разбогатеть так, чтоб его внуки не нуждались. По слухам, рассказал Сашка, Скрябин слыл колдуном- чернокнижником. Проклятия насылал. А что самое интересное, всего потомки мужского пола умерли в один год, 1849. Может байки, а может и нет, могилы-то в ряд, и год смерти у всех 1849. Дружинники знали все эти местные легенды про призраков и колдуна, но стакан и водочку в отделение передали. А там, в лаборатории, взяли отпечатки со стеклянной емкости, что тип в лохмотьях держал. Пальчики его совпали с отпечатками убийцы, которого в тюрьме убили пять лет до этого случая.
Наша странная компания с собаками пролезла через лаз в чугунном заборе. Пахнуло могильной сыростью. Птиц, сверчков не слышно, хотя стояло душное, жаркое лето. Посреди заросшего древнего кладбища казалось, что время замерло. Меж раскидистых кустов неприветливо чернели покосившиеся пилоны и скалились щербатые плиты. Внутренности будто застекленели, хотела сразу повернуть назад, но Георгич обнял:
– Я с тобой, не боись, – шепнул на ухо. По спине пронеслись мурашки страха.
Виталик постоянно спотыкался. Амур, кавказец- альбинос, упирался и тянул назад. Собаки настороженно втягивали погостные запахи и поскуливали. Сашка одну за другой жёг спички, убеждая нас, но больше себя, что огонь отпугивает нечисть.
– Вон, вон та стена, здесь психушка была и тут колдун похоронен, – мы продирались сквозь заросли травы, натыкаясь на разрушенные временем плиты, на некоторых сохранились надписи: «… умер в таком-то году от сотворения мира».
Неожиданно дымчатая пелена закрыла щиколотки, ватный плотный туман скрыл из вида друг друга. Деревья сомкнулись в строй, чтоб прочесть, едва шелестя листвой, молитву о вечном покое. Непрошенным гостям дом смерти, похоже, был не рад. Сашка понизил голос. Собаки заурчали. За спиной послышался треск, звук шёл словно из подземелья. В берёзовой кроне протяжно каркнула ворона. Мы обернулись, ноги будто забетонировали в кладбищенскую землю. Навстречу нам, в белёсой дымке, двигалась фигура, похожая на пугало. Странное свечение вокруг неё обозначило рваные контуры.
– Сашка, вот мы духов вызывали на этих дурацких спиритических штуках, а бабушка говорила, они могут не уйти. Это все ты. Вот, он и пришёл за нами, – мои зубы стучали, я впилась в Серегину руку ногтями.
– Заткнись, тёть Рим, – прошуршал Виталик. – И без тебя стрёмно.
– Молодёжь, спичек не будет? – утробный голос нарушил пререкания.
Сашка, будто загипнотизированный, швырнул спички в пустоту. Склеповая тишина.
– Благодарствую, вы тут по надобности или…? – вопрос завис над погостом.
– М-м-мимо шли, – пролепетал Георгич.
– А тебе за ум браться надо, а то мать тебя из каторжных мест не дождётся, помрёт.
– А ты продашь отчую землю, – фантом махнул подобием руки, указывая на цыгана.
Боясь царапающей неизвестности, мы молчали, призрак резко подлетел и воспарил над нами, и будто тысячи шепчущихся фигур встали за призраком. Зловещее разноголосье леденило душу.
– А ты, – призрак опустился и поплыл в тумане навстречу, лица не видно, только тьма в лохмотьях, – Ты, хороший сын, найдёшь макушку свою, важным человеком станешь и дружка непутевого не оставишь.
Неожиданно моя собака, словно сорвавшись с цепи, захлебываясь в остервенелом лае, стала рвать брезентовый поводок в сторону привидения. Остальные псы поддержали. Туман схлопнулся в шар и исчез в шапках деревьев, с ним исчез и призрак.
Спустя некоторое время питомник все-таки закрыли, мы с пацанами пристроили собак в добрые руки. Георгич настаивал на отношениях, но я, страшась кривотолков и осуждения, пресекала попытки. Хотя он мне очень нравился. Но мне уже девятнадцать, а он – несовершеннолетний. Да и мои родители не были рады нашей дружбе. «Что он тебе даст? Это ж совращение! Что люди скажут?». Им вторили и подруги. Это было мое первое не самостоятельное решение и встреча с потусторонним. Если бы кто-то рассказал, что будет со мной спустя двадцать лет: я буду не только говорить с призраками, ожившими предметами, видеть вещие сны, а еще и перемещаться во времени. Долго бы смеялась.
Георгич вскоре пропал. Исчез как тот призрак. Спустя лет десять. Когда перевелась в Москву встретила в центре города Виталика, он рассказал, что Георгич сел по малолетке, потом снова – за грабёж с отягчающими. Вышел, одумался, женился. Мать его так и не дождалась. Виталик помог ему с работой, лесом занимается. Важный человек. Сашка? Цыган сбежал в Америку, говорят, продал какие-то государственные секреты. А я....?
Римме захотелось разрыдаться.