По завершении представления виновники и виновницы торжества, не переодеваясь, в тех же костюмах, в каких только что выходили на сцену (так уж принято было на выпускных спектаклях), собрались в просторном и гулком с балконами вдоль стен репетиционном зале. Разговаривали вполголоса, стоял постоянный жужжащий шум, размноженное эхо, многократно повторяясь, перелетало от стены к стене.
Раскрасневшиеся танцовщицы, смеясь всякому пустяку, оживленно вертели головами и постоянно прихорашивались. Нетерпеливо переступавшие на высоких ножках девушки были похожи на молодых веселых лошадок, лишь на время сбившихся в игривое стадо, готовых в любую минуту разбежаться, рассыпаться в разные стороны. В свете простых неярких ламп барышни не казались так безупречно красивы, как на сцене, и все же от обычных не балетных барышень они отличались и особой тонкостью хрупких фигурок, выглаженных, выточенных многолетними упражнениями и грациозными жестами удлиненных рук, постоянно норовивших скреститься, и особой посадкой гладко причесанных головок. Бледные прозрачные личики выглядели теперь усталыми и кроткими (утомились – да и стерся искусственно наведенный сценический румянец). Развернутые в стороны узкие ступни с головой выдавали бесспорную принадлежность этих девушек к профессиональному ордену Терпсихоры. (Вот уж неуместный здесь фразеологизм, нужно бы сказать «с ногами»…) Острые лопатки как зачатки ангельских крылышек выделялись на подчеркнуто прямых, спинах, – и обычные, не балетные барышни показались бы рядом с этими и слегка громоздкими и несколько неуклюжими.
…Концертное напряжение понемногу спало, но предстояло персональное представление Государю.
Его, Государя, как раз и ожидали теперь в репетиционном зале. Чувствовалось, что все устали уже от перипетий этого суматошного дня. И отнюдь не способствовали терпеливому ожиданию те заманчивые сдобные запахи, что прилетали невзначай из училищной столовой. (Там, на сдвинутых буквой «П» столах, ввиду торжественности события накрытых белыми крахмальными скатертями, сервирован уже был праздничный ужин, – довольно скромный, не изукрашенный особым разнообразием предлагаемых разносолов, но вполне обильный и очень даже привлекательный для голодных желудков). Приглашенные лакеи надели белые нитяные перчатки и с профессиональной ловкостью уставляли подносы тарелками.
Государь все не шел, – и стоявшие у двери, те, кому виден был широкий коридор, постоянно выглядывали в нетерпеливом ожидании.
– «Идут, идут», – одновременно заговорили все; по залу пронесся ропот, и все головы разом повернулись к дверям. Об руку с супругой неспешно вошел Государь – и вслед за ними, переговариваясь и улыбаясь, блестящей процессией влились сквозь узкие двери остальные члены царской фамилии.
Дежурные классные дамы замерли в настороженной стойке, готовясь подвести к царю заранее определенных начальством лучших пепиньерок.
Император, однако, поступил именно так, как предпочитают поступать приглашенные на торжества высокие особы, – то есть самым решительным образом поломал запланированный начальством порядок. На правах главного распорядителя царь взял инициативу в свои руки, привнеся в ход церемонии собственные высочайшие изменения. Естественно, что он не намеревался критиковать ошибок или недочетов выпускников, – равно как и оценивать правильность исполнения балетных элементов с тою степенью проникновения в предмет, с какою сделали бы это их наставники. О достоинствах каждого император судил как обычный зритель, – то есть по силе произведенного на него впечатления. И эта, казалось бы, дилетантская оценка странным образом совпала с мнением большинства. Особенно запомнилась Государю дочка Феликса Кшесинского.
– «Ну-с, начнем, пожалуй… с госпожи Кшесинской», – проговорил Государь и взглядом пытался отыскать в толпе выпускников знакомое голубое платье.
Изобилующая шипящими и свистящими польская фамилия прошелестела точно ветер под высокими гулкими сводами зала. Выпускники завертели головами и сразу две классные дамы заспешили к Кшесинской. (Матильда знала, что не она будет подведена к императору в числе первых и потому чинно и смирно стояла в сторонке, дожидаясь своей очереди). Она была «приходящая», – представлять же первыми полагалось лучших воспитанниц-пепиньерок.
Услыхав свое имя, так неожиданно громко произнесенное Государем (ей показалось, что из высочайших уст оно прозвучало как-то особенно значимо), выпускница Кшесинская встрепенулась и растерянно заморгала нагримированными ресницами. Почему ее вызывают первой?
– «Не стойте же, mademoiselle Кшесинская, идите, идите!.. отчего вы медлите?» – с видимой доброжелательной улыбкой, но при этом недовольным полушепотом заторопила классная дама. Другая мадам, блестя стеклами пенсне, уже легонько подталкивала барышню в спину.
Обескураженная, со смятенным лицом, маленькая Кшесинская пошла, а потом и побежала через строй расступавшихся перед ней выпускников. Приблизившись к императору, она присела в глубоком реверансе и снизу вверх растерянными блестящими глазами взглянула, ожидая, что скажет он ей.
– «Что ж, госпожа Кшесинская, поздравляю вас с отличным дебютом! Желаю отныне и навсегда быть украшением и славою русского балета!» – в установившейся тишине краткая царская речь прозвучала особенно веско и важно (и тут же она оказалась повторена и размножена расторопным эхом, которому безразлично было кого передразнивать). Царь сделал паузу и с веселым видом оглядел собравшихся, словно требуя от них каких-то ответных действий. Ка бы спохватившись, все заулыбались и со старательным воодушевлением зааплодировали.
Кшесинская слегка побледнела и вновь присела перед царем в глубоком реверансе. Вспомнив вчерашнюю репетицию ритуала, она поцеловала душистые, сплошь унизанные кольцами, пальчики Государыни (все знали, что императрица недолюбливает перчаток), и Мария Федоровна, улыбаясь глазами более чем губами, благожелательно наклонила причесанную на прямой пробор головку.
Взволнованной барышне не хватало дыхания. Сверкая глазами, легким шагом она пошла на свое место.
Стали по очереди представлять Государю остальных выпускников, – и все они так же волновались, и для каждого Государь находил добрые слова.
После того как напутствован был последний выпускник, официальная церемония завершилась. Государь, огляделся, отыскивая глазами свою протеже. Матильда стояла неподалеку от их величеств и сосредоточенно рассматривала кольцо на пальце Государыни.
Углядев знакомое голубое платье, царь поманил ее к себе и с многозначительной улыбкой широким жестом протянул свою широкую со сложенными вместе пальцами ладонь. – «Прошу!» – От руки Государя исходила недюжинная сила. Поскольку избранница была невысока ростом, царю пришлось слегка наклониться. Маленькая Кшесинская положила свои холодные вздрагивающие пальчики на тыльную сторону теплой императорской ладони и с сияющей улыбкой взглянула на своего величественного партнера. Уже на ходу проворными мелкими шажками она подстроилась под широкий шаг императора (тот, заметив ее старания, усмехнулся и слегка сбавил ход), и так рука об руку они и прошествовали в столовую. Следом за ними парою шли императрица и наследник-цесаревич.
Кшесинская вполне уже освоилась и чувствуя уверенное тепло царской руки, выступала легко и победно. – «Я дала бы фору любой гранд даме, если бы вот так в первой паре с императором, открывала какой-нибудь важный придворный бал…»
Государь непременно должен был ее отметить, иначе и быть не могло. О, триумфальные минуты!
Пришли в столовую. Высоченный император со слоновьей грацией повернулся, за кончики пальцев обвел вкруг себя партнершу (рядом с его величеством та смотрелась совершеннейшею Дюймовочкой) и осведомился есть ли у нее в столовой свое место.
– «Н-нет, Ваше императорское величество… ведь я приходящая, – не живу в училище как другие ученицы», – она сама не узнала свой неожиданно тонкий, звенящий от волнения голос. Грустно приподняв плечи, она отрицательно покачала головой. У нее нет своего места в столовой…
Государь с добродушной усмешкой развел руками. – «Ах, вот как! Ну и ладно… не беда, – подумаешь, приходящая! Что ж, tant mieux… – он потер лоб и, рассеянно оглядевшись, с примирительным покладистым вздохом повторил: tant mieux!7 Делать нечего – и теперь уж само собой так выходит, что сядете рядом со мною», – он отвел ей место по левую от себя руку; справа от царя села Государыня, неопределенно и ласково улыбавшаяся всем сразу.
Увидав подходившего наследника, император глазами показал ему на следующий за Кшесинской стул, и цесаревич, бегло взглянув на хорошенькую голубую Лизу, послушно уселся с ней рядом. (Та при виде наследника встала, – потом вновь села и опустив глаза, сосредоточенными щипками расправляла на коленях свою воздушную голубую юбку). Несмотря на некоторую растерянность (как же, сам Государь усадил ее подле себя – единственную из всех экзаменующихся), Матильда тотчас узнала молчаливого юношу. Удостоиться хотя бы малейшего внимания со стороны его императорского высочества мечтали все без исключения училищные барышни.
Как-то, учась еще в младших классах, она мельком видела наследника в театре. (Матильдочке было тогда лет десять; ученицы изображали ангелов в одном из спектаклей). Отец издали, из-за кулис указал ей на улыбчивого большеглазого мальчика-подростка, едва начинавшего взрослеть. – «Во-он там, видишь, в ложе, – наследник цесаревич. Смотри, Маля, смотри внимательно». Но она тогда была маленькая, ей было неинтересно; взглянув один раз, она тут же и забыла. Теперь же, смутившись, не смела прямо и подробно разглядывать своего соседа. Цесаревич сидел так близко, что чувствовалось хвойное дуновение его одеколона. Сопоставив изображения с оригиналом, Матильда окончательно утвердилась в мысли, что именно наследник, – тот, кого по портретам знала вся Россия, сидит теперь рядом с нею. Она выпрямилась, положила пальчики на край стола, в лихорадочно-веселом возбуждении разглядывая стоящую перед ней тарелку.
– «Так вот он какой. Совсем молодой… даже очень молодой. И как красив однако! В жизни гораздо красивее чем на портретах. Я сижу рядом с наследником! Плечом чувствую тепло его рукава…» – Она вздохнула.
Она не могла сейчас ни пить, ни есть, – все это казалось ей слишком грубым, слишком материальным. Откусывать, жевать, глотать… – как мелко, как недостойно столь прекрасного, единственного в своем роде момента. Да и можно ли тратить время на еду, сидя рядом с императором?
– «Смотрите, очень-то не флиртуйте», – с шуточной угрозой в голосе посоветовал Государь, заметив быстрые взоры барышни в сторону сына. (При этом замечании у Матильды мгновенно высохли губы).
Наследник повел плечом и чуть заметно улыбнулся.
Царь насмешливо прижмурил глаз и вновь взглянул на выпускницу. Та сидела чрезвычайно прямо и, глядя перед собой, в волнении кусала губы. Шутливо подмигнув сыну, император погрозил им обоим пальцем и повернулся к императрице. Переглянувшись с супругой, что-то негромко ей сказал – и Государыня, положив свою нежную белую ручку поверх его рукава, так же неслышно, с любовной ласковой улыбкой ему отвечала. Сияя глазами, блестя камнями перстней, императрица повела с мужем тихий разговор. Время от времени она оглядывалась вокруг и легко усмехалась, – при этом на щеках у нее обозначались ямочки.
Неожиданно все стихло, – и уже через минуту ритуал вновь покатился по заранее намеченной колее. Бледная и тоненькая Ася Зеленская, слегка запинаясь от волнения, таким же тонким и бледным как сама она голоском старательно принялась читать молитву: «Благодарим Тебе, Создателю, яко сподобил еси нас благодати Твоея, во еже внимати учению…» – Ася тараторила очень быстро, обходясь без точек и запятых.
После небольшой паузы вслед за Асей (и так же как и она, спеша) плотный Костя Стругачев вполне уже мужским и довольно густым баритоном без выражения заученно и громко зачастил: «Очи всех на Тя, Господи, уповают, и Ты даешь им пищу во благовремении…»
Ярко светили люстры; лакеи, сосредоточенно маневрируя, скользили с подносами по натертому паркету. Нестройный хор голосов, звяканье столовых приборов, восклицания, взрывы тут же умолкающего смеха, покашливание, – все слилось в один сплошной гул, поглотивший содержание отдельных разговоров и сопровождавший празднество как ненавязчивый аккомпанемент. Над столами повис обычный для многолюдного застолья синеватый праздничный чад. Государь и Государыня, стараясь уделить внимание каждому выпускнику, постоянно пересаживались с места на место.
Наследник, молчаливо улыбаясь, посматривал на сидящую рядом барышню отнюдь не с тем интересом какой можно было бы ожидать от гусара лейб-гвардии Преображенского полка. Матильда водила по сторонам возбужденно блестевшими глазами; на цесаревича она взглядывала нечасто и украдкой. Нервный румянец горел на щеках неровными алыми пятнами.
Николай Александрович невозмутимо молчал, не спеша завязывать разговор со своей хорошенькой соседкой, и казалось, что ему лень было обременяться заведомо формальной беседой. В какую-то минуту, почувствовав на себе ее взгляд, он кашлянул, скользнул глазами по обнаженным плечам и, не меняя равнодушно-веселого выражения, оглядел уставленный тарелками стол. Все с тою же спокойной рассеянностью он взглянул на горящие щеки выпускницы.
– «Вы понравились Государю, – почему-то с вопросительной интонацией заметил наследник и слегка к ней развернулся. – Вас зовут Матильда, не правда ли? Это настоящее ваше имя – или, может быть, сценический псевдоним?»
– «Нет, ваше императорское высочество, – радостно улыбнувшись, она слегка приподняла плечи, встряхнула локонами (по выражению его глаз, по улыбке, она поняла, что он заметил это ее мимолетное кокетство) – то есть да, конечно! Это мое настоящее имя: Матильда. Вообще-то меня зовут Матильда-Мария… ведь мой отец поляк», – она проговорила все это на одном дыхании, глядя ему прямо в глаза.
– «Матильда красивое имя. Необычное – да еще и громкое. И, кажется, не польское… – французское? – он одобрительно качнул головой, – но как же вас зовут дома? То есть, как будет уменьшительное от Матильды? Я так, из любопытства интересуюсь. – Он улыбнулся. – Ведь не говорят же вам: Матильда-Мария, иди пить чай? Может быть, дома вас зовут вашим вторым именем, – например, Машей? Или Марусей? Еще раз простите мое любопытство», – глаза его не переставали смеяться.
– «О, нет, ваше императорское высочество, дома меня зовут Малей или Малечкой, – так уж у нас повелось… А вообще-то у меня много имен. Наш преподаватель классики почему-то называет меня Амалией. Девочки в училище зовут Малей, а иногда Тили… или вот еще Алам, – тоже Маля, только задом наперед. А если они мной недовольны – подруги – уточнила она, – тогда Малькой зовут…» – она вновь состроила веселую гримаску и слегка задохнувшись от волнения, доверчиво на него взглянула. (И тут же подумала, что желая отвечать искренне, наболтала слишком много лишнего, – а уж последнее и вовсе зря, из-за чрезмерного волнения).
– «Что я говорю? Для чего ему все это знать?» – она огорчилась собственной болтливости. И по-прежнему не унималась нервная дрожь, неудержимым огнем горели щеки.
– «Малькой? – он, словно бы сомневаясь, пожал плечом, – ну… как-то непочтительно. Получается излишняя фамильярность, что ли. Нет, вы именно что Малечка», – он выговорил ее имя с неожиданно ласковой интонацией и вновь одобрительно и спокойно ее рассматривал.
У цесаревича был негромкий, приятный, с явными насмешливыми нотками голос, который в разнообразном застольном шуме то и дело терялся, пропадал; ей приходилось напрягаться, чтобы разобрать отдельные слова. Подавшись к нему, она сияла глазами и радостно вслушивалась.
– «Малечка происходит от слова „маленькая“? (Он опять мельком взглянул на ее оголенные плечи). – Вы и в самом деле такая… миниатюрная. И я заметил, что балетные барышни особенно худощавы, – верно уж вам по роду занятий не дозволяется быть упитанными?»
Не удержавшись, она рассмеялась; под суровым взором классной дамы раз в неделю все они с опаской подходили к большим училищным весам.
– «Вы совершенно правильно предположили, ваше высочество! В этом смысле нас точно не поощряют, и это еще мягко сказано… лишние граммы приходится сгонять, стоя у палки. Что-что, а пышность форм в балете не приветствуется. Нам, конечно же, во многом приходится себя ограничивать».
Она усмехнулась, и оба замолчали. Наследник потому что не хотел более говорить, а она потому что не знала, позволительно ли заговорить первой. По всему выходило, что разумнее промолчать. Опустив глаза, Матильда в который уже раз скручивала и вновь расправляла свисающий край скатерти. Теперь уж она рассмотрела цесаревича подробно. Синие глаза, тонкий правильный нос (быть идеально классическим ему мешала легкая вздернутость), красиво очерченный рот. Похож на принца из сказки, – русоволосый, белокожий и щеки с нежно-розовым румянцем. Настоящий Иван-царевич…
– «Да, глаза… никогда и ни у кого не видала я таких глаз! Точно цветные стеклышки в калейдоскопе. И наши плечи по-прежнему соприкасаются… И я сижу не где-то далеко, в конце стола, – но подле их императорских величеств, рядом с его императорским высочеством!.. И неужели вот так запросто я беседую с наследником престола? и я уж не ученица Кшесинская, а выпускница, без пяти минут артистка императорского балета, взрослая дама… Как быстро и как неожиданно все совершилось! Наконец-то начинается настоящая взрослая жизнь».
Она долго готовилась (впрочем, как и все другие выпускники) к этому первому, едва ли не самому значительному итогу своей жизни, и неожиданно все сегодняшние события приобрели гораздо больший размах, чем она предполагала. Все выходило важнее, крупнее, торжественнее. Да вот, пожалуйста, – сам Государь вмешался в ее судьбу. Она с большим успехом исполнила то же самое па-де-де, что танцевала Вирджиния Цукки и не только была замечена императором, но и отмечена первой из всех. Публика аплодировала ей гораздо дольше, чем остальным. И классные дамы остались в прошлом, больше уж они не властны над ней. (Последнее было особенно приятно, и она по-детски обрадовалась).
Матильда придирчиво словно бы со стороны наблюдала за собою (нужно было сохранять достойную, грациозную позу, и нужно было не сказать и не сделать ничего лишнего). Ей хотелось произвести на высоких гостей не просто приятное, но исключительное, незабываемое впечатление. Незаметным быстрым движением она расправила подол платья, приподняла подбородок и слегка покусала губы, чтобы стали еще ярче. Не зная, что еще предпринять, взяла со стола белую фаянсовую кружку и, вертя ее в руках, с притворным интересом разглядывала незамысловатый синенький рисунок. Наследник, имевший обыкновение в любых обстоятельствах держаться с невозмутимым молчаливым спокойствием, наблюдал, оперев на руку подбородок.
– «Эта кружка, судя по ее виду, едва ли не старше вас. Дома вы, верно, не стали бы из такой пить… – заговорив с нею, Николай Александрович все равно, казалось, думал о своем. – Меж тем, представьте, у нас в полковом собрании кружки в точности похожи на ваши… – он усмехнулся. – Вообще, я заметил, что казенная посуда отчего-то везде одинакова – ну, или почти одинакова… непонятно вот только почему». – Он замолчал и с улыбкой оглядел стол. Взял в руки такую же тяжелую, слегка оббитую по краям кружку (на ней изображены были все те же два зайчика) и с веселым равнодушием рассматривал. (Один из зайчиков сидел, прижавши уши, другой, косясь на первого, столбиком стоял рядом). Матильда отметила, что пальцы у наследника тонкие, – при этом по-мужски сильные, с чистыми розовыми ногтями, а сами ногти красивой овальной формы, аккуратно подстриженные.
– «Настоящий принц! – чтобы взгляд не выдал ее мыслей, она отвела глаза. – Да! Дома мы и правда из таких не пьем. А эти кружки… они как раритет. Не дай Бог разбить, – даже нечаянно. Мы должны их беречь (она шутливо прижала кружку к груди), как вы изволили заметить, сохранять для будущих поколений! Чтобы как эстафету передать потом тем, кто придет после нас».
– «Кружка-эстафета… для всего балета», – сказал он.
Она засмеялась и постукивая пальцем по донышку, вновь с притворным вниманием рассматривала синих зайцев, гладила их мизинчиком.
– «Может быть, из этой кружки пила сама знаменитая Истомина… Она ведь тоже у нас училась. Мы ее называем Дунечка. Ведь, вы, ваше императорское высочество, слышали о балерине Истоминой? О ней еще Пушкин писал».
– «И верно уж она была похожа на вас, такая же хорошенькая», – заметил наследник, искоса на нее взглянув.
Она, словно бы ожидая от него этого предсказуемого комплимента, торжествующе улыбнулась. Все-таки ужасно приятно услышать от наследника престола, что ты хорошенькая. В этот момент кружка выскользнула у нее из пальцев. – «Ой! – барышня ловко поймала кружку в подол голубой шелковой юбки и засмеялась – на этот раз смущенно. Наследник спокойно поднял брови.
– «Какая замечательно быстрая реакция… вполне балетная. Все-таки, хорошо, что кружка была пустая, – он озабоченно почесал бровь, – а если бы не дай Бог с горячим чаем…» – его синие глаза по-прежнему смеялись.
– «Да, – приняв серьезный смирный вид, Матильда покивала, – вот именно, слава Богу! верно уж сам Господь распорядился так, чтобы этот праздник не был для меня испорчен».
Она осмелилась и взглянула ему прямо в глаза. И верно ведь, необыкновенные!.. Редкостная голубизна этих глаз напомнила ей тот чистой воды голубой топаз, что оправленным в золото носила на безымянном пальце мать. (Сколько себя помнила, с раннего детства Матильда любила рассматривать этот камень, казавшийся ей голубоватым кусочком льда). Потакая просьбе маленькой дочери, мать растопыривала тонкие пальцы и осторожно стаскивала, словно бы свинчивала с безымянного перстень. Подышав на камень, она терла кольцо о рукав и опускала в подставленную маленькую ладошку.
– «Из-за таких вот топазовых глаз и сходят с ума барышни… любая из наших так и сделала бы, появись у нее хоть маленькая надежда». – Она с сожалением отвела взгляд от лица наследника. Рассматривать и дальше в упор его императорское высочество было бы уже просто неприлично.
– «Вот что я хотел предложить вам, mademoiselle Кшесинская… mademoiselle Матильда, – тут же поправился наследник, – если вы, конечно, позволите вас так называть».
Она быстро и радостно закивала.
– «Конечно! – Она вскинула на него глаза. – Считайте, что уже позволила. Мне очень приятно, что вы называете меня по имени».
– «Тогда… давайте отведаем что-нибудь из этих многочисленных яств. Не хотите ли пирожок, – вон тот, круглый? По-моему, выглядит заманчиво», – глазами он указал на блюдо, стоящее от него по правую руку. Кшесинская растерянно взглянула и, мотая головой, энергично принялась отказываться.
– «Нет-нет, благодарю, ваше императорское высочество, – она сглотнула и отчего-то вдруг смутилась, – мне совсем не хочется есть, правда! Вообще… как-то не до еды сегодня».
– «Что ж, вас вполне можно понять… думаю, вы изрядно переволновались.
И вдруг он засомневался.
– Или вы хотели бы, но не можете из-за наложенных на вас ограничений?»
– «Нет, что вы! как раз сегодня нам можно, – она засмеялась. – Я, наверно, и впрямь сильно переволновалась, оттого и есть не хочется».
– «Понимаю, – он беззаботно кивнул, – а я, знаете ли, зверски проголодался. Целый день в полку, – то одно, то другое… и все как водится самое главное, все нужно успеть… – указательным пальцем он попилил кончик носа и доверительно на нее взглянул. – Пришлось спешить. Едва успел переодеться. И обед пропустил, – он махнул рукой, – да и позже не удалось перекусить. Что ж, решительно вы отказываетесь?.. Вы позволите?»
– «Конечно, конечно!.. Я виновата, простите, ваше императорское высочество!.. – спохватилась она, – ведь это я должна была вас угощать… как нашего высочайшего гостя», – ей было приятно, что он подробно рассказал ей про свою занятость, про распорядок своего дня.
Николай Александрович подцепил на серебряную лопатку пирожок и, вопросительно улыбаясь, с предлагающим кивком, взглянул. Матильда отрицательно покрутила головой и чтобы поддержать компанию взяла из вазы яблоко. Осторожно откусила и задумчиво жевала, не чувствуя ни вкуса, ни запаха. Вздохнув, она отложила яблоко в сторону, салфеткой обтерла пальцы.
– «Наследник престола, принц – и вот так, запросто, ест самые обыкновенные пирожки в нашей обыкновенной столовой… пьет чай из наших неказистых, с оббитым краем, кружек… разве такое возможно?!»
Весь вечер они просидели рядом, чувствуя живое тепло друг друга. Несколько раз сталкивались руками, и этим особенно была взволнована впечатлительная Матильда. Ее оголенное плечо наливалось жаром от соприкосновения с теплом соседствующего рукава (шерстяная ткань, казалось, была заряжена летучим легким электричеством). Ей хотелось, чтобы этот вечер не кончался никогда, – хотелось, чтобы наследник всегда вот так же сидел с ней рядом, и чтобы так же мило и чудно они беседовали.
– «И нечего мне перед собою притворяться, – прекрасно ведь знаю, что с самой первой минуты я в него влюбилась, потеряла голову… Господи, да ведь это и есть любовь с первого взгляда! Ну, почему, почему он такой прекрасный? И никто кроме него мне теперь не нужен. Как будто только его ждала я всегда».
Ей хотелось без конца смотреть в эти голубые глаза, – порой усмехавшиеся, порой равнодушные или вопрошающие и в то же время такие доверчивые, открытые, иногда странно грустные…
– «Когда вот так, мельком, он на меня поглядывает, то, кажется, что все про меня знает. И не только про меня, – про всех, про все на свете! А молчит, потому что не хочет или не может сказать лишнего, потому что это запрещено ему. И улыбка у нег такая нежная, трогательная. Вот именно, – нежная… Он другой, не такой, нездешний. Живет какой-то своей, загадочной жизнью… недоступной мне, недоступной нам, обыкновенным людям. И разве есть на свете кто-нибудь лучше, чем он? И как же это опасно – влюбиться в настоящего принца. Хочется всегда сидеть с ним рядом, смотреть на тонкий профиль, слушать его милый голос…» – она вновь тайком искоса взглянула.
Неудивительно, что все прежние увлечения (которых, следует заметить, немало уже случалось в ее жизни) показались ей сейчас такими далекими, детскими, глупыми, не стоящими внимания. Меж тем не раз уж она влюблялась в воспитанников старших классов, а также в партнеров (и это еще, не считая литературных героев, которых авторы намеренно описывали как благородных красавцев и о которых она часто и подолгу раздумывала перед сном).
Партнеры вызывали в ней невольное волнение, когда своими сильными, почти мужскими, руками с набухшими голубыми венами обнимали ее за талию во время вращений или же аккуратно и твердо ловили после прыжков. Однако ей делалось смешно, когда в обычной, повседневной жизни эти юноши расхаживали как по сцене, развернув носки и гордо выпятив грудь. И выражение лица у них было при этом высокомерное, напыщенно-глуповатое…
И теперь все эти прошлые любови разом обесценились. Прежние идеалы померкли, былые кумиры обрушились со своих гипсовых пьедесталов.
– «Вот что значит принц по рождению. Не тот, фальшивый, с подкрашенными глазами, с крупными каплями пота поверх растаявшего грима, который только и умеет, что старательно изображать балетных королевичей. Оттого и получается смешно, если не сказать, карикатурно. Наследник Николай Александрович и есть настоящий принц. Как подкупающе просто держит себя… и в то же время с каким неподражаемым достоинством». (Профессиональная танцовщица она знала цену телесной грации и уже с первых минут отметила естественность движений и поз молодого наследника, лаконизм жестов – вообще спокойную уверенность поведения).
Получалось, что все ее прошлые увлечения были репетициями. И теперь появился он – единственный кто по-настоящему достоин любви. Вот мечта, за которую можно отдать все. Похоже, я сказала своему сердцу «прощай», – она вздохнула и встретилась с наследником взглядом.
Несмотря на занятость в училище (порой с раннего утра до позднего вечера), Маля Кшесинская как и другие балетные барышни успевала прочесть рекомендованный подругой французский роман. При этом она нетерпеливо пролистывала скучные бытовые подробности, нудные описания природы, длинные диалоги второстепенных персонажей, – в любом романе ее более всего интересовали любовные отношения героев.
Когда Николай Александрович взглянул на нее своими странно синими глазами, ей стало не по себе, – точно она вторглась в чужой и недоступный мир, куда ее, собственно, никто не приглашал. Вот именно, никто не ждал ее в том мире… И слишком уж непростым, слишком разным и быстро меняющимся был этот взгляд. Только что откровенный – и уже через секунду скрытный. Заносчиво-прохладный – и тут же ласковый, даже смущенный.
В наследнике Николае Александровиче было все, что так привлекало ее в мужчинах: любовная отзывчивость и некая холодность, ироничность, благородство манер.
Ей казалось, она понимает его гораздо лучше других – и потому только она должна быть с ним рядом.