Чтобы выглядеть так скверно в ее неполные сорок лет, имея отличные гены и здоровье, надо было постараться. Очень сильно постараться!
Маша стояла перед зеркалом в ванной и хмуро рассматривала свое заспанное лицо.
Светлые волосы средней длины торчали во все стороны, как стебли соломы. Голубые глаза были мутными, как у алкоголички со стажем. Смотрели зло. Толстогубый рот, который она ненавидела с детства, был вялым и изображал в данный момент коромысло. Кожа щек, лба, подбородка белая-белая. Словно она всю ночь голову держала в мешке с мукой. Вот шея – да. Шея пока не подводила. Красивая, без морщин. Маша любила при случае навесить на нее украшений в три ряда.
Ниже шеи острые ключицы. Грудь – так себе, давно утратила форму и упругость. После неудачной беременности. Живот, бедра, зад – все поджарое, мускулистое.
– Шлепнуть не по чему, – ворчал ее бывший муж, с которым они тихо, без скандала разбежались. – Не баба ты, Машка, а тренажер. Потому и ребенка не смогла родить.
Может, он был и прав. Она себя не берегла. Носилась по задержаниям. Не бросала спортзал и пробежки по утрам.
– Уровень ваших гормонов, – принимался ныть ее лечащий врач, – оставляет желать лучшего… Вы либо меняйтесь, либо смиритесь, что никогда не станете матерью. Вы вообще хотите ребенка, Мария Валентиновна? Или его хочет только ваш муж?
У нее никогда не находилось ответов. Она не знала, хочет ребенка или нет. У нее не было времени, чтобы сесть и подумать об этом. Муж хотел – да. Но при этом он не собирался лишать себя охоты, рыбалки, бани по выходным. И сверхурочных по будням.
С его сверхурочными Маша как-то попыталась разобраться. И за спиной супруга обратилась напрямую к его начальнику, чтобы того вразумить. Мол, совесть надо иметь и все такое. Уловила недоумение.
Он, конечно, не сдал своего подчиненного, но Маша поняла, что что-то не так. Проследила за благоверным, а он-то, оказывается, уже коляску на соседней улице катает. С собственным, между прочим, ребенком.
Вот ну ни капли не было сожалений, когда она ему все выложила и выкатила в прихожую чемоданы. Удивительное облегчение снизошло на Машу в тот момент, когда он швырнул на полочку ключи от квартиры и вышел вон.
– Все настолько прозаично и скучно, что даже не требует обсуждения, мам, – пояснила она родительнице, обеспокоившейся отсутствием зятя на ее юбилее.
Мать – умнейшая женщина – мгновенно все поняла, легонько кивнула и… пошла к гостям. На этом обсуждение неудавшегося замужества дочери закончилось. И они к нему более никогда не возвращались. На службе о ее личной жизни не знал никто ничего. Только в отдел кадров она принесла свидетельство о разводе и попросила внести изменения. Все!
Маша продолжила жить как жила. Что до развода, что после развода – вообще ничего у нее не поменялось. Только стирки стало меньше. Утром на службу, вечером, а иногда и ночью, со службы. В выходные за город к матери. Там отсыпалась. Ела вкусную и полезную еду. Висела в гамаке между старыми липами. И находила жизнь свою прекрасной. И продолжала ее таковой находить вот уже десять лет.
Десять лет она уже была одна.
– Что за рожа у тебя, Машка? – обратилась она к своему отражению с откровенной неприязнью. – Тебе сорок почти, а выглядишь как древняя старуха. У тебя мать в свои шестьдесят пять лучше выглядит. Ухаживает за собой. А ты что? Ты какого хрена себя запустила? Хоть бы в парикмахерскую сходила, что ли…
Парикмахерская с ее волосами мало что могла сделать. Романтические прически не приживались. Короткие стрижки ей не шли вовсе. То, что сейчас по недоразумению отросло, прекрасно сцеплялось резинками и не мешало.
– Правильно, Машка, нечего тебе там делать. – Она зачесала волосы наверх и перехватила резинкой. – И так сойдет…
Нет, она, конечно, лукавила. Зачесанные наверх волосы ее не портили, даже наоборот. У нее практически не было морщин на лбу и под глазами. Брылей не намечалось. Профиль просматривался четкий. Опять же шея выручала – красивая, без морщин.
Убрав волосы, Маша почистила зубы и пошла на кухню завтракать. Там уже все было готово. Всегда на утро варила кашу, яйца, делала блины или сырники. Вот невзирая на все холостяцкие упущения, завтракала она всегда отменно. Потому что почти не обедала и редко ужинала. Не получалось. Некогда.
Сегодня на завтрак у нее была пшенная каша с тыквой – готовила с вечера. Гренки с маслом и медом, облепиховый чай. Все в красивой посуде – ее принципиальная позиция. Скатерти не имелось, да. Но посуда была красивая. Приборы дорогие.
Запахнувшись в длинный бархатный халат мышиного цвета поглубже, Маша села к столу. Успела позавтракать, и позвонил ее начальник – подполковник Юрий Викторович Галкин.
– Трапезничаете, майор?
– Так точно, товарищ подполковник.
Маша на всякий случай глянула на часы. Вдруг опаздывает. Но нет. Было всего десять минут восьмого. Даже с учетом утренних пробок она успевала.
– Приятного аппетита, – недобрым голосом пожелал Галкин.
– Спасибо, – отозвалась она.
Хотя прекрасно понимала, что этот звонок не означал ничего хорошего. В очередной раз произошел какой-нибудь дерьмовый случай. С утра!
– В общем, в отдел не езди, отправляйся сразу в больничку на Цветочном бульваре.
– Опять?
Больница на Цветочном бульваре с некоторых пор «радовала» бесконечными происшествиями с пациентами, некоторые случаи заканчивалась летально. Но, что характерно, при расследованиях, которые затевались по жалобам, ничего выявлено не было. Никакого криминала. Даже врачебная халатность исключалась. Либо это бывали очень запущенные случаи, когда пациент долго тянул с обращением к докторам. Либо неоперабельная ситуация при острой фазе заболевания. Либо несоблюдение пациентом режима и лечения, приписанных врачами.
Маша буквально под микроскопом изучала все случаи – ничего, все в рамках закона.
– Они достали уже! – проворчала она раздраженно и с хрустом откусила от тоста. – Что подразумевается? Халатность? Смерть по неосторожности? Или кто-то поскользнулся и упал в коридоре на мокром полу?
И такое бывало с этой больницей.
– Нет, никто не поскальзывался, Борина. Чего ты начинаешь? – отозвался Галкин нервно.
Его эта больница тоже достала уже. Приходилось срывать сотрудников с серьезных мероприятий. Тратить время на жалобщиков.
– Извините, товарищ подполковник.
– Ситуация такая: ночью там умерла молодая женщина. Поступила по «Скорой». Сразу оговорюсь: подробностей не знаю. Но сигнал был на самый верх. Кто звонил и во сколько – не знаю. Но меня дернули сверху и просили разобраться.
– В очередной раз?
– В очередной раз, – подтвердил Галкин. – И да, если задумаешь выяснить, кто это так обеспокоен состоянием дел в клинике, что без конца сигнализирует наверх, хочу предупредить – не смей.
Все понятно. Значит, кто-то из влиятельных там либо лечится и боится за последствия для своего здоровья, либо рвется на должность главного врача и теперешнего активно подсиживает.
Других вариантов быть не может.
– В общем, поезжай туда и разберись на месте.
– Есть!
– И да, особо не торопись. Главврач у них с девяти приступает к работе.
Будто она не знала!
– Маш, прошу тебя, поделикатнее там. Все же у людей горе…
Горюющих по молодой девчонке, умершей в гинекологии, Маша не обнаружила ни в приемном покое, ни возле отделения, ни у кабинета главного врача. Она разгладила рукав белого халата, врученного ей в приемном покое, поправила сползающие с ее обуви бахилы и вошла в кабинет главврача.
– Вот ее документы.
Главврач положил на стол медкарту с пришпиленным к ней большой скрепкой паспортом.
– Личные вещи?
– Кроссовки, шорты, футболка, нижнее белье, сумка, телефон и заколка для волос – все в хранилище.
– Сумка все же была?
– Да, маленькая сумочка имелась при ней.
– Деньги?
– В кошельке немного наличности, кредитная банковская карта, безымянная, в упаковке. По рассылке, видимо, получила. Расческа. Массажная. Все, больше ничего.
Маша полистала историю болезни, взглянула на паспорт, на прописку. У девушки была временная регистрация, которая заканчивалась через неделю.
– Родственникам не звонили?
– Телефон заблокировался. Пароля не знаем. Ей никто не звонил. Ни до операции, ни после, ни ночью. Но она, что характерно, все время пыталась кому-то дозвониться. Но… – доктор скорбно глянул на нее, – безрезультатно.
– Кому?
– Не знаем. Никто в ее телефон не подглядывал. Она ни с кем не делилась. Но, возможно, она пыталась дозвониться отцу своего ребенка.
– Которого потеряла, правильно я понимаю?
– Да.
– Что предшествовало этому? – Маша ткнула пальцем в одну из строк медицинской карты. – Тут написано: тупая травма низа живота. Ее кто-то избил? Ее привезли по «Скорой»? Подобрали на улице? Из дома? Как она поступила к вам? Сама пришла?
– Нет же, нет! – с чего-то очень разволновался главврач. – Была авария неподалеку. Кто-то подрезал маршрутку. Или врезался в нее. Подробности можете выяснить у своих коллег. Они вчера уже работали здесь и опрашивали пациентов, которые попали к нам.
– Та-ак… И много пациентов?
– Насколько мне известно, вместе с этой девушкой поступили четверо. Одна девушка ушла сразу, когда ей обработали рану на бедре. Мужчина с переломом ребер в травматологии. Состояние удовлетворительное. Женщина в кардиологии.
– Даже так?
– Да, просто перепугалась. И сердце прихватило. Ну, вот и… – его ладони развернулись в сторону медкарты, – эта вот беременная – Вера Вострикова.
– Отчего она умерла? Осложнения после операции?
– Что вы! Наш доктор – светило в области гинекологии! – мгновенно побледнел главврач. – Операция прошла штатно. Да, девушка потеряла много крови. И случилось прерывание беременности, но операция прошла штатно! Без осложнений. И вечером, перед сном, она даже попросила поесть. Ночью была жива. А утром медсестра нашла ее мертвой.
– Так каково предварительное заключение?
И вот тут доктор глянул на нее так, что у Маши в желудке заныло. Что-то было не так в данном конкретном случае. Не так, как прежде. Что-то скверное таилось в перепуганном взгляде главврача, обещающем самую настоящую, а не надуманную проблему.
– И, доктор? – Она вытянула шею, вопросительно глянула.
– Механическая асфиксия, – выдохнул он и тут же вытер бумажной салфеткой пот над верхней губой.
– Что-о?! Хотите сказать, что ее…
– Задушили! – перебил он Машу. – Да! Ее задушили подушкой. Она валялась на полу рядом с кроватью.
Вот вам и здрасьте!
Маша откинулась на спинку стула, замерла на минуту, прокручивая в голове всю информацию, что ей сообщил этот перепуганный мужик. Потом, встряхнувшись, спросила:
– Как такое могло случиться? У вас что, нет дежурных на этаже? Там же есть сестринский пост.
Ей ли не знать. Она эту больницу изучила от подвала до чердака, разбираясь с многочисленными жалобами.
– Дело в том, что… О господи! – Рука доктора потянулась ко второй салфетке, пот со лба тек по лицу ручьем. – Никто и предположить не мог! Это же криминал!
На последнем слове голос его сел, горло выпустило нечленораздельный хрип.
– Так. Давайте успокоимся. – Маша постучала кончиками пальцев обеих рук по краю стола. – Понятно, что это криминальный случай, раз ваша пациентка была задушена подушкой. Сейчас важно понять, как такое могло случиться. Кто это мог сделать: кто-то из ваших или лицо постороннее? В первом случае будет проще. Во втором придется поработать закатав рукава. Но важно понять, как лицо постороннее могло проникнуть в отделение. Если мне не изменяет память, на входе в каждое отделение у вас установлены видеокамеры. Так?
– Да. Точно. Мы установили их после участившихся несчастных случаев в нашей клинике. В палатах нет камер, а вот коридоры простреливаются от начала до конца, – похвалился он, гордо выпятив грудь.
– Отлично! И что на записях с камеры гинекологического отделения? – немного оживилась Маша. – Зафиксировано перемещение посторонних лиц по коридору в момент смерти пациентки?
Главврач опять сник. Помотал головой. В очередной раз приложился салфеткой к мокрому лбу, провел ею по шее и за ушами.
– Никого посторонних. За всю ночь никого. Посторонних, я имею в виду, – уточнил он, доверительно склонившись в ее сторону. – Дежурная медсестра на посту практически не покидала своего места. Несколько раз заходила в палаты пациенток, чтобы поставить уколы или капельницы. К Востриковой тоже заходила. Потом, ближе к полуночи, она вызвала медбрата – Василия Яшкина, – он проходит у нас…
– Я помню Яшкина, – перебила его Маша. – Общалась по прошлым делам. Вызвала зачем?
– Медсестре надо было перевернуть одну из пациенток. Она очень грузная. И… сами понимаете, сил не хватило у девушки ее ворочать, – объяснил с виноватой улыбкой главврач. – Яшкин пришел, помог и сразу ушел.
– И все? Больше никто не приходил в отделение минувшей ночью?
– Все. Посторонних не было. Из наших только эти двое.
– Понятно. – Она уставилась в его глаза, не моргая. – Это точно все, что вы хотели мне рассказать?
По прошлому опыту Маша знала, что этот интеллигентный холеный мужчина очень любит умалчивать некоторые подробности. На тот самый случай, который называется «вдруг пронесет».
– Понимаете… – привычно замялся он, словно его поймали с поличным, – палата погибшей девушки…
– Убитой девушки, – внесла она уточнение.
– Да, согласен. Убитой. Какой ужас! – В подставке почти не осталось салфеток, которыми доктор утирался. – Так вот, ее палата – крайняя по коридору. И дверь не просматривается, то есть не попадает в объектив. И поэтому, если кто-то хотел бы проникнуть с улицы в отделение…
И тут Маша вспомнила про пожарную лестницу.
– Окно в коридоре было открыто? То самое, которое выходит на пожарную лестницу? – недобро прищурилась она, глядя на главврача. – Не отвечайте. Оно у вас всегда открыто. Душно. Кондиционера в коридоре нет и не планируется. И медсестры всегда открывают окно. Настежь. Это я помню. Оно было открыто и минувшей ночью?
– Да, нет, не знаю, – закивал он часто.
– Понятно… – Маша взяла в руки телефон и прежде, чем вызвать экспертов в больницу, строго глянула на главврача. – Надеюсь, место преступления осталось незатоптанным? И орудие убийства на месте?
– Какое орудие убийства? – Он вдруг принялся икать часто, поверхностно.
– Подушка, уважаемый. – Маша тяжело вздохнула. – Девушку убили подушкой. А это и есть орудие убийства. Идемте на место преступления. И прекратите вы уже икать!