Глава 1 Шандарах со звоном
Прежде чем что-то начнётся, начинается что-то ещё.
Летний ливень, похоже, не знал, что он летний, и рушился на землю с яростью зимней бури.
Констатанция Тик сидела возле полуразрушенной изгороди, дававшей ей сомнительное укрытие от непогоды, и исследовала Вселенную. На дождь она не обращала внимания. Ведьмы сохнут быстро.
Исследование Вселенной производилось при помощи двух палочек, связанных между собой тонкой бечёвкой, камешка с дыркой посередине, яйца, чулка Констатанции Тик (тоже дырявого), булавки, клочка бумаги и крошечного огрызка карандаша. В отличие от волшебников ведьмы умеют обходиться малым.
Констатанция Тик соорудила из упомянутых предметов, затейливо связав и перепутав их, некое… приспособление. Когда она осторожно коснулась его, вещицы странным образом задвигались. Карандаш прошёл сквозь яйцо, не повредив его и не оставив следа.
– Да, – негромко сказала Констатанция. Дождевая вода потоками хлестала с полей её шляпы. – Так и есть. Границы мира колеблются. Очень тревожный знак. Возможно, иной мир пытается проникнуть сюда. Такое добром не кончится. Я должна быть там. Но… мой левый локоть говорит, в тех краях уже есть ведьма.
– Ну, так значит, она со всем и разберётся, – раздался тоненький голосок. Он доносился откуда-то из-под ног ведьмы, а обладатель его до поры останется загадкой.
– Нет, – возразила Констатанция. – В той стороне – Меловые холмы. Мел, известняк – он немногим лучше глины. А чтобы вырастить хорошую ведьму, нужна надёжная опора, хорошая, крепкая скала. – Она покачала головой, и с полей шляпы хлынули новые водопады. – Но мои локти ещё никогда не обманывали меня[1].
– Что толку гадать? Давай отправимся туда и посмотрим, – предложил голос. – Всё равно ведь здесь у нас дела не очень-то ладятся.
Это была правда. На равнинах ведьмам приходилось несладко. Констатанция Тик зарабатывала тут жалкие гроши, помогая местным жителям исцелиться от мелких недугов и предсказывая, что кому не суждено[2]. Ночевать ей чаще всего приходилось в сараях. Дважды её бросали в омут.
– Но если там есть ведьма, я не имею права вмешиваться, это её земля, – сказала Констатанция. – Впрочем… ведьмы ведь не возникают на пустом месте. Ну-ка, посмотрим…
Достав из кармана надколотое блюдце, она наклонила голову, чтобы наполнить его дождевой водой с полей шляпы. Затем извлекла из другого кармана бутылочку чернил и аккуратно добавила в блюдце ровно столько тёмной жидкости, сколько требовалось, чтобы вода почернела. Прикрыв блюдце сложенными чашечкой ладонями, чтобы не попадали капли дождя, ведьма прислушалась к тому, что говорили её глаза.
Тиффани Болен лежала на берегу реки и, свесившись к воде, щекотала форель. Ей нравилось, как смеются форели. Когда они хихикают, у них изо рта вылетают пузырьки.
Чуть в стороне, там, где начиналось что-то вроде небольшого галечного пляжа, её брат Винворт играл с липовым прутиком и наверняка сам быстро становился липким.
Винворт всегда делался липким, с чем бы он ни возился. Можно было вымыть его, оставить посреди идеально чистой комнаты и не сомневаться, что через пять минут этот ребёнок будет липким снова. Не то чтобы он пачкался. Просто становился липким. Но присматривать за ним было совсем нетрудно, главное – не позволять ему есть лягушек.
Тиффани щекотала форель и думала о нескольких вещах сразу. Например, о собственном имени. Ей было девять лет, и в последнее время ей стало казаться, что с таким именем, как Тиффани, ей придётся нелегко в жизни{1}. Кроме того, как раз на прошлой неделе она решила стать ведьмой, а что это за ведьма, которую зовут Тиффани? Куры засмеют.
В то же время другая, значительно большая часть Тиффани была поглощена размышлениями о том, что такое «шушуканье». О таких вещах люди нечасто задумываются. Тиффани щекотала форель под нижней губой, а сама всё крутила в голове это загадочное «шушуканье».
Шушукать… Шу-шу-шу… В бабушкином словаре говорилось: «Шушукаться – говорить очень тихо, шёпотом». Тиффани нравилось это «шу-шу-шу», нравился его привкус. Стоит покатать его на языке, и представляются загадочные люди в чёрных балахонах, обсуждающие свои секреты за закрытыми дверями. «Шу-шу-шу, шу-шу-шу, шу-шу-шу…»
Словарь она прочла от корки до корки. Никто ведь не говорил, что нельзя.
Тут она заметила, что счастливая форель куда-то уплыла. Зато река принесла кое-что другое. И оно плыло по воде всего в нескольких дюймах[3] от лица Тиффани.
Это была круглая корзинка размером не больше половинки кокоса, выстланная изнутри чем-то таким, что не пропускало воду. В корзинке стоял крошечный человечек, ростом дюймов шесть. Его ярко-рыжую всклокоченную шевелюру украшали несколько бусин, перьев и лоскутков. Борода, такая же рыжая, выглядела не лучше шевелюры. Человечек был весь покрыт синими татуировками, за исключением, может быть, того немногого, что скрывалось под маленьким килтом. И этот человечек грозил Тиффани кулаком и вопил:
– Раскудрыть! А ну брыкс, ты, глуха-тупа мал-малюха! Берегайсь зелён-бошки!
С этими словами он потянул за верёвку, свешивавшуюся через край корзинки в воду, на поверхность вынырнул второй маленький человечек и стал жадно глотать воздух.
– Потом порыбаришь! – крикнул первый. – Зелён-бошка плюхс прям сюды!
– Раскудрыть! – завопил ныряльщик. – Драпс-драпс!
Он схватил крохотное весло и принялся проворно грести им. Корзинка устремилась прочь.
– Простите! – окликнула Тиффани. – Вы – эльфы?
Ответа не последовало. Маленькая круглая лодка скрылась в камышах.
«Наверное, это значит нет», – подумала Тиффани.
И вдруг, к её ужасу и восторгу, мир наполнило «шу-шу-шу». Ветра не было, но осины на берегу задрожали и зашелестели. И камыш тоже. Ветви и стебли не согнулись, зато сделались расплывчатыми, будто от мелкой и быстрой дрожи. Всё вокруг потеряло ясность очертаний, как если бы кто-то взял и принялся трясти мир. Воздух шипел, как газировка. Шёпот за закрытыми дверями…
Вода у самого берега запузырилась. Тут было совсем мелко, по колено Тиффани, но теперь река сделалась темнее, зеленее и каким-то образом гораздо глубже…
Тиффани попятилась, и едва она успела отступить на пару шагов от берега, как из воды взметнулись длинные тощие руки и хищные когтистые пальцы сомкнулись на том самом месте, где она стояла минуту назад. На мгновение показалось костлявое лицо с длинными острыми зубами и огромными круглыми глазами, мелькнули зелёные, похожие на тину волосы – и тварь снова скрылась под водой.
Вода ещё не сомкнулась над головой чудовища, а Тиффани уже выбежала на маленький пляж, где Винворт увлечённо лепил пирожки с лягушками. Она схватила брата, и в тот же миг у кромки берега показались первые пузырьки. Снова вода вспенилась, зеленоволосая тварь выскочила из неё, как пробка, и длинные руки вцепились в прибрежную грязь. Никого не поймав, чудовище пронзительно взвыло и рухнуло обратно в воду.
– Хо-тю пи-пи а-а! – заявил Винворт.
Тиффани не обратила на него внимания. Она смотрела на реку и размышляла.
«Мне совсем не страшно, – думала она. – Вот ведь странно. Я должна быть напугана, а я только сердита. Нет, страх есть, я чувствую его, словно раскалённый докрасна шар где-то глубоко внутри, но злость не даёт ему вырваться наружу».
– Винни пи-пи-а-а, пи-пи-а-а! – заголосил Винворт.
– Ладно, пошли, – рассеянно сказала Тиффани.
По воде всё ещё расходились круги, мелкие волны бились о берег.
Не было смысла пытаться рассказать кому-нибудь. Взрослые ответят лишь: «Ох уж эти детские фантазии!» – если пребывают в хорошем настроении, или: «Что ещё за глупые выдумки?!» – если не в духе.
Злость Тиффани не проходила. Да как посмело это страшилище объявиться в реке? Тем более такое… такое… нелепое! Оно что, не знает, кто она такая?
Она – Тиффани, и она возвращается домой. Взгляните. Начнём с башмаков. Башмаки на ней большие и тяжёлые, чиненные-перечиненные отцом и ношенные-сношенные всякими разными сёстрами. Тиффани приходится поддевать в них несколько пар носков. Башмаки и правда большие. Порой у Тиффани возникает ощущение, будто она живёт на свете только для того, чтобы башмаки могли перемещаться с места на место.
Теперь платье. До Тиффани его носило множество сестёр, и её мать столько раз ушивала, расшивала и перешивала его, что совершенно зашилась и от платья мало что осталось. Но Тиффани оно даже нравится. Длиной оно до середины лодыжек. Его изначальный цвет давно забылся, к Тиффани оно попало бледно-голубым, – кстати говоря, точь-в-точь как бабочки, порхающие сейчас над травой вдоль тропинки.
Теперь лицо Тиффани. Розовое, с карими глазами и каштановыми волосами. Ровным счётом ничего особенного. Правда, кому-нибудь – например, тому, кто стал бы разглядывать Тиффани при помощи блюдца, наполненного тёмной водой, – могло показаться, что голова у девочки несколько великовата, учитывая её рост и прочее. Но, возможно, голова ей досталась на вырост.
А теперь дальше, ещё дальше, и вот уже тропинка – всего лишь узкая лента далеко внизу, а Тиффани с братом – две крошечные точки, ползущие по ней, и видно окрестные земли…
Эти края люди называют Меловыми холмами{2}. Холмы мирно лежат, греют округлые зелёные спины в лучах летнего солнца. Стада овец, щиплющие невысокую травку, сверху кажутся белыми облаками, медленно плывущими над зелёным морем. Там и тут, словно кометы, проносятся овчарки.
А если отодвинуться ещё дальше, виден огромный, вытянутый курган. Он разлёгся на поверхности мира, будто зелёный кит…
…а вокруг него темнеет окрашенная чернилами дождевая вода в щербатом блюдце.
Констатанция Тик подняла глаза.
– Эти человечки в лодке были Нак-мак-Фигли!{3} Самые опасные из всех волшебных существ! Даже тролли бегут без оглядки, если им встретится маленький свободный народец! А один из них предупредил её!
– Так значит, она ведьма, верно? – заключил голос-невидимка.
– В таком-то возрасте? Быть этого не может! – отрезала Констатанция. – Там нет никого, кто мог бы её обучить. На Меловых холмах ведьмы не живут. Мел слишком мягок. Но всё же… она не растерялась.
Она посмотрела на Меловые холмы, парящие вдалеке над низкими, выжатыми досуха облаками.
– За малышкой необходимо присмотреть, – сказала она. – И всё-таки мел слишком мягок, чтобы на нём могла вырасти ведьма…
Выше холмов были только горы. Острые, лиловые и серые, вздымались они к небесам, и длинные белые шлейфы снега стекали с их вершин даже летом. «Невесты неба», – сказала как-то о них бабушка Тиффани, которую все звали матушка Болен, и это было такое неслыханное дело, чтобы бабушка заговорила вдруг о чём-то, никак не касающемся овец, что её слова врезались девочке в память. Кроме того, точнее ведь и не скажешь. Именно так выглядят горы зимой, когда они все облачены в белое и снежные вихри реют над их плечами, словно фата.
Бабушка любила старинные слова и произносила их на причудливый старинный манер. Так, она никогда не говорила «Меловые холмы», она говорила: «Холмовье». «В Холмовье ветру приволье», – подумала как-то Тиффани, и так это слово ей и запомнилось.
Вот Тиффани с братом и на ферме. Обычно девочка была предоставлена сама себе. Не то чтобы родные избегали её или хотели обидеть, просто на ферме у всех полно дел, а Тиффани со своими обязанностями справлялась весьма хорошо, так что её никто не трогал, и она была вроде как невидимкой. Она работала в молочне, и у неё отлично получалось. Её масло было лучше, чем то, что делала её мать, и все замечали, как прекрасно Тиффани удаются сыры. У неё был дар. Порой, когда в деревню внизу приходили странствующие учителя, она спускалась вкусить немного учёной премудрости. Но большую часть времени она проводила в прохладе и сумраке молочни. И Тиффани это вполне устраивало – она делала свою долю работы на ферме.
Ферма так прямо и называлась: Родная ферма. Отец Тиффани арендовал её у барона, которому принадлежала вся земля в округе. Но Болены жили на этих холмах столетиями, и иногда (после кружки пива за ужином и когда никто чужой не слышал) отец говорил: земля-то знает, что она – земля Боленов. А мать Тиффани на это всегда отвечала, что нельзя так говорить. Да, барон весьма уважительно отзывается о господине Болене и зовёт его лучшим пастухом холмов с тех пор, как два года назад умерла матушка Болен, и люди в деревне все считают, что барон последнее время очень даже ничего с ними обращается. Вот и надо проявлять уважение в ответ, говорила мать, и отец оставался один на один со своей тоской.
Но иногда он продолжал гнуть свою линию, что, дескать, Болены (а также Боллены, Балены, Больны и Болины – в те времена писали как вздумается) упоминаются в официальных записях, которые делались в этих краях и сто, и двести лет назад, и вообще их история уходит в глубь веков. У Боленов мел холмов – в костях, говорил отец, и все они были и есть пастухи.
Как ни странно, Тиффани было приятно это слышать. Хотя, наверное, она была бы не прочь гордиться и предками, которые хоть иногда переезжали с места на место или время от времени пробовали себя в каком-нибудь новом деле. Но человеку нужно ведь чем-то гордиться. И сколько она себя помнила, её отец, обычно медлительный и молчаливый, нет-нет да и вспоминал Шутку, веками передававшуюся от Болена к Болену.
Он говорил, к примеру: «Ещё один хлопотный день позади, а я как был Болен, так и есть». Или: «Встаю с постели – Болен, иду спать – опять же Болен». Или просто: «Я Болен до мозга костей». Конечно, после третьего раза в Шутке не было уже ничего особенно смешного, но всё же Тиффани начинало чего-то не хватать, если отец не вспоминал Шутку хотя бы раз в неделю. Это ведь была отцовская Шутка, и не важно, что совсем не смешная. Но каждый из её предков, как бы ни писалась его фамилия, был Болен любовью к своей земле, и ни один из них не был Болен тоской по странствиям.
В кухне никого не было. Мать, должно быть, пошла наверх, к загонам для стрижки овец, отнести скудный обед нанятым стригалям. Сёстры Тиффани, Ханна и Фастидия, наверняка увязались за ней, чтобы скатывать шерсть и строить глазки парням. Они всегда становились очень работящими девушками, когда приходило время стричь овец.
Рядом с большой чёрной плитой висела полка. Мать Тиффани до сих пор величала её Библиотека матушки Болен, потому что ей нравилось думать, будто у них в доме есть библиотека. Все остальные говорили просто: «Матушкина полка».
Полка была маленькая, и книги на ней втискивались между старым кувшином с засахаренным имбирём и фарфоровой пастушкой, которую Тиффани в шесть лет выиграла на ярмарке.
Книг на полке стояло пять, не считая Книги Учёта (а Тиффани полагала, что Книга Учёта не считается за книгу, потому что её надо заполнять самому). Во-первых – словарь. Во-вторых – «Ещегодник», который каждый год меняли на новый. В-третьих – распухшие от закладок «Болезни овец», водружённые на полку собственноручно бабушкой.
Об овцах матушка Болен знала всё, хотя сама утверждала, что овцы – «просто мешки костей, глаз и зубов, которые только и думают, как бы им верней сдохнуть». Пастухи приходили за сотни миль, чтобы просить матушку отправиться к ним и вылечить занедужившую скотину. Говорили, что у неё Лёгкая Рука. А сама бабушка говорила, что лучшее средство от всех овечьих и человечьих хворей – это хорошая порция скипидара, крепкое словцо и пинок под зад. Книга была вся переложена клочками бумаги с личными рецептами бабушки. Как правило, в них говорилось про скипидар, но в некоторых попадались и крепкие словечки.
Рядом с книгой про овец стояла тоненькая книжица под названием «Цветы холмов»{4}. Поля на склонах и правда изобиловали крохотными резными цветочками вроде примул и колокольчиков, которые как-то ухитрялись выживать на пастбищах. Только очень живучие и хитроумные цветы могут расти на холмах, где летом бесчинствуют овцы, а зимой – пурга.
Кто-то когда-то давно раскрасил цветы в книжке. На форзаце было старательно выведено чернилами: «Сара Брюзгель». Так звали бабушку до замужества. Должно быть, она решила, что Болен звучит всё же лучше, чем Брюзгель.
И, наконец, на той же полке стояли «Валшепные сказки для хароших детишек», очень старые, ещё из тех стародавних времён, когда чуть ли не всё писалось через «а».
Тиффани встала на стул и сняла с полки «Сказки». Пролистав страницы, нашла ту, что искала, и некоторое время её разглядывала. Потом переставила стул, открыла буфет с посудой и достала суповую тарелку. Нашла в ящике портновскую ленту, которой мать снимала мерки для одежды. Измерила тарелку.
– Хм, – пробормотала она. – Восемь дюймов. Почему было прямо так и не написать?
Она сняла с крюка огромную чугунную сковороду, на которой можно было приготовить завтрак на шестерых разом, взяла из вазы на комоде несколько леденцов и сложила их в старый бумажный пакет. Потом, к досаде Винворта, взяла его за липкую лапку и потащила обратно к реке.
На берегу всё выглядело вполне мирно, но Тиффани знала, что это лишь видимость. Все форели куда-то уплыли, и птицы не пели.
Она нашла подходящий куст, подобрала палку и воткнула её в землю поближе к воде. Привязала к верхушке палки пакетик с леденцами.
– Винни, нямки! – крикнула Тиффани, перехватила сковородку поудобнее и быстро спряталась за куст.
Винворт рысью подбежал к палке и вцепился в пакет, но тот был привязан крепко.
– Хо-тю пи-пи, а-а! – закричал мальчик: эта проверенная угроза выручала его почти всегда.
Пухлые пальчики безнадёжно ковыряли узел.
Тиффани не сводила глаз с реки. Кажется или вода у берега действительно темнеет? Зеленеет? Это просто водоросли там колышутся? И пузырьки у берега появились – это форель хихикает?
Нет.
Тиффани выскочила из-за куста со сковородой наперевес. Тварь в стремительном прыжке столкнулась с чугунным дном посудины, шандарахнувшись об него головой, и раздался звон. Это был отличный, качественный звон, после которого ещё долго затихают воющие отзвуки: «Оёиёиёиёиёиёиё… ннннг».
Тварь замерла на мгновение в воздухе, выбитые зубы и пряди зелёных волос тихо попадали в воду. Потом чудовище плюхнулось в реку и медленно ушло на дно, выпустив напоследок несколько крупных пузырей.
Вода очистилась, и река вновь стала такой, как прежде: мелкой, ледяной, с галечным дном.
– Хо-тю, хо-тю нямку! – завопил Винворт.
Когда поблизости были сладости, он не замечал ничего вокруг.
Тиффани развязала пакет и дала ему. Винворт, как всегда, накинулся на конфеты слишком поспешно. Она дождалась, пока его стошнит, взяла за руку и повела обратно домой, думая о своём.
В камышах почти у самой воды раздался шёпот:
– Раскудрыть! Видал, Мал Бобби?
– Ах-ха. А ща – драпс-передрапс. Мы нашли каргу, надыть Большому Человеку сказать!
Констатанция Тик бежала со всех ног по дороге в гору. Вообще-то ведьмы не любят бегать. Ещё, чего доброго, увидит кто, и прощай репутация. По той же причине они стараются не носить ничего тяжёлого там, где могут попасться кому-нибудь на глаза. А сейчас за спиной у Констатанции Тик была свёрнутая палатка.
И ещё за спиной у неё клубился пар. Ведьмы просыхают до самых костей.
– А зубов-то, зубов-то сколько! – заметил голос-невидимка, на сей раз притаившийся в шляпе Констатанции.
– Да, я видела, – отрезала ведьма.
– А она просто подкараулила эту тварь и ка-ак даст!
– Да.
– Вот прямо ка-ак даст!
– Да, очень впечатляюще, – согласилась Констатанция.
Она стала задыхаться. Кроме того, здесь начинались холмы, а она не очень-то хорошо чувствовала себя на известняке. Странствующие ведьмы предпочитают иметь под ногами твёрдую землю, а не скалу, которую можно резать ножом.
– Впечатляюще? – переспросил голос. – Она использовала своего братца как приманку!
– В самом деле, удивительная живость ума… О нет! – Констатанция Тик резко остановилась и прислонилась к ограде пастбища – у неё вдруг закружилась голова.
– Что такое? Что такое? – всполошился голос. – Ты меня чуть не уронила!
– Это всё мел, будь он проклят! Моя магия работает на твёрдых почвах, на скалах всё вообще проще простого, и даже на глине я чувствую себя довольно уверенно, но мел – он ни то, ни другое, ни третье. У меня сильная геологическая зависимость, понимаешь?
– О чём ты? – спросил голос.
– Мел… это голодная земля. Когда под ногами мел, я практически бессильна.
Обладатель голоса, по-прежнему невидимый, уточнил:
– Что, в обморок упадёшь?
– Нет-нет! Просто не смогу колдовать…
Констатанция Тик вовсе не походила на ведьму – как и большинство ведьм, по крайней мере странствующих. Когда приходится ходить среди малообразованных людей, опасно выглядеть как ведьма. Вот почему она не носила украшений с оккультными символами, не имела при себе сверкающего волшебного ножа, серебряного кубка с узором из черепов или помела, разбрасывающего искры, – ведь все эти мелочи могли бы подсказать догадливому человеку, что где-то поблизости, возможно, бродит ведьма. В карманах Констатанции Тик никогда не лежало ничего более магического, чем пара палочек, иногда – обрывка тонкой бечёвки, монетки-другой и, конечно, счастливого талисмана.
Счастливые талисманы имелись решительно у всех людей в округе, и Констатанция Тик обнаружила, что, если при тебе его нет, в тебе могут заподозрить ведьму. Ведьмовство требует известной изворотливости ума.
А вот остроконечная шляпа у неё была, но это была шляпа-трансформер, и она становилась остроконечной, только когда ведьме это требовалось.
Единственной подозрительной вещью в её котомке была маленькая книжица «Введение в науку об освобождении от цепей и оков» Вильямсона Неподражаемого. Когда твоя работа связана с риском быть брошенной в омут, то умение незаметно проплыть в одежде несколько ярдов[4] под водой и затаиться в камышах, дыша через полую тростинку, тебе нисколько не поможет, если ты не умеешь виртуозно обращаться с узлами.
– Не можешь колдовать? – переспросил голос.
– Не могу.
Констатанция Тик подняла голову, заслышав звон бубенчиков. По белой дороге к ним приближалась странная процессия. Состояла она по большей части из осликов, тащивших тележки с яркими надписями по бортам. Люди шли рядом с нагруженными тележками. В основном мужчины, хотя попадались и женщины. Все они были в ярких балахонах – ну, или в балахонах, которые сверкали яркими красками до того, как их припорошило пылью бесчисленных дорог. И на голове у каждого красовалась странная квадратная шляпа.
Ведьма улыбнулась.
Они выглядели как бродячие жестянщики, но она знала: ни один из них не сможет запаять кастрюлю. Они зарабатывают на жизнь, продавая невидимый товар. И после продажи этот товар по-прежнему остаётся при них. Они торгуют тем, что всегда нужно людям, но зачастую люди этого не хотят. Эти странники предлагают купить ключи от Вселенной тем, кто никогда не слышал о существовании у Вселенной замка́.
– Не можешь сделать сам, – сказала Констатанция Тик, воспрянув духом, – научи другого.
Остаток утра Тиффани провела в молочне, у неё хватало там забот с сырами.
На второй завтрак был хлеб с вареньем.
– Сегодня в город придут учителя, – сказала мать. – Если с делами закончила, можешь сходить поучиться.
Тиффани кивнула, пробормотав, что и правда не прочь получить пару-тройку новых знаний.
– Тогда можешь взять полдюжины морковок и яйцо, – сказала мама. – Яйцу-то они точно обрадуются, бедолаги.
Так что после завтрака Тиффани взяла еду и отправилась в деревню, чтобы ей отмерили премудрости ценой в одно яйцо.
Большинство деревенских мальчиков училось ремеслу своих отцов непосредственно у отцов или, в крайнем случае, у чужих отцов на другом конце деревни. Девочки должны были выучиться только тому, что потребуется им в замужестве. Кроме того, им полагалось уметь читать и писать – это считалось лёгкой непыльной работой, однако слишком кропотливой, чтобы нагружать ею юношей.
И тем не менее деревенские родители признавали, что существуют ещё кое-какие премудрости, которыми должно овладеть подрастающее поколение – хотя бы для того, чтобы не тратить время на дурацкие вопросы вроде: «Что там, по ту сторону гор?» или «Откуда берётся дождь?».
Каждая семья выписывала «Ещегодник», так что некоторые познания дети черпали оттуда. Это была большая, толстая книжища, отпечатанная где-то за тридевять земель. Из неё можно было узнать много интересного, например про фазы луны или когда пора сеять бобы. Ещё там были несколько предсказаний на будущий год, а на страницах упоминались далёкие страны с причудливыми названиями вроде Клатча или Гершебы. На картинке, изображающей Клатч, был нарисован верблюд в пустыне. Это мать объяснила про верблюда и пустыню, сама Тиффани понятия не имела ни про то, ни про другое. Вот и весь Клатч, как выяснилось: верблюд и пустыня. Тиффани пыталась разузнать, нет ли там чего-нибудь ещё, но все, кого она спрашивала, знали только одно: «Клатч = верблюд + пустыня».
И так всегда. Дети будут задавать и задавать вопросы, если не придумать, как заставить их перестать.
Вот тут и наступал черёд учителей. Их бродячие таборы приходили из-за гор, как приходили порой в деревню лудильщики, кузнецы с переносными кузницами, целители, торговцы одеждой и прочий кочевой люд, продающий товары, которые требуются не каждый день, но порой кажутся нелишними.
Странствующие учителя ходили от деревни к деревне, предлагая короткие уроки по самым разным предметам. Они держались особняком, избегая прочих бродячих торговцев, и напускали на себя загадочность, чему способствовали их залатанные балахоны и квадратные шляпы. Учителя изъяснялись длинными словами вроде «гофрированное». Они перебивались тем, что давали им в качестве платы за уроки немногие желающие слушать. Когда слушать не хотел никто, они перебивались печёными ёжиками. Они спали под звёздами, благо учителя математики не могли их сосчитать, учителя астрономии – классифицировать, а учителя литературы – назвать по именам. Учителя географии сбивались с дороги в лесу и проваливались в медвежьи ямы.
Местные жители обычно встречали учителей с распростёртыми объятиями. Учёба на какое-то время заставляла их чад замолкнуть, чего ж ещё надо? Но на ночь учительский табор всегда выставляли из деревни прочь, опасаясь за сохранность цыплят в курятниках.
На этот раз лагерь, состоящий из пёстрых будочек и палаток, был разбит за околицей. За лагерем располагались небольшие квадратные площадки, огороженные высокими парусиновыми стенами. Ограды патрулировали учителя-стажёры, зорко следившие за тем, чтобы никто не подслушал учёной премудрости бесплатно.
Табличка возле первой площадки, к которой подошла Тиффани, гласила:
Тиффани пошла дальше, не дочитав до конца. Возможно, этот учитель и разбирался в материках, но ему не помешала бы помощь его соседа по лагерю:
Парусиновая ограда следующей площадки была украшена историческими сценами – преобладали короли, отсекающие друг другу головы, и прочие важные события в том же роде. Учитель возле площадки щеголял в видавшем виды красном балахоне с кроличьей оторочкой и старой шляпе с множеством заткнутых за высокую тулью флажков. В руках у него был небольшой рупор, который учитель направил прямо на Тиффани.
– Вековая история гибели королей? – предложил он. – Очень поучительно, кровь так и хлещет.
– Не думаю, – ответила Тиффани.
– Каждый должен знать историю своего рода, девочка, – сказал учитель. – Иначе как понять, что ждёт тебя впереди?
– В моём роду каждый был Болен. А впереди меня ждёт, наверное, другой учитель.
Она нашла то, что искала, возле площадки, снаружи увешанной изображениями животных, среди которых Тиффани с радостью обнаружила верблюда. Табличка гласила:
Тиффани сомневалась, что зелёная тварь из реки могла бы кому-нибудь пригодиться, но, похоже, больше спросить было негде. Несколько жаждущих знаний уже сидели на скамейках, но учитель всё ещё топтался у входа в надежде найти желающих на свободные места.
– Здравствуй, деточка, – сказал он, и это была лишь первая из его роковых ошибок. – Я вижу, тебе не терпится узнать всё о ёжиках, верно?
– Я уже узнала о них всё прошлым летом, – ответила Тиффани.
Учитель пригляделся к ней и перестал ухмыляться.
– О… Я помню. Ты – та девочка, которая задавала всякие… вопросики.
– Сегодня у меня тоже есть вопрос, – сказала Тиффани.
– Ну, только если не о том, как получаются ежата…
– Нет, – терпеливо сохраняя спокойствие, сказала она. – У меня вопрос по зоологии.
– По зоологии? Ну надо же, какие длинные слова ты уже знаешь…
– Не такое уж оно на самом деле и длинное. Вот «снисходительность» – длинное слово. «Зоология» гораздо короче.
Учитель прищурился ещё больше. Он знал по опыту, что с такими детьми лучше не связываться.
– Я вижу, ты очень умная девочка, – сказал он. – Но увы, насколько мне известно, среди нас нет ни одного учителя зоологии. Есть, правда, знаток ветеринарии, но не зоологии. Тебя интересует какое-то конкретное животное?
– Да. Дженни Зелёные Зубы{5}. Чудище, которое живёт под водой. Большие зубы и когти, а глаза размером с суповую тарелку, – объяснила Тиффани.
– С какую суповую тарелку? Большую, куда можно налить полноценную порцию и накрошить сухариков и, может быть, даже булочку? Или такую маленькую тарелочку, которую тебе дадут в харчевне, если ты закажешь только суп и салат?
– С суповую миску шириной в восемь дюймов. – Тиффани никогда в жизни не приходилось заказывать ни суп, ни салат. – Я проверила.
– Гм, сложный вопрос. Не думаю, что мне известно такое животное. И оно уж точно не может никому пригодиться. По-моему, оно вообще сказочное.
– Да, я тоже так подумала. И всё равно я хочу узнать о нём побольше.
– Знаешь что? Попробуй спросить вон ту учительницу. Она у нас новенькая. – Учитель ткнул пальцем себе за спину, указывая на маленькую палатку в дальнем конце ряда.
Палатка была чёрная и потрёпанная. И возле неё не было решительно ни одной таблички или зазывной вывески.
– А чему она учит? – спросила Тиффани.
– Понятия не имею. Сама-то она говорит, что учит думать, но я не могу представить, как этому можно научить. С тебя одна морковка, спасибо.
Подойдя ближе, Тиффани разглядела клочок бумаги, приколотый булавкой к стене палатки. Маленькие буквы не кричали, а, напротив, шептали:
