Араго с надеждой всматривался в милое испуганное личико модистки. Восемнадцать лет назад, в 1814 году, той девочке, которая спасла ему жизнь, было шесть или семь лет. У модистки каштановые волосы и темные глаза, то и дело заплывающие слезами: видимо, боится, что за опоздание ее ждет нагоняй от графини. Та девочка тоже плакала, дрожа от жалости и страха и убирая с лица растрепанные кудрявые пряди, глядя на Державина. Рядом топтался Тибо, который старался выглядеть молодцом…
Араго тяжело вздохнул.
Он не помнил, какого цвета были глаза и волосы его спасительницы. Казалось, никогда не забудет эту чумазую мордашку, но нет, забыл! Помнил только имя. Имя мальчишки тоже помнил.
Фрази и Тибо – вот как их звали.
Фрази!..
Неужели это она? Неужели она?!
Нет, не может быть. Модистка совсем юная. А Фрази сейчас должно быть лет двадцать пять, не меньше.
– Да где же ее сиятельство?! – взволнованно воскликнула девушка, и внезапно с середины лестницы раздался голос Андзи:
– Да ее шиятельство, наверное, в будуаре ваш поджидает. Вон туда пройдите, – она махнула в сторону комнаты, где бывшие инсургенты несколько минут назад лелеяли свой польский гонор. – Анфиладою[68] идите, второй апартамент – это и ешть будуар.
– Ой, сначала надо платье с крыльца забрать! – спохватилась модистка и побежала вниз по лестнице.
Андзя, видимо, сообразив, что сейчас раскроются ее проделки с колокольчиком, скинула сабо, схватила их в охапку и ринулась следом, приговаривая:
– Погодите, погодите, мамжель, отопру!
Широкоплечий поляк тоже заспешил, прыгая через ступеньки, и мигом обогнал обеих.
«Попалась Андзя! – усмехнулся Араго. – Однако где же все-таки я видел этого человека?..»
– Але, панове[69], наверняка наша кава уже простыла, – воскликнул кто-то, и теперь уже все гости помчались вниз, словно умирали от жажды и голода. Впереди бежали паны, предоставив дамам осторожно спускаться в своих шелковых бальных башмачках по скользким ступенькам.
Араго сделал шаг назад, решив воспользоваться случаем и незаметно проскользнуть в будуар графини, прежде чем модистка принесет туда новый наряд. По его расчетам, в запасе было минут пять. Он не оставил надежды затеять интрижку с прекрасной Стефанией, а момент внезапности может обеспечить успех свидания. Ничего особенного добиться времени не хватит, но поцелуй можно успеть сорвать, если повезет! Араго не раз убеждался на собственном опыте, что первый поцелуй – залог немалого успеха. А то, что польская красавица графиня, безусловно, опасна, можно сказать, враг, придавало ситуации не только особую пикантность, но и побуждало к решительным действиям.
«Без страдания ничего хорошего не получишь!» – лицемерно вздохнул наш герой и уже сделал было первый шаг к «страданиям», как вдруг…
– Кто вы и как сюда попали, мсье? – раздался вдруг вкрадчивый голосок, и Араго, обернувшись, увидел рядом ту самую даму в розовом, которая так нелицеприятно отозвалась о хозяйке. Фружа – кажется, так называли ее приятельницы? – Я вас раньше здесь никогда не видела!
– Меня зовут Жан-Пьер Араго, я… – начал было рекомендоваться Араго, но Фружа перебила его:
– Ах да, вы редактор «Бульвардье»! Значит, Стефка и вас уловила в свои сети? – хохотнула Фружа. – Положительно, она собирает коллекцию из журналистов!
– Собирает коллекцию из журналистов? Вы видели в этом доме так много нашего брата? – улыбнулся Араго.
– Конечно, – задорно кивнула Фружа. – Я ведь частенько здесь бываю. И знаю всех гостей моей кузины Стефании.
– Графиня – ваша кузина? Но вы говорите по-французски, как француженка, совершенно без акцента, мадемуазель… – с улыбкой проговорил Араго и вопросительно умолк.
– Мадам Ревиаль, – уточнила его собеседница. – Эуфросина Ревиаль.
Араго искренне надеялся, что при звуке этого имени на его лице ничего не отразилось. Эуфросина – это у поляков то же самое, что по-русски Евфросиния, а по-французски – Эфрази… Фружа – то же самое, что Фрази!
А вдруг?..
– На самом деле наше родство со Стефкой очень отдаленное, но мы называем друг друга кузинами, это гораздо удобней, чем всем и каждому объяснять, – продолжала болтать мадам Ревиаль. Потом она обворожительно улыбнулась и добавила вкрадчиво: – Кстати, хорош не только мой французский, но и русский…
– Я слышал, угнетатели из России принуждали жителей бывшего Царства Польского непременно изучать свой язык, – посочувствовал Араго, для которого не было секретом, что почти все представители «великой эмиграции» говорили по-русски. Впрочем, они стыдились этого в той же степени, в какой гордились знанием французского!
– Ах, Матка Боска![70] – хохотнула Фружа… пардон, мадам Эуфросина Ревиаль. – Я ни дня не жила в Польше, уж не знаю, к сожалению или к счастью. Я родилась в Париже! Моя мать – француженка, отец – поляк; некоторое время он служил в посольстве Российской империи, отсюда мои знания языка.
Фрази была уверена, что ее отец – француз, а не поляк. Но мать была русская!
Не она. Не она!
Только имя такое же.
А если Араго что-то забыл, что-то перепутал? Или Фрази ошибалась? Или нарочно врет сейчас, отводит глаза? Или просто боится признаться, что ее отец был русский?
– Отец несколько лет служил при князе Куракине, – продолжала лопотать мадам Ревиаль. – Вы, конечно, слышали о его расточительности, поражающей воображение?
Служил при князе Куракине?..
Перед глазами так и встал покосившийся крест на могиле Дмитрия Видова с датой смерти: ноябрь 1808 года.
Но князь Куракин появился в Париже в качестве российского посла только в октябре 1808 года. Дмитрий Видов никак не мог успеть послужить при нем «несколько лет»!
Значит, Видов не был отцом мадам Ревиаль. Значит, это не Фрази.
– Мсье журналист, вы, кажется, уснули? – прервал его мысли голос мадам Ревиаль. – Вы слышали о мсье Куракине и его расточительных привычках?
– Помилуйте! – развел руками Араго. – Юность моя прошла далеко от Парижа – в провинциальном бургундском Тоннере! И хоть там некогда появился на свет знаменитый шевалье д’Эон[71], это было последним выдающимся событием истории моего родного города. Туда вообще никакие светские новости не доходили!
Конечно, Араго лукавил, а точнее выразиться, отъявленно врал. Юность его прошла вовсе не в заброшенном Тоннере, а о князе Куракине он был довольно наслышан от Поццо ди Борго, даже читывал донесения князя о неизбежности войны Франции и России: «Лучшая система этой войны, по моему мнению, – это избегать генерального сражения и, сколько возможно, следовать примеру малой войны, применяемой против французов в Испании[72], и стараться затруднениями в подвозе припасов расстроить те огромные массы, с какими идут они на нас». Уже в декабре 1811 года, отправляя доклад канцлеру Румянцеву, который в пору Наполеоновских войн занимал пост министра иностранных дел России, Куракин призывал: «Не время уже нам манить себя пустой надеждой, но наступает уже для нас то время, чтобы с мужеством и непоколебимой твердостью достояние и целость настоящих границ России защитить». До последнего дня своего пребывания во Франции князь Куракин пытался уладить отношения между двумя странами и покинул Париж уже после начавшегося вторжения Наполеона в Россию.
Да, Араго вполне мог бы много интересного порассказать мадам Ревиаль, однако он повторил свой недоумевающий жест и с невинным выражением воскликнул:
– Сами посудите, каким же образом я в Тоннере мог слышать о князе Куракине и его расточительности?!
– Ну мало ли, – пожала прелестными пышными плечиками мадам Ревиаль, играя своими хорошенькими янтарными глазками. – Не в Тоннере, так позже, в Париже…
Араго, который, само собой разумеется, умел отлично играть в подобные игры, ответил столь же шаловливым взглядом, стараясь замаскировать овладевшее им беспокойство.
Что за странный разговор… На что Фружа намекает?
Впрочем, он тут же получил ответ:
– Вы журналист, вы со многими общаетесь – могли и с русскими начать водиться. Вы ведь слывете русофилом! Имя нынешнего посла Российской империи вам наверняка известно. Это какой-то корсиканец.
– Неужто Наполеон Бонапарт? – съехидничал Араго.
Мадам Ревиаль сверкнула лукавыми янтарными глазами:
– Да вы шутник, сударь! Неужто не знаете, кто нынешний посол?
– Конечно знаю, – с таинственным видом прошептал Араго. – Это граф Шарль Андре Поццо ди Борго. А также мне известно, что Великобританию в Париже представляет сэр Чарльз Стюарт, барон де Ротсей, Австрию – герр Франц фон Тугут, Испанию – сеньор Хосе Гутьеррес де ла Конча, Америку – мистер Эдвард Ливингстон, Пруссию – герр Генрих Александр фон Арним… Конечно, лично я с этими господами не знаком, но имена их знаю: ведь я по долгу службы читаю государственные бюллетени.
– Однако к русским, – задумчиво проговорила мадам Ревиаль, – к русским вы особые симпатии испытываете, если судить по вашим статьям… Даже поэтов русских печатаете в очень недурных переводах. Пушкин ваш любимчик, кажется? Видела, видела недавно у вас в «Бульвардье» его стихотворение «Une matinée d’hiver». Как это там… «Hier, t’en souviens-tu? c’éait la chasse-neige…»[73] Мне очень понравилось, право!
– Да неужели вы читаете газеты? – с искренним изумлением вопросил Араго, хотя ему очень хотелось съехидничать и спросить: «Да неужели вы умеете читать?!» Ну да, вид у хорошенькой мадам Ревиаль был самый что ни на есть легкомысленный!
– Да, вообразите, – хихикнула мадам Ревиаль. – Я читаю множество газет и даже хочу попробовать себя в журналистике, чтобы отвлечься от моей печальной участи. Видите ли, мой супруг скончался… – Тут она перехватила взгляд, который Араго устремил на ее розовое платье, и добавила, легкомысленно передернув плечами: – О, это случилось уже пять лет назад, так что не трудитесь выражать соболезнования. Я вышла за него совсем юной! И боюсь, что моя молодость минует бестолково и бессмысленно, если я чем-нибудь не развлекусь.
– А почему это обязательно должна быть журналистика? – глянул вприщур Араго.
– Потому что это авантюра! А я по натуре авантюристка! – гордо объявила мадам Ревиаль. – Стефания говорила, что есть какой-то Лукавый Взор, который вот уже полгода интригует вас и вашу редакцию. Как же это интересно: спрятаться под маской, всех сводить с ума своей таинственностью, глядеть в глаза человеку, который даже не подозревает, кто с ним говорит. Особенно волнующе это для женщины!
«Что бы это значило? – озадачился Араго. – На что она намекает? Сначала я – русофил, потом допрос о российском посольстве, теперь привязалась к Лукавому Взору. А что, если… что, если это она и есть Лукавый Взор?! Тогда было бы понятно, откуда автор загадочного письма, посланного Поццо ди Борго, так много знает о замыслах поляков. И разговоры о российских послах, и намек на мое возможное знакомство с графом… Но откуда автору письма знать про гусара Д.?! Откуда?!»
– Я почти уверен, что это женщина, – медленно произнес Араго, отводя глаза от прищуренных янтарных глаз мадам Ревиаль и рассеянным взором меряя ее фигуру. – Думаю, она хороша собой и знакома со множеством тех ухищрений, которыми милые дамы одурманивают мужчин. Во всяком случае, она настолько свободно рассуждает о видах тканей, фасонах платьев, шляпок и разных там drawers, прошу простить за англицизм[74], что мужчине это просто неподвластно.
Араго уже успел заметить, что у мадам Ревиаль очень выразительные, что называется, говорящие и даже болтливые глаза, и смысл этой веселой болтовни был бы совершенно понятен любому мужчине, даже не столь самоуверенному, как наш герой, однако вдруг ее глаза как бы умолкли, приняв такое напряженно-сосредоточенное выражение, словно мадам Ревиаль пыталась вспомнить нечто прочно забытое. Однако, поскольку невозможно вспомнить то, чего не знаешь, она оставила бесплодные попытки и с обворожительной улыбкой проговорила:
– Drawers? А это что такое?
– Drawers – это то, что не носят filthes, – сообщил Араго, улыбаясь со всей возможной приятностью.
– Это что, снова англицизм? Ах, как это нелюбезно с вашей стороны, – надулась мадам Ревиаль. – Я не сильна в английском…
Учитывая, что эти два слова были употреблены в первой заметке Лукавого Взора, которую в Париже не читал только ленивый, причем сословная принадлежность не имела значения (Араго сам слышал, как подвыпивший мастеровой орал вслед шлюхе, фланировавшей по Клиши: «Эй, красотка, покажи свои drawers!»), ошибка мадам Ревиаль оказалась просто роковой.
Это не Фрази и не Лукавый Взор, что за глупость была даже предположить такое. Да, но очень хотелось открыть наконец эту тайну!
Но какого черта мадам Ревиаль его интриговала, а попросту нагло врала? Или он попался на пустой крючок?
Араго не хотел терять лицо, а потому ослепительно улыбнулся мадам Ревиаль:
– Долой англицизмы! Однако сейчас мне все-таки хотелось бы встретиться с графиней…
– Тогда пройдите сюда, – кивнула мадам Ревиаль на дверь танцевального зала, и янтарные глаза ее блеснули каким-то особенно коварным, дьявольским огнем. – Ищите – и найдете! А потом приходите кофе пить. Эта косноязычная Андзя варит совершенно бесподобный кофе!
И она поспешила вниз по лестнице, подбирая свои пышные розовые юбки так высоко, что Араго увидел и розовые чулочки, и розовые туфельки, и даже розовые кружева на оборочках розовых drawers…
Впрочем, сейчас ему было не до того, что могло быть скрыто в этих розовых drawers, можно не сомневаться, с разрезом в шагу – для удобства, так сказать, общения.
Ему было сейчас не до этого разреза.
Нужно отыскать прекрасную Стефанию.
Но в какую сторону пойти? Мадам Ревиаль указывала направо, Андзя – налево. Араго нерешительно повернул было налево, как вдруг за его спиной вкрадчиво скрипнула дверь, а потом послышалось испуганное «ой!», исторгнутое голосом, который показался ему очень знакомым.
Араго резко обернулся и увидел мужскую руку, которая отчаянно тянула на себя дверь, торопясь ее закрыть. Еще не вполне поверив догадке, Араго оказался рядом и так рванул на себя дверь, что на площадку вылетел… Ролло.
Ну да, Ролло!
Главный «бульвардье» остолбенело уставился на своего репортера. У него готов был вырваться изумленный вопрос: «Что вы тут делаете?», однако острый глаз уже приметил зеленый галстук, небрежно висящий на шее, и распахнутую рубашку, но это была сущая мелочь по сравнению с незастегнутым лацбантом[75] зеленых панталон (галстуку полагалось быть в цвет панталонам, как заповедал величайший щеголь своего времени граф д’Орсе[76])! Одной рукой Ролло придерживал отпадающий лацбант, а другой все еще цеплялся за дверь, как за спасение, явно желая улизнуть.
Араго задумчиво покачал головой.
Ай да ну!..
Он не заметил Ролло в числе танцоров, да и в любом случае все мужчины там были в строгих черных фраках, хоть и немало взопревшие после мазурки. Похоже, разноцветный Ролло прибежал сюда позже… через анфиладу комнат пронесся… откуда? Откуда-то, где ему понадобилось расстегнуть штаны. Кабинет, так сказать, надобности, даже если таковой устраивали в доме, помещали отнюдь не в центре анфилады парадных комнат, а где-нибудь в сторонке, на нижнем этаже, в самом глухом уголке, а то и вовсе в отдельном строении на задворках. Откуда же Ролло появился в таком виде?!
Да из будуара прекрасной графини, разумеется. Догадаться легко – достаточно взглянуть на его враз перепуганную (застигнут почти на месте преступления!) и в то же время торжествующую (обставил Араго, этого записного юбочника!) физиономию. Ну да, легко догадаться: вряд ли человек, которому понравилась женщина, при нем отличившая – да как! – другого, не будет этим уязвлен…
Вот и Араго уязвлен.
И что теперь с ним делать, с этим су-у-укиным котом Ролло? Да что еще, как не погнать взашей из газеты?!
Но нет, это будет глупо, тут же смекнул Араго. Допустить, чтобы этот мальчишка на всех углах растрепал, что его выгнали с работы из мелкой мстительности, потому что репортер успел раньше своего редактора вскочить на ту кровать, куда тот так стремился? Да над Араго будут хохотать и коллеги, и завсегдатаи кофеен, а тираж «Бульвардье» обрушится ниже низшего предела.
Глупее, чем выгнать Ролло, было бы только вызвать его на дуэль. Ну уж нет, не по чину честь!
Однако неотмщенной обида все же не останется.
Араго растянул губы в улыбке и одобрительно прищурился:
– Ого! Наш сорванец на бегу стрижет овец? Ну и ну! Вы сейчас от Стефани? О-оо! – Араго решил не жалеть междометий. – И как она вам при более тесном, хм-хм, знакомстве? Обходительна, не так ли? Обходительна и очаровательна! Соглашусь, соглашусь… Но отчего это вы побледнели, Ролло? Утомились? Понимаю, сам таким же от нее выходил, о-хо-хо! – Хохотнуть удалось вполне натурально. – Ну что ж, пойдемте-ка вниз, друг мой, там угощают кофе и еще чем-то. Вам нужно хорошенько подкрепиться. Пойдемте, пойдемте!
И, подхватив ошарашенного Ролло под руку, Араго повлек его по ступенькам, да так проворно, что репортер едва успевал поддерживать падающий лацбант, не то чтобы пытаться его застегнуть.
Вспышка ревности, впрочем, уже погасла. Если рассудить, даже хорошо, что так сразу все определилось, подумал Араго. Не наткнулся бы на Ролло – оказался бы в глупейшем положении, а уж как очаровательная Стефания повеселилась бы, да еще, не исключено, не раз обсмеяла бы вместе с Ролло самонадеянного Араго!
Однако теперь за этим репортеришкой надо присматривать. Хорошо, если он понадобился прекрасной и опасной даме только ради плотских игрищ, а ну как она что-то вызнала у него о редакторе «Бульвардье»? Или хочет вызнать? Или просто-напросто подбирается к Лукавому Взору?
Ну, здесь Ролло ей не помощник. Хотя… кто знает? По долгу службы он бывает там и сям, общается с огромным количеством людей, может быть, уже давно напал на след загадочного корреспондента да утаил от редактора? От редактора утаил, а польской графине, которая пленила его так быстро, поведал? А что еще поведал? Уж не то ли, что письмо Лукавого Взора вовсе не было пустышкой, а содержало в себе некий загадочный листок?..
Араго втолкнул Ролло в гостиную, полную жующего и пьющего польского народу, шагнул было следом, однако в этот момент краем глаза заметил модистку, которая тащила вверх по лестнице громоздкую картонку, обвязанную шелковыми лентами.
Оглянулся. Тот широкоплечий поляк, который, как показалось Араго, спустился вслед за девушкой, чтобы ей помочь, остановил Андзю и что-то злобно шипел, размахивая руками.
– Да что мне, ражорваться, что ли?! – визжала она в ответ. – В подмогу-то никого не дали! Я и при дверях, я и ужин шготовь, и каву жавари, и пирогов напеки, я потом и пошуду намой! Немудрено было жабыть про колокольчик! А дверь в погреб вы же мне шами велели отворенный оштавить! Да и велика ли беда, что девчонка там побывала? Что ж она там могла увидеть ошобенного?
– Чихо, глуптше![77] – рявкнул поляк.
– Шам глупец! – рявкнула в ответ Андзя, которая, оказывается, все-таки понимала кое-что по-польски, и, вырвавшись, кинулась в гостиную.
Оттуда выглянула мадам Ревиаль и воскликнула изумленно:
– Тибурций, что случилось?!
Поляк ожег розовенькую Фружу таким взглядом, что она испуганно отпрянула.
Дальнейшего развития событий Араго ждать не стал – взлетел по ступенькам и выхватил из рук модистки неудобную коробку.
– Ничего страшного, – ответил он на испуганный взгляд. – Я просто хочу вам помочь.
И улыбнулся… так умел улыбаться только он, непревзойденный, как уже было сказано, умелец задирать нижние юбки.
Девушка оступилась и чуть не упала.
– Как вас зовут? – спросил Араго, подхватывая ее свободной рукой под локоток.
– Агнес, – выдохнула девушка, запнувшись, когда пальцы Араго словно невзначай коснулись ее груди.
– Вас ждет экипаж, Агнес?
– Н-нет, – покачала девушка головой, ошалело таращась на него. – Колесо отвалилось уже почти рядом с особняком… возница, кое-как привязав его веревкой, уехал… Я как-нибудь сама доберусь…
– А далеко вам добираться?
– Н-нет, я живу совсем рядом, по ту сторону площади Вогезов, – прошептала девушка. – Но платье я везла из ателье… оно на бульваре Капуцинок… поэтому понадобился экипаж…
Агнес говорила все тише и тише, глядя на Араго снизу вверх испуганными глазами, и он склонялся все ниже и ниже к ее губам.
– Отделайся поскорей от своей графини, – шепнул, легонько целуя эти дрожащие губы. – Я тебя подожду.
Араго отстранился, придержав девушку за плечи, когда она покачнулась, по-прежнему сомнамбулически на него таращась, и, поставив на пол картонку, быстро сбежал по лестнице.