Я припарковал «Викки» на обычном месте, забрался в челнок и спустя двадцать семь взмахов веслами был уже на борту моей яхты. Привязав покрепче челнок, я выгрузил из него пакет с продуктами, а потом немного постоял возле мачты, любуясь окрестностями: в четыре пополудни болота уже начинали терять свою тускло-золотистую окраску, приобретая цвет светлого янтаря. Это было просто сказочно красиво, и я старался не пропускать подобного зрелища.
Одной из особенностей жизни на яхте, пришвартованной не у причала, с которого к ней можно протянуть электрические и телефонные провода, а вдали от благ цивилизации, является необходимость тщательно обдумывать самые простые на первый взгляд вещи. Взять хотя бы вопрос о том, как добираться до берега и возвращаться обратно. Для перевозки продуктов, топлива для генератора и других тяжелых вещей я использую плоскодонный челнок. Он прочен, устойчив и довольно вместителен, благодаря чему можно сэкономить время на лишних рейсах. Для поездок налегке я беру байдарку. Она легкая, быстрая и прекрасно маневрирует в сильном течении, которое возникает здесь каждый раз во время прилива и отлива. Для готовки и для подогрева воды, которую я использую для душа и мытья посуды, на борту имеется два газовых баллона, которых хватает надолго. Электрогенератор обеспечивает меня светом и электричеством для работы на компьютере и зарядки батарей мобильного телефона. От него же питается моя любимая кофемашина.
Оторвавшись от мачты, я запустил генератор, поставил заряжаться телефон, потом проверил электронную почту и заглянул в Сеть в поисках новостей. Да, на яхте я веду довольно простую жизнь, но Ред терпеть не может, когда я оказываюсь недоступен, поэтому он, хоть и со скрипом, был вынужден купить мне высокоскоростной беспроводной модем.
Через полчаса поисков в Интернете я набрал его номер.
– Это я. Что новенького?
– Ты уже был у мальчика?
– Как раз собираюсь. Мне хотелось сначала поговорить с тобой.
– Что у тебя есть?
– Я звонил в департамент опеки штата. По их словам, признаки регулярного жестокого обращения, а также тот факт, что личности его родителей абсолютно неизвестны, являются достаточным основанием для подачи обращения о безотлагательном установлении над мальчиком государственной опеки. Это означает, что его отправят в приют или приемную семью, как только его выпишут из больницы. После этого мальчуган будет подопечным штата, который возьмет на себя всю полноту ответственности за его благополучие.
– Когда именно это произойдет?
– Со дня на день. Все зависит от того, как быстро мальчик поправится.
– Так… – Ред немного помолчал. – Что еще?
– Офис окружного прокурора поручил своим сотрудникам расследовать этот случай. Возможно, им удастся установить имя и фамилию мальчика, а также имена его родителей. В этом случае прокурор, скорее всего, будет настаивать на лишении их родительских прав.
– Это действительно возможно?
– Вполне возможно, но только при наличии достаточных оснований.
– Да какие еще основания им нужны?! – взорвался Ред. – Одного взгляда на спину этого мальчика за глаза хватит, чтобы вздернуть его родителей на ближайшем суку!
– Не будем загадывать. Я встречаюсь с ней в больнице через час, тогда и посмотрим.
– С кем – с ней?
– С женщиной из офиса прокурора, которая будет вести это дело.
– Ладно. Держи меня в курсе.
На третий этаж, где находилось педиатрическое отделение больницы, я снова поднялся на лифте. Перед дверьми палаты мальчика сидел все тот же охранник, только на этот раз он читал роман Луи Ламура. Увидев меня, охранник слегка отодвинулся от входа.
– Он там. Рисует.
Я вошел в палату и сел на круглый вращающийся табурет на колесиках. Насколько я знал, врачи, которые осматривают больных в приемном покое, частенько раскатывают на таких по всей комнате.
Мальчик действительно рисовал. Услышав, как открылась дверь, он прервался ровно настолько, чтобы поправить новенькие очки, сползшие ему на кончик носа. При этом мальчик слегка приподнял голову, но взглянул не на меня, а на мои ноги. В палате было довольно тепло, даже душно, но парнишка все равно был в дядиной синей бейсболке.
По дороге в больницу я решил, что должен как-то к нему обращаться. «Сопляк», «Малыш», «Парень», просто «Эй, ты!» – все это не годилось. Я твердо знал, что у каждого ребенка должно быть имя.
Подкатившись к нему поближе, но так, чтобы не испугать, я сказал:
– Привет. Я буду звать тебя Майки, хорошо?.. Это только временно, пока ты не решишь, как нам следует к тебе обращаться.
На несколько мгновений мальчишка замер. Уставившись в пол, он словно пробовал новое имя, примеряя к себе. В конце концов он, видимо, решил, что имя ему подходит. Глядя куда-то в дальний угол комнаты, он, не глядя, написал что-то в блокноте, потом показал его ко мне.
«Привет», – прочитал я.
Если бы мой почерк был хотя бы вполовину таким разборчивым, как у него, я бы, наверное, смог писать письма знакомым и друзьям.
– Бейсболка тебе идет, – продолжил я. – Тебе нравятся «Краснокожие»?
Не поднимая глаз, мальчик пожал плечами.
– Где ты научился так хорошо писать?
Его рука с карандашом снова задвигалась, причем на страницу блокнота он взглянул не сразу, а с опозданием в несколько секунд. Я с интересом смотрел, как на бумаге возникло что-то вроде больничной койки с лежащей на ней старой женщиной. Ее лицо было покрыто сетью морщин, из носа торчали кислородные трубки, а в руке она держала карандаш. Рядом с кроватью Майки нарисовал маленького мальчика, который пристально смотрел, как женщина выводит в блокноте буквы алфавита.
– Это ты? – я показал на фигурку ребенка.
Он кивнул, и я обратил внимание, что его мордашка немного округлилась, словно за прошедшие сутки мальчик набрал фунт или полтора.
– А это кто? – я показал на лежащую на кровати женщину.
«Миссис Мирлен».
Писал Майки почти так же быстро, как и рисовал, хотя пользовался не прописными, а мелкими печатными буквами.
– Она твоя родственница?
Прежде чем он успел ответить, в палату вошла симпатичная брюнетка примерно моего возраста, одетая в джинсы, рубашку-оксфорд навыпуск и белые «найки». И я, и Майки машинально повернулись в ее сторону, но если я смотрел на лицо, то мальчик разглядывал кроссовки.
– Чейз Уокер, – представился я, вставая и протягивая руку.
– Мэнди Паркер. – Она слегка приподняла подол рубашки, продемонстрировав прикрепленный к поясу джинсов жетон сотрудника окружной прокуратуры.
Я отступил в сторону, чтобы Мэнди могла лучше рассмотреть Майки. Шагнув вперед, она слегка наклонилась и, окинув быстрым взглядом его израненную спину и руки, мягко проговорила:
– Ну, здравствуй…
К этому времени Майки успел открыть очередную страницу блокнота и прилежно штриховал крылья красного кардинала, прицепившегося к кормушке. Бросив взгляд за окно, я действительно увидел на ближайшем дереве кормушку, но сейчас никаких птиц там не было.
Майки так и не поднял головы, но я видел, что он исподлобья следит за нами обоими.
Мэнди выпрямилась и направилась к стоящему в углу свободному стулу.
– Рисуй-рисуй, я не хочу тебе мешать.
Я снова опустился на свой табурет и подкатился к мальчику как раз в тот момент, когда он сломал кончик карандаша. На тумбочке позади него лежала еще одна коробка карандашей и электроточилка. Засунув в нее сломанный карандаш, он некоторое время удерживал пальцем кнопку, включавшую мотор. Когда кончик грифеля снова стал острым, Майки начал прорисовывать область возле клюва и глаз кардинала.
Я показал на карандаши и точилку.
– Тебе это кто-то подарил?
Майки кивнул, но как-то нерешительно. Он словно боялся, что я собираюсь отнять у него это богатство.
– Похоже, кому-то ты очень нравишься.
Он слегка поднял голову – ровно настолько, что из-под ресниц сверкнули белки глаз. Судя по этому движению, Майки был уверен, что я знаю таинственного дарителя. В ответ я пожал плечами, и он, открыв чистую страницу, схематично набросал лицо дяди и его знаменитый «гас».
– Это дядя Уилли принес тебе карандаши? – удивился я.
Майки быстро кивнул.
– Когда это он успел?!
Мальчик нарисовал циферблат часов, потом изобразил стрелки. Часовая стрелка показывала на шесть, а минутная – на единицу.
– Ага!.. Значит, мне не показалось, что сегодня дядя уехал на работу раньше обычного, – заметил я, обращаясь не столько к Майки, сколько к самому себе.
Мальчуган неожиданно захлопнул блокнот и покосился на Мэнди Паркер.
– Не бойся ее. Она адвокат.
Блокнот снова открылся, и на чистой странице, как по волшебству, появился верх джинсов, между штрипками которого висел на ремне служебный значок.
Я несколько мгновений разглядывал рисунок, потом покачал головой.
– Ну и глаз у тебя! Завидую. Ты не упускаешь ни одной мелочи.
Он снова пожал плечами, а я заметил, что на проплешинах у него на затылке начали пробиваться волосы.
– Мисс Паркер – представитель власти. Она работает в офисе окружного прокурора.
Эти слова вызвали у мальчугана неожиданную реакцию. Он скрючился на стуле, прижал колени к груди и с такой силой стиснул блокнот, что побелели костяшки пальцев. Его поза была более чем красноречива, поэтому я поспешил добавить:
– Она на стороне хороших парней.
Но Майки только еще сильнее скрючился. Он мне не поверил, и Мэнди Паркер это поняла.
– Я сейчас вернусь, – сказала она и, поднявшись со стула, достала из заднего кармана джинсов DVD-диск. – Это один из моих любимых мультфильмов, – добавила она, положив диск на кровать. – Надеюсь, тебе он тоже понравится. – Мэнди повернулась ко мне. – Как насчет кофе?
Я кивнул.
– Тогда подождите меня пару минут. Сначала мне нужно сделать один звонок…
Она вышла в коридор, на ходу доставая телефон, а я взглянул на обложку диска. Это была диснеевская «Книга джунглей».
– Ты смотрел этот мультик? – спросил я, показывая ему диск.
Майки покачал головой.
– Хочешь посмотреть?
Он чуть заметно вздрогнул, словно почувствовал ловушку, но я уже вставил диск в проигрыватель под телевизором и нажал «пуск».
Как только на экране появилась картинка, Майки в панике метнулся под кровать и заполз под нее как можно дальше. Охранник, привлеченный шумом, ворвался в палату, впопыхах опрокинув стул, – и остановился в недоумении, не увидев мальчишку в комнате. Я, признаться, тоже растерялся и испугался – уж больно неожиданной и бурной была реакция ребенка. Впрочем, через мгновение я все же взял себя в руки и, знаком показав охраннику, что все в порядке, опустился на колени и заглянул под кровать. Майки лежал там в самом дальнем углу, скорчившись в позе зародыша и закрыв руками голову.
– Он уже делал так вчера вечером, – шепотом сообщил охранник, подходя ближе. – В холле кто-то врубил телик, а он спрятался под кровать и два часа не хотел вылезать.
Подняв голову, я увидел, что Мэнди стоит в коридоре напротив дверей палаты и внимательно наблюдает за происходящим.
Мне хотелось что-то предпринять, поэтому я подполз к изголовью кровати, чтобы Майки слышал меня как можно лучше.
– Извини, ладно? – мягко проговорил я. – Я не подумал. Конечно, сначала мне следовало спросить твоего разрешения. Ты можешь не смотреть, если не хочешь… – Я выключил телевизор и положил пульт на пол, так чтобы мальчуган мог до него дотянуться. – Вот, возьми. Теперь ты сам будешь включать и выключать телик, оʼкей?..
Он посмотрел на меня. Точнее, я увидел, как в узкой щели между плотно сдвинутыми ладонями сверкнул глаз.
– Прости. Я не хотел тебя напугать, – повторил я, отползая от кровати.
Охранник немного посторонился, позволяя мне встать.
– Дайте ему немного времени, – прогудел он. – Он славный парнишка, нужно только дать ему время. Я уверен, что с ним все будет в порядке.
Его слова, хотя и сказанные от чистого сердца, были мне слабым утешением. Я понимал: если за прошедшие два дня мне и удалось добиться в отношениях с Майки хоть какого-то прогресса, то теперь мы снова вернулись к самому началу.
– Ладно, схожу выпью кофе и вернусь, – сказал я и, машинально отряхивая джинсы, шагнул в коридор, где меня ждала Мэнди Паркер.
Пока мы спускались на лифте на первый этаж, где находилось кафе для посетителей, я сказал:
– В колледже нас к такому не готовили…
Я думал, Мэнди промолчит, но она сказала, глядя на табло, где сменяли друг друга номера этажей:
– У детей, которые на протяжении какого-то времени регулярно становились объектами насилия со стороны взрослых, почти всегда есть одна или несколько «кнопок», включающих непроизвольные рецидивирующие воспоминания о пережитом. Что может спровоцировать возвращение к кошмару – предсказать невозможно. Узнать это можно, только когда случайно нажмешь одну из таких «кнопок».
Внизу мы взяли кофе и сухое печенье и устроились на открытой веранде кафе. Солнце клонилось к горизонту, и на нас волнами накатывал солоноватый запах болот.
– Вы здешний? – спросила Мэнди и улыбнулась – должно быть, заметила, как я стараюсь дышать полной грудью.
– Прожил в этих местах всю жизнь, – ответил я, поскольку относительно места моего рождения у меня уверенности не было. – То есть почти всю жизнь… Я попал в приют совсем маленьким и мало что помню о том времени, когда у меня были мама и папа. Правда, мне почему-то кажется, будто я родился где-то здесь, на Юге, но на самом деле я могу быть и из Сиэтла, и с Аляски. А вы?
– Я из Флориды. – Она слегка нахмурилась и сменила тему: – Мне звонил ваш редактор. Он сказал, что поручил вам написать о мальчике статью.
Я кивнул.
– Все верно. Кстати, буду весьма признателен, если вы поделитесь со мной информацией, которую вам удалось выяснить по своим каналам.
– Сначала вы́ расскажите, что вам известно.
Я рассказал, какие умозаключения и догадки я сделал на основе моего небогатого опыта общения с мальчиком, его рисунков и моих бесед с доктором и охранником. Получилось не слишком много. Никто из нас не знал ни имени мальчика, ни откуда он родом, ни кем были его родители (за исключением, естественно, того, что оба были порядочными мерзавцами). Как он попал к железнодорожному переезду – тоже оставалось загадкой.
– Его память довольно однобокая, – закончил я. – Какие-то вещи он запоминает в мельчайших подробностях, а о каких-то вообще ничего не помнит.
Мэнди кивнула.
– Я работаю в офисе окружного прокурора уже пять лет. За это время мне пришлось иметь дело примерно с сотней детей. В самых тяжелых случаях картина была очень похожая. В психологии это называется выпадением памяти, которое, в свою очередь, является одним из симптомов ПТСР – посттравматического стрессового расстройства. Организм защищается от травмирующих воспоминаний, просто-напросто блокируя их.
– И как лечить таких детей?
– Это дело непростое. – Она вздохнула. – И долгое.
– Ладно, скажите лучше, удалось вам хоть что-то выяснить о прошлом этого мальчика?
– Нет. В наших базах данных хватает проблемных детей, которые подходят по возрасту и комплекции, но нет ни одного указания на столь высокий уровень… насилия. Нет также никаких сведений о детях, которые не могут говорить, хотя, если судить по тому, как этот малыш управляется с карандашом и бумагой, молчит он уже довольно давно.
– И о чем все это говорит?
– О том, что о его исчезновении никто не заявлял.
– То есть его родители либо мертвы, либо им все равно?
– Примерно так, да.
– Что же будет дальше?
– Того, что я видела, вполне достаточно, чтобы окружной прокурор потребовал немедленного установления над мальчиком государственной опеки и передачи его в приют. Я со своей стороны постараюсь ускорить судебное решение о лишении родителей мальчика родительских прав, но… – Она немного помолчала. – Власти Джорджии, как и власти любого другого штата, исходят из положения, что никто не может заботиться о ребенке так, как его родители, поэтому наша первоочередная задача – розыск и уведомление ближайших родственников с целью воссоединения семьи в ее первоначальном виде. Во всех случаях, включая и те, когда речь идет о насилии над ребенком, закон основывается на том, что каждый человек способен исправиться. Я считаю этот подход совершенно правильным, однако из каждого правила есть исключения. – Она показала наверх, на окна палаты Майки. – Одно из таких исключений – наш Джон Доу[29] № 117.
– Джон Доу № 117? – переспросил я. – Значит, так вы зовете его в своем офисе?
Она покачала головой.
– Это имя дал ему компьютер, который занес мальчика в общенациональные базы данных и распечатал его личное дело. Мне это имя тоже не нравится, но такова система, а у меня есть дела поважнее, чем сражаться с ветряными мельницами.
Я улыбнулся. Мэнди Паркер мне нравилась – во всяком случае, она говорила на моем языке.
– И сколько времени займет весь процесс?
– В лучшем случае – месяц, хотя подобное случается редко. Розыск родителей и родственников – юридическая процедура, а значит, дело небыстрое. Для начала мы разместим в газетах официальные объявления о розыске, покажем фотографию мальчика по телевидению, свяжемся с военными властями на случай, если отец мальчика, который ни о чем не подозревает, проходит службу где-то в другом штате или за границей… ну и так далее. У нас разработана стандартная процедура, и мы будем следовать ей, пока не получим вполне конкретный результат. Он может быть как положительным, так и отрицательным, но в обоих случаях он должен быть подтвержден документами, с которыми можно будет выйти к судье, чтобы…
– А в худшем случае? – перебил я.
– В худшем случае поиски могут занять от года до двух. Это зависит от множества факторов, о которых я сейчас не буду говорить, – вы и сами должны знать, как работает наша бюрократия, да и проблема в данном случае не в этом. Вы поймите, Чейз: пока идут поиски, родители мальчика могут в любой день явиться в офис окружного прокурора и потребовать вернуть им ребенка. И нам придется его вернуть, если только они не лишены родительских прав в судебном порядке. Правда, в подобных случаях вступает в действие инструкция по охране детства, в которой четко прописано, на каких условиях ребенок может быть возвращен в семью. Действует эта инструкция в течение года-двух, причем каждые шесть месяцев инспектор социальной службы обязан проверять, как чувствует себя ребенок, но… – Она покачала головой, давая понять, что проверка раз в полгода – чистая формальность, но я знал это и сам, причем не понаслышке. Я, однако, не стал говорить об этом сейчас. Вместо этого я сказал:
– Ладно, предположим, родители так и не объявились. Что тогда?
– Тогда мы составляем так называемое «Письменное свидетельство о проведенном поиске», в котором перечисляем все предпринятые нами действия. На самом деле эта бумага необходима главным образом для того, чтобы прикрыть наши задницы и показать судье, что мы действительно сделали все возможное для розыска родителей ребенка. Если судья удовлетворится нашим свидетельством, департамент соцобеспечения присваивает ребенку номер карточки социального страхования и дает ему имя – или ребенок сам выбирает имя, которое он хотел бы носить, – после чего судья принимает решение о его передаче в систему патроната и усыновления. Начиная с этого момента ребенок официально и в полном объеме оказывается на попечении штата. Его родители больше не имеют на него никаких прав.
– То есть именно в этот момент любой желающий может заявить о своем намерении взять ребенка к себе?
Она кивнула.
– Но пока поиски родителей не закончены, ребенок должен находиться в приюте или интернате?
– Да, хотя в принципе судья может… В общем, если есть подходящая приемная семья, тогда судья может временно передать ребенка тем, кто выразит такое желание, но… Насколько я знаю, сейчас в округе Глинн найти приемную семью достаточно проблематично. Кроме того, далеко не каждый потенциальный усыновитель или опекун захочет связываться с ребенком, у которого за плечами несколько лет жестокости и издевательств, хотя…
Мэнди достала из сумочки папку-скоросшиватель и раскрыла ее на столе.
– Вы знаете этого человека?
Я усмехнулся.
– Это мистер Уильям Уокер Макфарленд, также известный как дядя Уилли.
Она кивнула.
– Сегодня утром он побывал у меня и подал заявление… Мистер Макфарленд предложил себя и свою жену Лорну в качестве временной приемной семьи для мальчика.
– Ну и что вас смущает?
Она покачала головой.
– Он прожил, гм-м… непростую жизнь.
– Можно сказать и так.
– Мистер Макфарленд часто рассказывает о том, чем он занимался до того, как попал в тюрьму?
– Почти никогда. И совсем не потому, что его об этом не спрашивают.
Она задумчиво переворачивала вставленные в папку бумажные листы.
– У меня такое чувство, будто этот человек, Уильям Макфарленд, прожил не одну, а две жизни. Очень разные жизни.
Я пожал плечами.
– Когда в течение полугода хоронишь отца, жену и сына, твоя прежняя жизнь обычно оказывается похоронена вместе с ними.
– Согласна. – Мэнди кивнула. – Как бы там ни было, мистеру и миссис Макфарленд придется пройти и обследование жилищных условий, и первичное собеседование в департаменте по вопросам семьи и детей.
– Однажды они уже проходили и собеседование, и все, что полагается в таких случаях.
– Власти штата очень хотят помочь этому мальчику как можно скорее вернуться к нормальной жизни, но… Нельзя не учитывать, что он и так пережил слишком много, поэтому к выбору приемной семьи следует подходить особенно тщательно департамент охраны детства очень не хочет ошибиться и поэтому проверяет и перепроверяет все, что только возможно.
– Ага, чтобы прикрыть свою задницу.
Мэнди наградила меня недовольным взглядом, но ничего не сказала.
– А если еще учесть, что ваша газета намерена поместить о мальчике большой материал, касающийся не только его прошлого, но и настоящего…
– Ну да. – Я кивнул. – В общем, все понятно.
– Короче говоря, заявление мистера Макфарленда пока находится на рассмотрении.
– И от чего зависит положительный результат?
Она улыбнулась.
– В том числе и от моей сегодняшней беседы с вами. – Она перевернула еще несколько страниц в папке. – Насколько я могу судить, у супругов Макфарленд есть кое-какой опыт. Вы жили у них ребенком и до сих пор питаете к ним самые теплые чувства.
Я кивнул. Отрицать очевидное я не собирался.
– Больше того, десять лет назад вам исполнилось восемнадцать, но у вас до сих пор есть своя комната в их доме. Точнее, не в доме, а на втором этаже принадлежащей мистеру Макфарленду хозяйственной постройки… Не расскажете, как это получилось?
Я от души рассмеялся.
– Я ее снимаю, причем совершенно бесплатно. Ну а если серьезно, то эта комната мне вовсе не принадлежит… во всяком случае, не в юридическом смысле. Я жил там в юности, а сейчас ночую там, когда мне лень ехать домой. Дядя и тетя мне разрешают.
Мэнди снова улыбнулась, но продолжала смотреть на меня вопросительно.
– Вы хорошо подготовились к этому разговору, – заметил я.
– Это было нетрудно. – Она пожала плечами. – При определенной сноровке в компьютерах соответствующих ведомств и даже просто в Интернете можно найти огромное количество информации о каждом из нас – больше, чем мы в состоянии представить, и гораздо больше, чем нам бы хотелось. Кроме того, существуют соседи… Если знаешь, как правильно поставить вопрос, человек на другом конце телефонной линии расскажет тебе все, что ты хочешь узнать. И даже больше.
– Что бы ни наболтали вам соседи, – твердо сказал я, – более подходящих приемных родителей, чем дядя Уилли и тетя Лорна, вы вряд ли найдете. – Я бросил в корзину пустой кофейный стаканчик, потом написал на салфетке свой номер телефона и протянул Мэнди. – Прошу прощения, но сейчас мне пора идти. Позвоните мне, если что-то прояснится, хорошо?
– Позвоню, если вы обещаете сделать то же самое.
Я протянул руку.
– Договорились.
Она кивнула и, спустившись с веранды, села в новый «Фольксваген-жук» с откидывающимся верхом. Насколько я знал, это была та самая модель, где на приборной панели было предусмотрено место для цветочной вазочки. Проводив отъехавшую машину взглядом, я снова поднялся наверх. К моему огромному изумлению, свет в палате не горел, телевизор работал, а на моем табурете, забросив ноги в носках на покрывало, сидел дядя. Свои забрызганные грязью башмаки он снял и бросил на пол. Майки устроился у него в ногах. Оба жевали попкорн, что не мешало мальчику не отрываясь смотреть на экран, где медведь Балу распевал «Простые радости». Когда медведь вырвал из земли пальму и принялся чесать себе спину, дядя громко рассмеялся, и мальчик посмотрел сначала на него, потом бросил быстрый взгляд на меня и снова вернулся к телевизору.
Я слегка похлопал дядю по плечу.
– Спасибо.
В ответ он швырнул в меня зернышко попкорна.
– Кратчайший путь к сердцу лежит через желудок.
Пятясь, я вышел из палаты, помахав на прощание мальчику, который, впрочем, даже не заметил моего ухода. Внизу я сел в машину, повернул бейсболку козырьком назад и запустил мотор. Весь обратный путь я размышлял над дядиными словами. Они были абсолютно справедливыми, но мне все равно казалось, что в них что-то неправильно.
Загнав «Викки» в амбар, я снова подумал: неужели так и есть? Неужели самый простой путь ко всему, в том числе к сердцу и душе, лежит через желудок? Или все-таки есть какой-то иной способ?
Впрочем, в тот раз я оставил этот вопрос неразрешенным, предпочтя вернуться к другим проблемам, имевшим отношение к Майки. Если ты не умеешь говорить, то как ты будешь смеяться? И если ты не можешь смеяться, то сумеешь ли ты заплакать?..
Об этом мне и предстояло написать в моей статье.