Литеродура - читать онлайн

Глава 4

Мама по юности отжигала и покруче. Тогда оказался на волне русский рок, и она частенько посещала концерты, несмотря на то что среди неформалов водилось запредельно много отморозков. Мама и сама играла на гитаре, но какие писала песни, не признаётся. Ещё она путешествовала автостопом и на собаках. Собаками назывались электрички, их рок-фанаты предпочитали поездам, потому что нормальный фан космат, голоден, немного асоциален и без копейки в кармане – типа бомжа, только поприличнее. На электричках-собаках гоняли на концерты любимых групп по разным городам. Это называлось пробить выезд. Мама чаще всего ездила из Москвы в Питер на «ДДТ» и ещё какие-то группы. Классический маршрут на пяти собаках: Москва – Тверь, Тверь – Бологое, Бологое – Окуловка, Окуловка – Малая Вишера, Малая Вишера – Питер.

Денег у приличного неформала сроду не водилось, их приходилось стрелять, или аскать (последнее вроде от слова ask), – попрошайничать, одним словом. Билеты на концерт прожжённые выездные тоже не покупали: миролюбивые стреляли деньги, а хищники отбирали билеты у чересчур приличных граждан; была ещё третья категория – заслуженные фанаты, их знали даже сами музыканты, уважали как свиту и выдавали проходки – пропуска на концерт.

Мама предпочитала свой способ – играть на гитаре на Старом Арбате, у неё была харизма и длиннющая толстенная зелёная русалочья коса. Тогда как раз в магазинах появились дикие красящие шампуни для волос, и это многим неформалам нравилось. Мне б такую косу, а! Не в смысле зелёную, а в смысле длинную и толстую, но я в бабушку. Мама до сих пор ходит с косищей почти до коленок (правда, уже не зелёной, а светло-русой) и тоже спускает волосы на уши. Да, ушастость у меня от неё, но вот рост явно нет, мама – стандартные 167 см. Говорят, я пошла в папу и его родню: там все шкафы двухметровые…

К чему я эту бодягу рассказываю? Именно благодаря концерту познакомились мои родители. Нет, они были по разные стороны баррикады, а баррикад в те годы много было… С одной стороны – бунтари и маргиналы, эпатирующие общество зелёными волосами, драными джинсами и косухами с тонной железа, с другой – гопники, любера, законопослушные граждане – совковый планктон… Революционные годы… Тогда все были против всех: неформалы против гопников, любе-ров и скинов, рокеры против панков и металлистов, фаны-питерцы против фанов-москвичей, фанаты-старички против фанатов-новичков, и все скопом против ментов. Ментов презирали, ненавидели или как минимум награждали нецензурными словами. Впрочем, к концу нулевых великое противостояние сошло на нет: или времена стали спокойнее, или радикальные группировки постарели…

Мама говорит, что ментов (или мусоров) не любили просто за то, что они являлись представителями власти, а прогрессивную молодёжь тошнило от любой власти, недаром у них был популярным лозунг: «Анархия – мать порядка». Видимо, настолько плющил их совок, что уже никакой страны не хотелось. Потерянное, как говорится, поколение. Сейчас тоже не шибко ментов любят, но тут уж извините: какой народ, такая и полиция. Не с луны же полицейские падают, а в том же обществе выращиваются.

В общем, мама насобирала на Арбате денег на очередной билет на «ДДТ» и почему-то прямо с гитарой потащилась на концерт. Наверное, не успевала зайти домой или по дороге решила подработать. Купила в кассе билет, а на сдачу – чизбургер с фантой. Ну, сидит себе в сквере у Горбушки[4], жуёт. Встретилась со своими. Свои встретили чужих – питерцев. Время от времени московские забивали стрелы питерским и наоборот, – типа дуэли, но если без вызова, без предварительной договорённости, то назывался этот обряд махач. Видимо, силами мерились: стенка на стенку и прочие народные забавы; царство на царство и народ на народ – классика смутного времени.

Мама сроду в потасовках не участвовала, но тут пришлось ввязаться: непонятная, не шибко трезвая (точнее, абсолютно пьяная) компания решила развлечения ради кинуть на билеты местных или просто пощипать для бодрости, разогреться перед концертом, там-то уже начинался миролюбивый слэм. Мама отошла немного от поля битвы (тем более что с обеих сторон было по пятеро бойцов, а она оказалась шестой лишней), но у неё выхватили гитару, и волей-неволей пришлось лезть в кучу-малу отнимать. Мама сразу же получила своей собственной гитарой по голове (почему бы и нет? Чем не оружие?), инструмент переходил из рук в руки, обрушиваясь по очереди то на друзей, то на врагов… Мама насилу вылезла из свалки. Ну и милиция, точнее, омоновцы тут как тут: в послереволюционные годы ни один серьёзный рок-концерт без ОМОНа не обходился, примерно как сейчас не обходится без него ни один футбольный матч.

И вот омоновцы бодренько затолкали всех без разбора в «козла» и повезли… куда подальше, к чёрту на рога. Подальше – потому что районное отделение милиции оказалось переполнено.

Мама говорит, что в обезьяннике ей до этого никогда не доводилось сидеть, а потому ощущала лихой азарт: теперь она настоящий диссидент и враг порядка! Настроение портило одно… нет, много чего: сгинул драгоценный билет на концерт, пропал шанс лицезреть Шевчука и… гитара тоже пропала. Куда делась последняя, никто в суматохе не заметил. «Мусора́ небось взяли, уроды!» – прохрипел немного протрезвевший питерец. Он в целом был доволен приключением: давно пора москвичей на место поставить, а то «борзые у себя в столице». Питерец носил длинный хаер и звался Лёхой Метлой. По дороге неожиданно произошло перемирие, и к моменту доставки в отделение обе компании претензий друг к другу не имели. Теперь у всех был общий враг – менты.

Самые продвинутые (питерец Лёха Метла и москвич Егор, по кличке Енот) начали пугыч: «Сейчас нам всем мусора отобьют почки, потом сломают рёбра, потом морду раскрасят, потом подкинут наркоту, а заодно навесят дюжину нераскрытых уголовных преступлений, так что сидим молча, как Зоя Космодемьянская перед лицом гестапо». Кто-то из питерцев взвыл, что он несовершеннолетний и хочет жить…

Вечно радужное настроение мамы рассеялось: она готовилась к пыткам в застенках отделения, а заодно к бабушкиной домашней казни. Но за решётку почему-то никого не посадили, а повели в непонятный кабинет, похожий на школьный класс. Помимо двух сопровождавших омоновцев и одного просто мента, откуда-то пришли ещё местные мильтоны. Местные шли не торопясь, ждать в классе пришлось минут сорок, если не целый час, всё это время над душой нависали омоновцы. Следуя советам бывалых, арестанты молчали по-партизански. Мама не выдержала первой и полезла на рожон, обратившись к стражам порядка со своей фирменной улыбкой, разряжающей любую атмосферу:

– Я извиняюсь, а тут вопросы задавать можно?

– Можно, – ответил Простомент.

– Хотела бы узнать, как насчёт моего имущества. Мне его вообще вернут?

– Какого имущества?

– У меня была гитара. К тому же очень дорогой инструмент. Семиструнная, между прочим. И я вообще ни с кем не дралась! Я только свою гитару отнять хотела. Где я теперь её искать буду? Или вы её арестовали тоже, в качестве улики или орудия преступления?

– Женя, ты знаешь, где гитара? – обратился Простомент к одному из омоновцев.

– Без понятия.

– Сейчас в протоколе всё укажешь: кто там у вас с кем дрался и про гитару, если хочешь.

– Тогда вернёте?

– Слушай, нам твоя гитара на́ фиг не нужна. У нас другие обязанности, – сказал омоновец Женя.

– Настя, ну чо ты с ними трёшь? – не выдержал матёрый питерец Груздь, боевой товарищ Лёхи Метлы.

– Хочу и тру! – взыграл бунтарский дух моей мамы. – Здесь хоть петь-то можно? Или запрещено законом?

– Да пой, – пожал плечами Простомент.

Мама тихонько запела печальную дорожную песню «Ты не один», которую не удалось услышать на концерте. Это одна из её любимых:

Припев подхватил тенорком несовершеннолетний, подвыла и подбитая Лиса, лучшая рок-подружка мамы. На второй песне – почему-то не «ДДТ», а «Машины времени» («Однажды мир прогнётся под нас»), – ещё человек пять подтянулись к хору арестантов. На Метлу и Енота песни произвели эффект колыбельной, хотя дело тут было не только в песнях, конечно. Храп звучал аккомпанементом, всё вместе напоминало фарс. Или трагикомедию.

Потом да, пришли менты с протоколами и допросами, но без орудий пыток. Разошлись в общем-то культурно, но кое-кому в итоге выписали штраф.

Про гитару и ментовку мама ничего бабушке не сказала, то есть сказала только про гитару: «Дала Лисе поиграть на время». Да, когда мама вернулась к Горбушке, никаких следов от своей гитары, даже щепок или струн, она не обнаружила. «Вот гады менты! – прошипела она. – Спёрли!»

Дня через три-четыре под вечер случилось немыслимое. Земля трижды повернулась против своей оси. Настя, моя мама, пришла из Ленинки – это была её любимая библиотека, где она частенько пропадала после института, особенно в год защиты диплома, а это как раз и был тот самый год, – пришла и увидела в коридоре гитару. Семиструнную. И массу вопросов в глазах бабушки.

– Это кто? – спросила бабушка.

– Это я, – ответила мама.

– Нет, кто к тебе приходил и почему с гитарой?

– Я понятия не имею. Это вообще не моя гитара.

Мама взяла инструмент и зачем-то стала настраивать. Прямо в коридоре, не раздеваясь.

– Ты не темни уж. Где твоя гитара и почему тебе это принесли?

– Моя у Лисы. А почему принесли, не знаю. Адресом ошиблись, вероятно. Кто вообще принёс?

– Представился Евгением, а там я уж не знаю кто. Тебе виднее – твои дружки.

– Какой ещё Евгений? Может, Енот? Егор?

– Я твоего Енота видела, спасибо, больше желания встречаться не возникло, прекрасно помню, обознаться не могла. С института, что ли? Вид довольно приличный, на удивление прямо.

– А чего-нибудь передать просил?

– Да ничего. Гитару просил передать. И два раза извинился.

– Ясно.

Настя внимательно осмотрела новый инструмент, но никаких следов пояснительных записок или других улик не обнаружила. Впрочем, её уже осенило: менты?! Это могли сделать менты?

Ну ничего, хоть признали свою вину, возместили ущерб, уроды!

Бабушке пришлось соврать, что старую гитару продала Лисе, откладывала стипендию и вот через друзей нашла инструмент получше. Видимо, продавец и приходил. Маму мучили попеременно то совесть, то любопытство, и она скрепя сердце побрела в знакомую ментовку. И даже купила по дороге шоколадку в знак благодарности. Менты в дежурке шоколадку сразу отвергли, потом некоторое время находились в недоумении, затем что-то внезапно смекнули и начали гоготать, как истинные гуси. Ну и выдали маме номер телефона, по которому следовало озвучить благодарность. Да, это был номер моего папы, того самого омоновца Жени.

Странное, конечно, дело: рок-мама и мент-папа. Но на белом свете случаются и более значительные казусы. Года через полтора они поженились.

«Знаешь что, Настя, – говорил папа, – в сущности, мы очень похожи. Духом противоречия.

Только для того чтобы плыть против течения, вовсе не обязательно переворачивать автобусы или сжигать пивные ларьки. Один орёт на площади с плакатом „Поможем старикам!“ и кидает в омоновцев бутылки с зажигательной смесью, а другой молча едет в дом престарелых и помогает. Нас ненавидят ещё больше, чем вас, для большинства людей мы что-то вроде политической дубинки, но лично меня политика интересует меньше всего. Власть меняется, как направление ветра, температура и давление, а родина остаётся, и, какой бы она ни была, я буду делать то, что должен, даже если каждый день мне будут плевать в спину. На свете водится немало чокнутых романтиков и юродивых, но… как знать, может быть, именно на нас держится мир, а вовсе не на пресловутых трёх китах?» Жили бы мы, как говорится, не тужили, но не тужить никто из нас не может. Потужить обязательно нужно. Вот и тужим, кто как умеет.

С разной степенью интенсивности. Сейчас я живу с мамой и бабушкой, как вы уже поняли. Продвинутые сейчас начнут умничать и рассуждать, на что же мы живём и почему до сих пор не опухли с голоду, куда делся мой отец, раз он такой хороший?.. Так вот: живём благодаря собесу, мы все пенсионеры, включая меня. Пенсии вообще-то разные есть на свете, не только по старости или инвалидности. У бабушки есть своя пенсия, помимо работы, а мы с мамой получаем пенсию за папу. Я, конечно, убогая, и нужно было как раз с него начинать свою биографию, а не с груши и садика, но постеснялась, что ли. Просто не люблю пафос: всё великое обычно обходится без воплей фанфар и грохота литавр.

Мой папа умер за месяц до моего рождения, и мы с ним так и не увиделись. Вы уже поняли, что его звали, как и меня, Женей. Евгений Щетинин. То есть наоборот: меня назвали в честь него. Он был старшим лейтенантом милиции, точнее, омоновцем и погиб в очередной командировке в Чечне. Мне не слишком подробно рассказывали эту историю, но в целом дело было так.

На каком-то заброшенном заводе прятались ваххабиты, боевики, их было, по предварительным данным, немного, потому что война уже заканчивалась и почти всех, кого нужно было обезвредить, уже обезвредили. Туда поехал наш БРДМ[5], но бой оказался гораздо серьёзнее, чем предполагалось: откуда-то ещё повылезали бандюки. Папа с небольшой группой из восьми омоновцев поехали тогда выручать своих на БМП[6] и БТР[7]. Банду переловили, и среди них оказался какой-то важный командир, эмир, за ним охотились дольше всего, а когда наконец и его поймали, гад решил подорваться: на нём было спрятанное под одеждой взрывное устройство. Мой папа бросился на него, оттолкнул – и… погиб.

Остальные омоновцы остались живы благодаря папе. Бабушка рассказывала, что папу хоронили в том самом цинковом гробу, о котором у нас в стране отчего-то принято говорить с ужасом, омерзением или недоумением. Вскоре родилась я, а папе присвоили звание Героя России посмертно. Конечно, мне лучше было бы родиться мальчиком, но ведь я неудачница и характером совсем не похожа на дочь героя. Сопля соплёй.

Да, у меня есть вторая бабушка, её зовут Галина Алексеевна (кстати, мамина мама – Валентина Николаевна), был ещё и дедушка, папин папа, он умер от сердца, когда мне исполнился год (или два?..). Бабушки между собой не очень ладят и общаются только по делу. Предполагаю, дело в ворчалках, которые широко практикует бабушка Валентина, и в строгом характере бабушки Галины. Бабушка В. иногда любит повторять мнение большинства, но сама никогда к нему всерьёз не прислушивается, зато мы, как ей кажется, должны действовать «как все нормальные люди». Любит она и что-нибудь неуместное сказануть, особо не задумываясь о чувстве такта и последствиях.

Я слышала пару-тройку раз, как она сверлила маму: «Ты в своей библиотеке скоро в старуху превратишься, жизни совсем не видишь за этими книжками, хоть бы познакомилась с кем-то, снова замуж бы вышла, а то киданул тебя этот с ребёнком, героем себя возомнил, потащился в самое пекло, без него, что ли, не обошлись бы? Ради чего он там воевал-то? Ни о ком не подумал! Ребёнку отец нужен, а не цинковый гроб!» Мама хлопала дверью: она терпеть не могла эти причитания и проклятия. Вполне вероятно, что нечто подобное слышала и бабушка Галина, поэтому старается с бабушкой Валентиной общаться по минимуму.

Бабушка Г. после смерти папы и дедушки резко сменила профессию: раньше она была бухгалтером во вполне приличной фирме, а стала… свечницей. Это кто? Продавщица в церковной лавке. Непонятно, почему это место зовётся «свечной ящик», на ящик не очень похоже, хотя восседает за прилавком бабушка Г. с оч солидным видом, как самая настоящая свеча. Вдобавок она ещё и староста, причём сама женщина весьма внушительного роста, хотя я уже и её переросла…

Бабушка В. православную тему не очень понимает («На старости лет эта ударилась в религию!»), но свечки не брезгует лишний раз поставить, покупает куличи на Пасху и берёт воду на Крещение, так что вроде не атеистка, а мама прониклась и даже поёт в церковном хоре. Меня тоже пробовали отправить в хор, но почему-то дело не пошло. До сих пор помню, как в воскресной школе учила стихиры с загадочными древними словами, особенно мне нравился «Новый доме Евфрафов». Звучит таинственно и сказочно: что за дом, кто такой Евфраф? На этот вопрос мне даже бабушка Г. не смогла ответить.