Ярослав пересек мост пешком. Он любил ходить, не хотел трястись в рабочей разъездной, которая развозила дольников по средине города, распыляла их, как рабочих пчел, по огромному улью города.
Там, откуда он шел, – лавки, трактиры, рынки, частные казны, набережная. Там хоромы городского головы с пустым квадратом площади, в центре которого подслеповато щурится гранитный Гатин. Там Бугры с их особняками, там новые посады в Пшеде, где поднимаются башни многоверховых домов. Там жизнь.
А в их стороне – пристав, причалы, железнодорожное приемище с бесконечными сплетениями путей, на которых дремали стада ржавых возов-вагонов. Там два громадных здания хлебохранилища – новое, блестящее и старое, из темного кирпича, с выбитыми стеклами в узких высоких окнах, поросшее уже вплоть до крыши веселой цепкой зеленью.
В провалах между огороженными новенькими заборами закрытыми областями, опутанными колючкой и дальнобойными светилами, в пустотах между шестерней и валов огромного приставного механизма жила Федотовка. Одноверховые домики упрямо прорастали сквозь смолокамень и щебень, как бурьян. Древние, позапрошлого века хаты жались друг к другу, но каждая выхватывала под себя клочок двора, скудной каменистой земли на пологом склоне хребта. Хаты перемежались добротными, советского времени белокирпичными домами, сейчас просевшими уже, иссеченными ежегодной борой, которая холодными языками текла с горы. Ближе к Туапсинскому тракту вставали старые рабочие посады, трехверховые дома, которые в советское время строили для рабочих пристава и растворных заводов, вгрызавшихся в горный склон.
Межу в конце моста он миновал, как тень, сыскари даже не повернулись в его сторону. Их интересовали машины, а с дольника-пешехода, кроме пробы мочи, взять было нечего.
Поговаривали, что скоро в Суджуке введут пропускную систему, как в Москве и Питере, чтобы дольники не шлялись в нерабочее время по средине, а сидели у себя в посадах.
Но это вряд ли. Даже в Краснодаре такое межевание еще не ввели, а уж в Суджуке… Застройка старая, народ за свои хоромки держится – не оторвешь, город как банка машинодела – все вперемешку, болты, гайки, шурупы, свечи зажигания, прокладки, винты, все не на своем месте, а как упало. Какое уж тут межевание.
Ярослав шел мимо длинных домов в пятнах обвалившейся штукатурки, обнаживших ветхие жилы деревянной обрешетки. На заваленных балконах сушилось белье. Вдоль дорог истлевали остовы машин – разутые, разобранные до скелета, брошенные владельцами во время Бензомора, когда ввели доли на отпуск топлива. Уже лет семь прошло, с бензином полегче стало, да и братский Китай помог с переводом машин на водородную силу – безопасные, бесшумные, китайские двигатели стояли теперь во всех возках и машинах. Ярослав шел мимо крохотных дворов, заплетенных виноградной лозой, в которых – поверх деревянных заборов, выкрашенных серой и зеленой краской, – он видел привычный хлам – ржавые холодильники, скелеты кроватей, доски, кирпичи, посуду, стоптанную обувь.
Все эти вещи, как в замедленной записи, казались Ярославу следами бесшумных взрывов. В каждом дворе взрывалась жизнь чьей-то семьи, каждая картинка – месяц, а то и год, осколки ползли сквозь тягучий воздух, пока внезапно не кончалась пленка.
Их домик был в самом конце улицы, дальше над ними поднимался крутой склон горы с зеленеющей травой. По склону вилась пыльная серая дорога, уходила на перевал, ползла по пологому хребту. Каждый раз, когда Ярослав смотрел на нее, лениво думал, что когда-нибудь поднимется по ней, будет толкать гору ногами, будет топтать ее загривок, с которого каждый год по ним прямой наводкой бьет бора.
«В выходные схожу», – подумал Ярослав, толкнул калитку. Вошел в дом.
Мама шила. Вытащила старую машинку и что-то яростно строчила – как из пулемета расстреливала рубашку. Лампа стояла почти впритык, но мама все равно пригибалась, в упор разглядывала стежки.
Ярослав тронул ее за плечо.
– Ярик, – Елена Андреевна подняла красные глаза.
– Ма, ты чего? – Ярослав поглядел на рубашку. Откуда она ее вытащила, ей сто лет в обед.
– Из школы звонили, ты ушел до вечерней проверки, – сказала мама. – Ты соображаешь вообще?
Юноша сел рядом.
– Слушай, ма, какая разница?
– Да такая, что придет СОД! Запишут тебя как нарушителя! А у тебя такой хороший гимнасий, тебе так повезло, что ты по испытаниям туда попал! Я до сих пор не верю. А ты не ценишь!
– Не страшно, – хмыкнул Ярослав. – У нас позавчера один парень от казачьего разъезда удрал. И ничего – поругали и оставили. А тут проверка…
– Ой, не знаю, не знаю, – покачала головой Елена Андреевна. – Ты уж там учись, Ярик, такая возможность… Мне ваша классная сказала, что у тебя плохо все с учебой. Ты умный мальчик, я знаю. Ты же что угодно починить можешь, почему ты не учишься?
– Да все равно испытание не пройду, – беспечно сказал Ярослав. – На черта жилы рвать?
– Кто сказал, что не пройдешь? – вспыхнула Елена Андреевна. – У нас в стране каждому дается шанс! Если хорошо учиться, можно и зарплату поднять, и по службе продвинуться.
– Ну сдам я испытание, и что? – пожал плечами Ярослав. – Потом на Севере работать? Лед колоть для европейцев?
– А что, тоже работа, – воскликнула мама. – Вода всем нужна! Заработаешь, на Севере заработки хорошие. Вон сколько народу туда едет.
– Я там дуба дам, – заметил сын. – Нет, ма, я как-нибудь закончу девятый и пока. Отчалю!
– Господи, что же ты будешь тогда делать? – всплеснула руками мама.
– У Армена работать буду, он обещал взять на срочный договор, – уверенно сказал Ярослав. – В серую платить будет, но я пойду в училище, доучиваться. Так что тунеядцем не буду.
Елена Андреевна вздохнула.
– Не знаю, Ярик… Боюсь я.
– Чего?
– Да всего боюсь. Армен твой мне не нравится, всякая шваль в его мастерской ошивается. Боюсь, что ты… что с тобой будет…
Ярослав жестко сказал:
– Это не шваль, мама, это заказчики. Они деньги приносят. Армен правильный мужик. А насчет остального – ты не бойся, я не такой дурак, как отец. В тюрьме мне делать нечего.
Мама отвернулась, Ярослав поморщился. Опять про этого вспомнили, сколько раз зарекался про него не говорить. Гонишь его из головы, а он все равно возвращается.
– Ты чего строчить принялась? – спросил он. – Тебе же вредно, глаза напрягать нельзя.
– Я же говорю, из школы звонили. У тебя учебная поездка завтра, а ты прогуливаешь. – Елена Андреевна прищурилась, посмотрела на рубашку. – Вот. Рукав застрочила и все пуговицы пришила.
Ярослав взял рубашку, провел пальцем по белой ткани, по неровно пришитым пуговицам. Прокашлялся.
– Да, ма, отлично все.
И тут до него дошло.
– Какая поездка?!
– Сказали, завтра в девять быть у школы и не опаздывать, – сказала мама.
– Вот черт, – сказал Ярослав. – Опять потащат в какой-нибудь музей.