Работать на Хелен Гёрли Браун было все равно что идти по встречной полосе. Следующим утром, пройдя по коридору и завернув за угол, я увидела, что телефоны на моем столе мигают. Миссис Браун уже была у себя в кабинете, элегантно сидя на столе, спиной к окну, в которое заглядывало солнце. Несмотря на миниатюрную комплекцию, она производила впечатление. Я заметила чулки в сетку, обтягивавшие ее стройные ноги, и короткую юбку леопардовой расцветки, открывавшую не меньше шести дюймов ее бедер.
Я думала, что она одна, но она позировала фотографу. Она улыбалась ему, а он щелкал фотоаппаратом. Один аппарат был закреплен на штативе, другой фотограф держал в руке и двигался как танцор, с текучей грацией, то приседая, то поднимаясь в полный рост.
Начинающий фотограф во мне был заворожен, но телефоны требовали моего внимания. Начался мой первый день. Я ответила на два звонка, даже не успев присесть. Держа в одной руке трубку, а в другой сумочку, я увидела третий вызов. Звонил репортер из «Ньюсуика», насчет интервью с новым главным редактором. Только я объяснила, что миссис Браун занята и сказала, что все ей передам, как замигал новый вызов. Звонил литагент Нормана Мейлера, выяснить насчет статьи, которую заказал предшественник Хелен. После этого позвонил некто от имени Лорен «Бетти» Бэколл. Все происходило с такой скоростью, что ни нервничать, ни обалдевать было некогда, но, боже правый, я была поражена. Я подумала, что после работы буду щипать себя, чтобы проверить, не сон ли это. Но пока я положила трубку и не смела отпустить ее. Я встала, ожидая, что сейчас замигает очередной вызов. Прошло десять, пятнадцать, двадцать, тридцать секунд. Ничего. Передышка. Я запихнула сумочку в пустой нижний ящик стола и пошла искать кофе.
Выглянув в коридор, я увидела трех молодых женщин, вероятно, тоже секретарш, стоявших группкой, шушукаясь о чем-то, пока их внимание не привлек проходивший мимо молодой человек. Они прервали разговор, приосанились и заулыбались.
– Доброе утро, мистер Мастерсон, – сказали они в один голос.
Мистер Мастерсон ответил им «добрый день, дамы» и приподнял шляпу, явив густую темную шевелюру. Всем своим видом он воплощал типичного молодого предпринимателя, которого ты ожидаешь встретить в шумном офисе на Манхэттене: темный костюм и галстук, нагрудный платок, в одной руке кожаный кейс, через другую перекинут плащ, вероятно «Барберри». Спеша на работу в тот день, я видела сотни таких же мужчин, но этот, похоже, был каким-то особенным, судя по реакции девушек. Они продолжили разговор не раньше, чем он скрылся за углом. Позже в тот день я заглянула в список сотрудников, нашла там мистера Мастерсона и узнала, что его зовут Эрик.
Проходя по коридору мимо закрытых дверей, я слышала гудение и клацанье «Селектрика», а также мелодичные звонки лифта, доставлявшего новых сотрудников. В воздухе пахло сигаретами, трубочным табаком и варящимся кофе. Словно ищейка, я шла на запах, пока не заметила нескольких женщин, собравшихся в кухне-столовой. Там были две девушки, которых я уже видела – стриженая и с пучком (пучок был собран в сетку) – и еще две брюнетки с одинаковыми стрижками. И одна девушка, с угольно-черными волосами, зачесанными назад, такая бледная, что кожа отдавала в синеву.
Стриженая читала статью в «Тайм».
– О хоспаде, – простонала она. – Только послушайте: «Журнал пузырится энтузиазмом по поводу своего нового главного редактора, даже при том, что у нее нет издательского опыта».
– Пузырится энтузиазмом, – сказала одна брюнетка. – Что за жуткая пошлятина. И видели бы вы ее на этой фотке.
– Готова спорить, она будет крутить парик, когда это увидит, – сказала стриженая. – Серьезно.
Они с пучком разразились смехом, словно не слышали ничего остроумнее.
Стриженую звали Марго Хенли, а пучок – Бриджет Грэйсон. В обед они, вместе с другими девушками, взяли меня с собой. Мы пошли в закусочную на 56-й, между Бродвеем и Восьмой авеню, с порванным навесом в бело-зеленую полоску. У входа стоял автомат с круглыми жвачками, пахло жареным луком. Там было людно и шумно. Мы сели за шатающийся столик у задней стены, и нам всем приходилось удерживать его локтями. Я заказала клубный сэндвич, нарезанный треугольничками, пришпиленными зубочистками с красными целлофановыми бантиками.
– Ну, так, – сказала Марго, повернувшись ко мне, – она сказала что-нибудь о том, кого хочет взять на должность нового ведущего редактора? Она уже до че́рта времени с этим тянет.
У нее был сильный бронксский выговор.
– Я знаю, что Харриет Лабарр отклонила предложение, – сказала Бриджет, нахмурившись. – Как и Билл Гай.
– Чем вообще она думала, обращаясь к ним? – сказала Марго, помешивая стаканчик трубочкой. – Билл Гай редактирует художку, а Харриет – редактор моды.
– Она уже не знает, за кого хвататься, – сказала Пенни, брюнетка с короткой стрижкой и перламутровой помадой. – Эту должность она предлагала фактически всем, кроме вахтерши.
Я промокнула рот салфеткой и сказала:
– Я не понимаю, почему они отказались. Вроде бы, такое повышение никому не помешает.
– Ой, да брось, – сказала Марго, вставляя соломинку в банку газировки. – С какой стати они будут работать под ней? Они не хотят продвигать ее образ современной женщины.
– Черт, а я бы согласилась, – сказала Бриджет. – Представьте только, какая там зарплата.
– Суть в том, – продолжала Марго, – что Хелен Гёрли Браун совсем не просекает эту тему. Она и думать не хочет о равных окладах для женщин. Или о нашей дискриминации на работе.
– Если хотите мое мнение, – сказала Лесли, черноволосая девушка, – «Секс и одинокая девушка» унизительна. Курс, как заарканить мужика.
– Именно, – сказала Пенни.
– Погоди… Что плохого в том, чтобы заарканить мужика? – спросила Бриджет. – Мне эта книга не показалась унизительной.
– Да ладно, – Марго глянула на Бриджет с неодобрением. – Вся книга о том, как ублажать мужчин. Как насчет того, чтобы мужчины ублажали женщин, для разнообразия? Послушать Хелен Гёрли Браун, так нам всем надо одеваться, как старлетки, чтобы мужчины нас хотели.
Марго была по-своему права, но не во всем. Мне хотелось высказаться, но я была новенькой и решила придержать язык, хотя и понимала, что Хелен желала для женщин большего, чем сделать их старлетками.
– И, знаете, – сказала Лесли, – все, чего она хочет, это превратить эту ее книжку в журнал.
– Я слышала, она планирует всех поувольнять и набрать своих людей, – сказала Пенни.
– Я тоже слышала, – сказала Лесли. – Поэтому все и уходят.
– Да брось, – сказала Бриджет, – я думаю, все должны хотя бы дать ей шанс.
– С чего бы, – сказала Марго. – Ни один уважающий себя журналист не хочет иметь дело с «Космополитеном» Хелен Гёрли Браун. Она сказала Лиз Смит, что носит лифчик с подкладками. Кем надо быть, чтобы сказать такое?
Пенни закатила глаза и сказала:
– Я удивлюсь, если «Космополитен» продержится еще полгода.
В первый день я узнала, что журнальный мир работает на три месяца вперед. Поэтому, хотя была еще середина марта, майский номер уже отправился в печать. Я была в кабинете Хелен, после обеда, когда Джордж Уолш, книжный редактор, высокий долговязый тип с бабочкой и подтяжками, принес верстку. На обложке красовалась Барбра Стрейзанд, уперев руки в бедра и поставив одну ногу на кушетку. Рядом с ней пестрели так называемые «горячие темы»: «Когда дантиста не найти» и «Брючки для русалки».
Хелен сидела за столом, сняв туфли «Феррагамо» и подвернув под себя ногу, и просматривала верстку, хмурясь все больше с каждой новой страницей.
– По-видимому, номер будет весьма постный, – сказал Джордж, отодвигая стул, вероятно, собираясь начать долгий разговор. – Забегая вперед, мне бы хотелось расширить книжный раздел.
Едва Джордж уселся, закинув ногу на ногу, Хелен бросила верстку на пол. Она приземлилась обложкой вниз, раскрывшись на развороте с рекламой страховой компании и статьей по ортопедии.
– Что ж, хорошо, – сказал Джордж, вставая. – Обсудим книжный раздел в другой раз.
Он кивнул, поставил стул на место, пригладил жидкие набриолиненные волосы и выскользнул за дверь.
Хелен обмякла, опустила ногу на пол и застонала в сложенные руки.
– Элис, будь добра, соедини меня с Дэвидом.
Через пару минут, пытаясь вызвонить ее мужа, я подняла взгляд и заметила, что кто-то приближается по коридору, а секретарши спешат за свои столы, изображая работу. Кто бы это ни был, выглядел он, как политик: в темном костюме и при галстуке, с зачесанным назад седыми волосами. Я уловила его лосьон после бритья – «Брют» – и увидела, как его начищенные туфли отражают верхний свет. Только услышав, как к нему обращается по имени кто-то из редакторов, я поняла, что это Ричард Берлин. Большой босс. Президент «Корпорации Хёрста». Он решил выбраться из своего шикарного офиса в штаб-квартире Хёрста через несколько кварталов от нас и прошвырнуться по коридорам «Космополитена».
– Хелен, – позвал он за пару ярдов до двери.
– О, Ричард, это вы? Заходите, – сказала она. – Элис, дорогая, проводи мистера Берлина.
– Нам нужно поговорить, Хелен.
Он уже сам открыл дверь, пока я успела выскочить из-за стола.
– Как хорошо, что вы к нам заглянули.
Она улыбалась, как радушная хозяйка сельского клуба. Она собиралась встать из-за стола, но он выставил руку, велев ей сидеть. К моему удивлению, она послушалась, воззрившись на него снизу вверх.
– Доход от рекламы падает, – сказал он. – За май у нас была двадцать одна страница рекламы. Ага. Так что я очень переживаю насчет июньского номера.
Хелен прижала к сердцу раскрытую ладонь.
– Июньского? О, даже не волнуйтесь. О чем надо переживать, так это вот, – она взяла майскую верстку, точно щенка за шкирку. – Нам нужно внести серьезные изменения, иначе июньский номер будет не лучше.
– И какие изменения вы предлагаете?
– Прежде всего, нужно урезать эссе Гора Видала.
– Урезать Гора Видала?
– Я видала и получше. И, между прочим, я знаю, что вы обещали Рексу Риду, что он будет новым кинокритиком, но его последний обзор – это просто кошмар. Боюсь, Рекс со своей слюнявой лажей нам не подходит.
– Слюнявой лажей? – я не ожидала, что он это повторит; в устах Хелен это прозвучало дурашливо, но у него вышло грубо. – Значит, вы хотите урезать эссе Видала и уволить Рекса Рида?
– Для начала.
– Ерунда какая-то. У этого журнала есть стандарты, и их надо придерживаться. Я не собираюсь рисковать репутацией и…
Она заливисто рассмеялась.
– О, Ричард, – посмеиваясь над ним, она встала и элегантно вышла из-за стола. – Доверьтесь мне. У меня самые радужные планы насчет журнала.
– Именно этого я и боюсь.
Она улыбнулась, склонив голову, словно говоря: «Ах ты глупыш».
– Мне кажется забавным, что вы так нервничаете оттого, что женский журнал издает женщина.
И хотя Берлин не видел в этом ничего забавного, она продолжала что-то говорить, выводя его из кабинета. Я с восхищением смотрела, как ловко она от него отделалась, проводив до коридора, все так же щебеча.
– Ну разве не забавно, Ричард? Волноваться о том, что женщина издает женский журнал…
Проводив его, она вернулась; весь ее задор улетучился, плечи поникли, голова опущена. Не скрывая обиды, она прошла в свой кабинет и закрыла дверь. Я увидела, что на моем телефоне замигала и погасла ее линия. Кому бы она ни пыталась звонить, номер был занят. Вскоре я услышала ее рыдания.
Придя домой в тот вечер, я стояла на кухоньке, подпирая стену, на которой висел телефон. Я жевала один за другим крекеры и консервированные сардины, купленные в бакалейной лавке за углом. И смотрела на часы над плитой, ожидая восьми вечера, когда тариф на межгород снижался, чтобы позвонить отцу.
Подошла Фэй, и мне захотелось повесить трубку. Я никогда не знала, что ей сказать. Сразу возникала дурацкая натянутость. Я понимала, что отец с ней счастлив, и не хотела, чтобы он был один, но тем не менее… Полтора года назад, когда он познакомил нас, Фэй была не в меру вежлива, а я чересчур груба и отвечала на ее бесконечные расспросы с показным безразличием: да, нет, без разницы. Потом я сама стыдилась своего поведения. Я уже была не маленькой, но меня как будто распирало. На самом деле, Фэй была само очарование. Недостаток у нее был один – что она не моя мама. И с этим ни я, ни она ничего не могли поделать.
– Примите звонок от Эли, – сказала телефонистка. – Вы согласны оплатить звонок?
Я всадила вилку в сардину, ожидая решения.
– Да, милочка, согласна, – Фэй прикрыла трубку, и я услышала, как она зовет отца приглушенным голосом: – Герб? Герберт? Подойди к телефону. Это Эли.
Меня покоробило, когда она назвала меня так. Для нее я была не Эли, а Элис. Я слушала, как они бормочут что-то друг другу. Я представляла, как они стоят на кухне, у телефона на стойке, рядом с новой плитой цвета авокадо, которая понадобилась Фэй, поскольку мамина голубая плита не сочеталась с остальной техникой.
Наконец, отец взял трубку.
– Эли? Эли, милая, как ты там?
– Привет, пап. Хотела тебе сказать, что получила работу. В журнале. Уже начала.
Я отметила, что тараторю, словно пытаюсь как можно быстрее втиснуть побольше информации. Я не была уверена, почему так делаю: чтобы сэкономить время – как экономишь слова в телеграмме – или в те дни мне просто было неловко общаться с отцом.
– Ну, хорошо. Рад за тебя. Так, это значит, ты теперь останешься в Нью-Йорке, а?
– Да.
«Разумеется, останусь. Для этого я сюда и приехала».
В трубке стало тихо. Я знала, что отец, если бы не Фэй, задал мне миллион вопросов: Что за журнал? Какая зарплата? Где это находится? Как тебе коллектив? Но правда и то, что его дочь, какой она была до его женитьбы на Фэй, никогда не стала бы ждать два дня, прежде чем поделиться с ним хорошей новостью.
– Пап? Ты еще там?
– Да, да, я тут.
– Элейн Слоун – мамина подруга – помнишь ее? Она помогла мне устроиться.
– О, – похоже, он был удивлен. – Так… э-э… ты с ней общаешься?
– Она очень приятная.
– Хм…
Я положила в рот крекер и ждала, пока он размякнет на языке. Отец помолчал еще на пятьдесят центов, а потом сменил тему. Прокашлявшись, он спросил полушепотом:
– Как у тебя с финансами?
Мне показалось, что он не хотел, чтобы Фэй слышала этот вопрос.
– Я в порядке. Скоро мне заплатят.
Я съехала спиной по стене на пол – провода, к счастью, хватало. В трубке снова стало тихо. На этот раз я решила, что связь прервалась.
– Пап?
Я услышала голос Фэй на заднем плане, но слов не разобрала.
– А, подожди-ка, Эли. Что…
Он накрыл трубку и сказал что-то жене. Я притопывала ногой и барабанила пальцами свободной руки по паркетному полу.
– Что ж, – сказал он, наконец, – поговорим подольше в воскресенье, ага? Когда тариф дешевле.
Когда он закончил разговор, я осталась сидеть на полу, прислонившись к стене, продолжая держать трубку и слушая, как по всей квартире разносятся монотонные гудки.