В четыре часа утра Джонни оставил попытки уснуть. С чего он вообще взял, что в ночь после похорон жены к нему придет сон?
Он отбросил одеяло и вылез из постели. По сводчатой крыше, эхом откликаясь в доме, стучал дождь. Джонни подошел к камину и нажал на кнопку. Раздался свист и гул, после чего пробудившиеся синие и оранжевые языки пламени радостно побежали по фальшивым дровам. Слабо запахло газом. Так, глядя на фальшивый огонь, Джонни простоял несколько минут.
Очнувшись, он понял, что блуждает по дому – другого слова, описывающего его хождение из комнаты в комнату, он не нашел. Несколько раз Джонни ловил себя на том, что стоит посреди комнаты, толком не зная ни как он тут оказался, ни что привело его сюда.
В конце концов он забрел обратно в спальню. На тумбочке по-прежнему стоял стакан для воды, из которого пила Кейти. Рядом лежали ее очки и перчатки – в конце, когда Кейти постоянно мерзла, она в них спала. Отчетливо, так же, как он слышал собственное дыхание, Джонни услышал ее голос: «Джон Райан, ты любовь всей моей жизни. Двадцать лет я дышала тобой». Так она сказала ему в ночь перед смертью. Они лежали в постели, и Джонни обнимал ее, на ответные объятия у нее уже не хватало сил. Он помнил, как уткнулся ей в шею и сказал: «Не уходи, Кейти. Подожди».
Она умирала, а он и тогда умудрился предать ее.
Джонни оделся и спустился вниз.
Гостиную заполнил водянистый серый свет. Дождь, капающий с карниза за окном, немного оживлял картину. На кухне его ждали вымытая и вытертая посуда и мусорное ведро, полное картонных тарелок и мятых ярких салфеток. И холодильник, и морозильная камера ломились от контейнеров со всякой снедью. Пока сам Джонни прятался в темноте, его теща сделала все, что полагается.
Джонни варил кофе и силился представить себе свою новую жизнь, однако видел лишь стол, где одно место не занято, парковку с незнакомой машиной и завтрак, приготовленный чужими руками.
Будь хорошим отцом. Помоги им справиться.
Привалившись к стойке, он пил кофе. На третьей чашке Джонни почувствовал резкий прилив адреналина. Руки затряслись, и Джонни, отставив чашку, налил себе апельсинового сока.
Заполировал сахаром кофеин, значит. Дальше что, текила? Хоть Джонни вроде как уходить с кухни и не собирался, он все же попятился к двери, вон отсюда, где каждый квадратный сантиметр напоминал ему о жене. Вот ее любимый лавандовый крем для рук, тарелка с надписью «ТЫ – ЧУДО», которую она доставала, чтобы отметить даже малейшие успехи детей, графин, полученный в наследство от бабушки и использовавшийся по особым случаям.
Кто-то дотронулся до его плеча, и Джонни вздрогнул.
Рядом с ним стояла Марджи. Она уже оделась: джинсы, кеды и водолазка с высоким воротником. Марджи устало улыбнулась.
Следом за ней появился Бад. Выглядел он лет на десять старше жены. И прежде не болтливый, за прошедший год он сделался совсем молчуном. Он начал прощаться с дочерью задолго до того, как все остальные смирились с неизбежным, и теперь, когда Кейти не стало, Бад словно голос потерял. Как и жена, он оделся по-будничному: джинсы, подчеркивающие и его худые ноги, и выпирающий живот, ковбойская рубаха в белую и коричневую клетку и широкий ремень с серебристой пряжкой.
Волосы у него давным-давно поредели, зато брови кустились так, что недостаток волос на голове почти не бросался в глаза.
Они втроем молча вернулись на кухню, и Джонни налил всем по чашке кофе.
– Кофе. Слава богу, – хрипло проговорил Бад и натруженной рукой взял чашку.
Они переглянулись.
– Мы через час Шона в аэропорт отвезем, а потом вернемся и поможем тебе, – сказала Марджи, – пробудем здесь столько, сколько скажешь.
Джонни готов был расцеловать ее за эти слова. Марджи была ему ближе, чем его собственная мать, но теперь ему придется справляться в одиночку.
Аэропорт. Вот и выход.
Сегодняшний день не такой, как все остальные, и притворяться, будто это не так, смысла нет. Накормить детей завтраком, отвезти их в школу, поехать на работу и придумывать там всякие низкопробные развлекательные передачи, которые ничего ни для кого не изменят, – нет, на это он сейчас неспособен.
– Надо нам уехать отсюда ненадолго, – сказал он.
– Куда? – спросила Марджи.
И он назвал первое, что пришло в голову:
– На Кауаи.
Кейти обожала этот остров. Они давно собирались туда детей свозить.
Через стекла очков без оправы Марджи буравила Джонни взглядом.
– Бегством горю не поможешь, – мрачно сказал Бад.
– Бад, я знаю. Но тут я просто утону. Куда ни посмотрю…
– Да-да, – согласился тесть.
Марджи положила руку Джонни на локоть:
– Как тебе помочь?
Теперь, когда появился хоть и временный, но план, Джонни стало немного легче.
– Пойду билеты забронирую. Детям пока не говорите. Пускай спят.
– Когда уедете?
– Надеюсь, что сегодня.
– Тогда Талли позвони. Она собиралась к одиннадцати приехать.
Джонни кивнул, но сейчас Талли волновала его меньше всего.
– Ну ладно, – Марджи потерла ладони, – я тогда отнесу еду из холодильника в морозилку в гараже.
– А я позвоню в магазин, – сказад Бад, – попрошу пока молоко не привозить. И в полицию заодно – пускай за домом приглядывают.
Джонни об этом и не подумал. К поездкам их семью всегда готовила Кейт.
Марджи погладила его по плечу.
– Иди бронируй билеты. Мы тебя прикроем.
Он поблагодарил их и ушел в кабинет. Всего двадцать минут за компьютером – и он забронировал все, что надо. Без десяти семь у Джонни уже имелись билеты и подтвержденная бронь машины и коттеджа. Осталось только детям сказать.
Джонни направился в комнату близнецов, подошел к двухъярусной кровати и обнаружил, что оба сына, прижавшись друг к дружке, словно пара щенков, спят на нижней кровати. Он потрепал Лукаса по голове:
– Эй, Скайуокер, вставай.
– Это я Скайуокер, – сонно отозвался Уиллз.
Джонни улыбнулся.
– Ты же Вильгельм Завоеватель. Забыл?
– Вильгельма Завоевателя никто не знает, – Уиллз, одетый в сине-красную, как костюм Человека-паука, пижаму, уселся в кровати, – про него надо видеоигру придумать.
Лукас привстал и заспанно огляделся:
– Уже в школу пора?
– Сегодня без школы обойдемся, – ответил Джонни.
Уиллз нахмурился:
– Это потому что мама умерла?
Джонни вздрогнул.
– Почти. Мы летим на Гавайи. Научу моих детишек виндсерфингу.
– Ты же сам не умеешь. – Уиллз по-прежнему хмурился. Мир уже лишился его доверия.
– А вот и умеет. Правда ведь, папа? – Из-под длинной челки Лукас вопросительно взглянул на отца. Лука-Верующий. – А через неделю уже буду и я уметь!
Мальчишки развеселились и, пихаясь, радостно запрыгали по кровати.
– Чистим зубы и одеваемся! Я через десять минут вернусь – и соберем вещи.
Лукас с Уиллзом слезли с постели и, по пути подталкивая друг дружку локтями, побежали в ванную.
Джонни вышел в коридор и постучал в комнату дочери.
– Что? – устало послышалось из-за двери.
Собравшись с духом, он вошел в комнату Мары. Джонни знал, что уговорить дочку, одну из самых популярных девчонок в школе, ни с того ни с сего отправиться на каникулы будет непросто. Для Мары важнее друзей никого нет. Особенно сейчас.
Стоя около незаправленной постели, она расчесывала длинные волосы, черные и блестящие. Мара уже оделась в школу: мешковатые джинсы с низкой талией и футболка, которая по размеру больше подошла бы двухлетке, – хоть прямо тут же отправляйся в турне вместе с Бритни Спирс. Джонни подавил раздражение, неподходящее время препираться из-за моды.
– Доброе утро. – Джонни прикрыл за спиной дверь.
– Привет, – бросила Мара, не глядя на него.
В голосе у нее отчетливо звучала сдержанная резкость, появившаяся, когда Мара стала подростком. Джонни вздохнул – похоже, даже горе его дочь не смягчило. Не исключено, что она после смерти матери даже сделалась еще неуживчивее. Мара отложила расческу и взглянула на отца. Теперь он понимал, почему Кейт так обижало осуждение в глазах дочери. Мара как никто умеет обжигать взглядом.
– Прости, что я вчера вот так… – сказал Джонни.
– Да забей. У меня сегодня после уроков тренировка по футболу. Я возьму мамину машину?
На слове «мамину» голос у нее дрогнул. Джонни присел на кровать, думая, что Мара сядет рядом. Однако надеялся он зря. Усталость волной накрыла Джонни. Мара, спору нет, хрупкая и уязвимая. Вот только Мара… совсем как Талли. Ни та ни другая не готова показывать слабость. Они сейчас все такие. И в эту минуту Мару заботит лишь то, что он мешает ей собираться в школу, – господи, да она каждое утро уделяет сборам больше времени, чем монах – утренним молитвам.
– Мы на неделю уезжаем на Гавайи. Можем…
– В смысле? Когда?
– Через два часа выезжаем. Кауаи…
– Даже не думай! – выкрикнула она так неожиданно, что Джонни забыл, что хотел сказать.
– Почему?
– Мне нельзя школу прогуливать. Надо баллы набирать для университета. Я маме обещала хорошо учиться.
– Мара, это замечательно, но нам всем надо побыть вместе, одной семьей. Прикинуть, как жить дальше. Если хочешь, можно официальное разрешение получить.
– Если я хочу? – Мара топнула. – Ты вообще ничего про поступление не знаешь. Ты вообще в курсе, какая там конкуренция? Я сейчас, значит, буду балду пинать – а поступать мне потом как?
– Одна неделя погоды не сделает.
– У меня сегодня алгебра, папа. А еще история Америки. И я в школьной команде по футболу.
Джонни знал, что есть два способа действовать – один правильный и один неправильный. Вот только какой из них правильный, он не знал и, честно говоря, слишком устал и чересчур переживал, чтобы морочиться с выбором. Он встал:
– В десять выезжаем. Собери вещи.
Мара схватила его за руку:
– Можно я с Талли останусь?
Взглянув на дочь, Джонни заметил, как злость красными пятнами расползается по ее бледной коже.
– С Талли? В компаньонки заделаешься? Нет.
– Со мной бабушка с дедушкой поживут.
– Мара, мы уезжаем. Мы вчетвером должны держаться вместе.
Дочь снова топнула:
– Ты мне всю жизнь испортил!
– Очень сомневаюсь.
Он понимал, что ему следует сказать что-нибудь веское, значительное. Но что? Ему уже осточертели банальности, которыми люди привыкли откликаться на чужую смерть. В то, что время лечит любые раны, что Кейт ушла в лучший из миров и что жизнь продолжается, он не верил. Кормить Мару, которой явно приходилось так же тяжко, как ему самому, пустыми, избитыми фразами, Джонни не мог.
Мара развернулась, заскочила в ванную и захлопнула дверь. Ждать, пока у нее переменится настроение, Джонни не стал. Он вернулся к себе, взял телефон и, расхаживая по комнате в поисках чемодана, набрал номер.
– Алло? – Судя по голосу в трубке, Талли было не лучше, чем ему самому.
Джонни знал, что ему следует извиниться за прошлую ночь, но стоило лишь подумать об этом, как его охватывала злость. Не удержавшись, Джонни упомянул о том, как вызывающе она вела себя накануне вечером, хотя заранее было ясно, что Талли начнет оправдываться. Так и произошло. «Ну да, но Кейт хотела, чтобы все прошло именно так». Джонни пришел в бешенство. Талли по-прежнему что-то говорила, когда он перебил ее:
– Мы сегодня на Кауаи улетаем.
– Что-о?
– Нам надо всем вместе побыть. Ты же именно так и сказала. Рейс в два, «Гавайскими авиалиниями».
– Времени на сборы почти не остается.
– Ага, – Джонни уже и сам это понял, – потому мне пора.
Талли еще говорила, спрашивала о погоде, но Джонни дал отбой.
В этот будний день в середине октября 2006 года в аэропорту Сиэтла оказалось на удивление многолюдно. Они специально приехали пораньше – проводить Шона, брата Кейти, на рейс до дома. В аппарате самообслуживания Джонни зарегистрировал всех на рейс, получил посадочные талоны и взглянул на занятых гаджетами детей. Мара держала в руках новенький мобильник – она явно с кем-то переписывалась. Джонни понятия не имел, что она пишет. Впрочем, это особо его не заботило. Это Кейт настояла на том, чтобы подарить их шестнадцатилетней дочери мобильник.
– Мара меня беспокоит, – сказала подошедшая Марджи.
– Сейчас, например, я испортил ей жизнь, потому что везу ее на Кауаи.
Марджи цокнула языком.
– Если ты не портишь жизнь подростка, то ты считай что и не родитель. Меня не это тревожит. По-моему, она переживает, что плохо обходилась с матерью. Обычно дети со временем это чувство вины перерастают, но если твоя мама умерла…
Двери аэропорта распахнулись, и в зал вылетов впорхнула Талли – в летнем платье, босоножках на нелепо высоком каблуке и белой широкополой шляпе, перед собой она катила большую дорожную сумку «Луи Виттон». Запыхавшись, она остановилась перед ними.
– Что? Что такое? Я вроде не опоздала.
Джонни ошарашенно смотрел на Талли. Какого хрена она тут делает? Марджи что-то тихо пробормотала и покачала головой.
– Талли! – выкрикнула Мара. – Слава богу!
Схватив Талли за руку, Джонни оттащил ее в сторону.
– Тал, тебя мы с собой не звали. Мы вчетвером едем. Неужели ты подумала…
– Ох… – Она произнесла это совсем тихо, почти выдохнула. Обижена до глубины души – это Джонни видел. – Ты же сказал «мы». Вот я и решила, что это и меня касается.
Он знал, как часто Талли становилась жертвой предательства, знал, что родная мать постоянно бросала ее, и тем не менее сейчас у него не хватало сил тревожиться еще и о Талли Харт. Его собственная жизнь того и гляди пойдет кувырком. Все его мысли крутились вокруг детей и вокруг того, чтобы не сорваться. Джонни что-то пробурчал и отвернулся.
– Ребята, побыстрее, – резко бросил он, так что у них осталось всего несколько минут, чтобы попрощаться с Талли.
Джонни обнял тестя с тещей и прошептал:
– До свидания.
– Пускай Талли с нами летит! – взмолилась Мара. – Пожалуйста…
Джонни молча шагал вперед. Ему казалось, что больше он все равно ни на что не способен.
Следующие шесть часов, и в самолете, и в аэропорту Гонолулу, для собственной дочери Джонни превратился в пустое место. Во время полета Мара не ела, не смотрела кино и не читала. Закрыв глаза, она сидела через проход от него и мальчиков и мерно покачивала головой в такт беззвучной музыке. Мара должна понять, думал Джонни, что хоть ей и одиноко, но она не одна. Пусть помнит, что он готов в любой момент прийти на помощь, они по-прежнему семья – оставшаяся без опоры, но семья. Однако необходимо выбрать правильный момент для разговора. С девочками-подростками надо действовать осторожнее, а то протянешь руку, не успеешь оглянуться – а вместо руки кровавый обрубок.
На Кауаи самолет приземлился в четыре часа вечера по местному времени, но Джонни казалось, будто они несколько дней сюда летели. По «трубе» они зашагали к зал прилетов. Мальчики шли впереди. Еще неделю назад они бы весело хохотали, но сейчас молчали. Джонни пошел рядом с Марой.
– Привет.
– Чего тебе?
– Уже и поздороваться с собственной дочерью нельзя?
Не останавливаясь, она молча закатила глаза. Они прошли к багажным лентам, в зал прилета, где женщины в ярких гавайских муу-муу надевали на шеи туристам гирлянды белых и сиреневых цветов.
На улице ярко светило солнце, через ограду парковки свешивались цветущие ветви бугенвиллей. Джонни направился к прокату автомобилей, и через десять минут все они уже мчались в «мустанге»-кабриолете по единственному на острове скоростному шоссе. Заехав в супермаркет, загрузили машину продуктами и продолжили путь.
Справа бесконечной золотой полосой тянулся песчаный пляж, на который набегали, рассыпаясь и оседая на черных осколках скал, синие волны. Чем дальше на север, тем зеленее делался пейзаж за окном, тем пышнее растительность.
– Красотища же, – сказал Джонни Маре.
Сидя на пассажирском сиденье, она уткнулась в телефон и непрерывно переписывалась с кем-то.
– Угу, – буркнула она, не поднимая взгляда.
– Мара. – Джонни сказал это таким тоном, будто предупреждал: мол, по тонкому льду ходишь.
– Эшли домашку прислала. Я же говорила – мне нельзя школу пропускать.
– Мара…
Дочь искоса посмотрела на него.
– Волны. Песок. Толстые бледнокожие люди в гавайских рубашках. Мужчины в сандалиях на носки. Папа, отдых супер. Я сразу же напрочь забыла, что мама умерла. Спасибо огромное.
И снова принялась набирать сообщение. Джонни махнул рукой.
Вьющаяся по берегу дорога растворялась в изумрудном лоскутном одеяле долины Ханалеи.
Город Ханалеи представлял собой россыпь деревянных зданий с яркими вывесками и прилавков со строганым льдом. Джонни свернул туда, куда велел навигатор, и резко сбросил скорость: вдоль дороги, по обеим ее сторонам, толпились байкеры и виндсерферы.
Дом Джонни снял старомодный, в гавайском стиле. Находился он на улице Уэке, но произносилось ее название как «Веке».
Джонни свернул на дорожку, усыпанную песком с коралловой крошкой, и остановил машину. Мальчишки, не в силах высидеть ни секундой дольше, немедленно выскочили наружу. Джонни отнес два чемодана на крыльцо и отпер дверь. Пол в доме был деревянный, а мебель в стиле пятидесятых, бамбуковая. И повсюду подушки с ярким цветочным рисунком. Небольшая кухонька, отделанная акацией коа, оказалась слева от входа, а справа уютная гостиная. Увидев огромный телевизор, мальчишки пришли в восторг.
– Чур, я первый!
– Нет, я! – вопили они, бегая по дому.
Джонни подошел к стеклянным раздвижным дверям, которые выходили на лужайку за домом. Далеко внизу синела бухта Ханалеи-бэй. Джонни вспомнил, как они приезжали сюда с Кейт. «Пошли в постель, Джонни Райан, – хочу тебя вознаградить».
Тут, прервав воспоминания, в него с разбегу врезался Уиллз:
– Па, мы есть хотим.
Рядом вырос Лукас:
– С голоду умираем.
Ну разумеется. Дома-то уже почти девять вечера. Как же он забыл покормить детей?
– Точно. Тут есть один бар, мы с мамой его обожаем. Сейчас все туда пойдем.
Лукас хихикнул:
– Па, нам в бар нельзя.
Джонни погладил его по голове:
– В Вашингтоне[1], может, и нельзя, а тут в самый раз.
– Круто! – возликовал Уиллз.
Джонни слышал, как Мара на кухне раскладывает покупки. Хороший знак. Ему не пришлось ни умолять ее, ни грозить.
Не прошло и получаса, как они распределили спальни, распаковали чемоданы и переоделись в футболки и шорты, а после по тихой улочке направились к ветхому деревянному зданию в центре городка. Бар назывался «Таити Нуи», и Кейти любила его за китчево-полинезийский стиль, который здесь проявлялся не только в интерьере.
По слухам, здесь все сохранилось в том же виде, что и сорок лет назад. В баре, где толпились туристы и местные – их было легко отличить по одежде, – они отыскали небольшой бамбуковый столик возле сцены – крохотной площадки, на которой стояли два высоких стула и пара микрофонов.
– С ума сойти! – От восхищения Лукас так запрыгал на сиденье, что Джонни испугался, как бы он стул не сломал.
Прежде Джонни непременно попытался бы утихомирить мальчишек, но сейчас он привез сюда детей как раз для этого – воскресить в них радость, поэтому лишь молча отхлебывал «Корону». Усталая официантка принесла им пиццу, когда на «сцене» появились двое гавайцев с гитарами. Начали они с гитарной аранжировки «Где-то над радугой» Израэля Камакавивооле.
Джонни почувствовал, как рядом появилась Кейт. Она прижалась к нему и стала тихо, не попадая в ноты, подпевать. Он оглянулся, но увидел лишь Мару. Та смерила его сердитым взглядом:
– Чего? Я вроде без телефона.
Не зная, что сказать, Джонни промолчал.
– А вообще плевать я хотела, – буркнула Мара.
Зазвучала следующая песня, «Ханалеи при луне». На сцену вышла красивая женщина с выгоревшими на солнце волосами и лучезарной улыбкой и начала танцевать хула. Когда музыка стихла, женщина подошла к их столику.
– Я вас помню, – сказала она Джонни, – в прошлый раз, когда вы сюда приезжали, ваша жена попросила научить ее хула.
Уиллз посмотрел на женщину:
– Она умерла.
– Ох, соболезную, – проговорила женщина.
Господи, как же ему осточертели эти слова!
– Она бы порадовалась, что вы нас запомнили, – пробубнил Джонни.
– У нее была чудесная улыбка, – сказала танцовщица.
Джонни кивнул.
– Ну что ж, – она по-дружески похлопала его по плечу, – надеюсь, острова помогут вам. Они умеют. Главное – позволить им. Алоха.
Позже, когда они уже на закате возвращались в дом, мальчики так устали, что поругались, а вымотанный Джонни даже вмешиваться не стал. В доме он помог им раздеться, уложил в кровати и поцеловал перед сном.
– Папа, – сквозь сон пробормотал Уиллз, – пойдем завтра на море?
– Разумеется, Вильгельм Завоеватель. Мы за этим и приехали.
– Я сразу в воду побегу, первый. А Лукас у нас трус.
– Сам ты трус.
Джонни снова поцеловал их и встал. Вздыхая и ероша волосы, он бродил по дому в поисках Мары. Дочь он нашел в шезлонге на веранде. Бухта купалась в лунном свете, в воздухе висел дурманящий, сладкий запах соли, моря и плюмерии. На полоске пляжа горели огоньки костров, вокруг которых виднелись темные фигуры людей – неподвижные и танцующие. Смех вплетался в шелест волн.
– Надо было приехать сюда, когда она жива была. – Юный голос дочери звучал грустно и отрешенно.
Джонни ее слова ранили. Они ведь и собирались приехать. Столько раз планировали, а потом отменяли – почему, он уже не помнил. Тебе кажется, будто у тебя море времени, а потом вдруг понимаешь, что ошибся.
– Возможно, она сейчас смотрит на нас.
– Ага. Не иначе.
– В такое многие верят.
– Жаль, что я не верю.
Джонни вздохнул:
– Да уж. Я тоже.
Мара встала и посмотрела на него глазами, в которых грусть выжгла остальные чувства.
– Ты ошибся.
– По поводу чего?
– Вид за окном ничего не меняет.
– Мне просто нужно было уехать оттуда. Неужели неясно?
– Ясно. А мне нужно было остаться. – Мара развернулась и направилась в дом.
Дверь за ней закрылась, а Джонни словно окаменел, потрясенный ее словами. Он ведь и правда совершенно не думает о том, что нужно его детям. Убедил себя, будто все они хотят одного, и потащил их с собой.
Кейти была бы разочарована. Уже. Снова. И, что хуже, Джонни знал: его дочь права.
Он стремился не в эти райские кущи, а хотел увидеть улыбку жены, но та навсегда покинула их.
Вид за окном ничего не меняет.