Ночь неохотно уступала свои права едва забрезжил рассвет и поселение неохотно начало просыпаться. Сначала лениво забрехала собака и заголосил петух, потом призывно замычала корова. Это хозяйка уже торопится на утреннюю дойку. А когда рассвело, пастушок погнал небольшое стадо на луг возле реки. Паренёк зябко кутался в серый драный зипун, с утра довольно прохладно. В стаде всего несколько коров и десяток коз. Скотина довольно шустро и целенаправленно устремилась на выпас и вскоре растворилась в утреннем тумане.
Через полчаса поселение окончательно ожило, с высоты птичьего полета было бы заметно, что два десятка крестьянских домов расположились углом к близстоящему лесу. Как бы отгораживаясь от тёмной чащобы. До небольшой реки метров шестьсот и видимо не просто так деревушка спряталась от недобрых глаз за густым ельником. Еле заметная дорожка, петляя уходила от крайнего дома на юг вдоль кромки леса. Становится понятно, что ею не так часто пользуются. Основное движение осуществляется по реке, и именно от неё и ожидается опасность. Ограды в поселении как таковой не было, главным защитным фактором являлась незаметность.
Один из домов стоит наособицу, он как бы жмётся к краю леса, типа не стремится отгородиться от сюрпризов природы, но и не отказывается от общества. Сам домик не отличается от других, но чуть в стороне от жилья стоит большой сарай. Возле него несколько ям, курящихся дымком. От них явственно несёт смолистым запахом. Две серые фигуры суетятся неподалёку. Серые из-за цвета одежды. Один одет чуть получше и явно является старшим в этой паре. Ему лет сорок, невысок ростом и худощав. Порты, домотканая льняная рубаха и лапти. А вот второй персонаж поинтереснее. На полторы головы выше, крепкий мужчина лет тридцати. Одет очень непритязательно. Явно не по росту порты, худая и заношенная до дыр рубаха. Босоногий и даже без привычного головного убора. Лица толком не видно из-за давно не стриженных волос, почти закрывающих лицо и неопрятной бороды, спускающейся на грудь и оставляющей открытыми только серые глаза. Последние тоже заслуживают отдельного разговора. Чистые и незамутнённые чрезмерными мыслями о бытие, они скорее подошли бы ребёнку, чем взрослому мужчине и, пожалуй, многое объясняли. Окружающие звали его дурнем или баламошкой. Мужчина по уровню развития остался на уровне семилетнего ребёнка. Поэтому никто даже и вспомнить не мог, каким именем его нарёк родной отец. Рано он остался без помощи родителей. Мать умерла родами, а отец был охотником и сгинул, однажды не вернувшись с промысла. Иных родственников у парня не было и его приютил дальний родич матери. Жизнь его откровенно не баловала. Ночевал парень в хлеву, рядом с коровой. Спал на старой бычьей шкуре, ею и укрывался. Вставал ещё затемно, хозяйка кормила его холодной кашей или тем, что оставалось с ужина. Пока хозяйка доила корову, кормила мужа и двоих сыновей, дурень уже шустрил по хозяйству. Наносить от колодца воды и заполнить доверху кадушку, вычистить хлев, поколоть дрова – это вместо утренней зарядки. Потом глава семьи Пахомий, ну это крестильное имя, а так все звали Жданом, брал старшего сына, звал придурка, и они вместе шли на курню. Ждан являлся потомственным дягтярником и зарабатывал на жизнь выгонкой смолы и дёгтя.
Вот в таких неприхотливых условиях слабоумный и прожил до описываемого времени. Для получения дёгтя и смолы на участке имелись несколько ям для сухой перегонки сырья. Как правило это была берёзовая береста, снимаемая топором с нижней части деревьев. Также использовалась сосновая кора, реже осина. Наилучшее сырье добывали в конце июня, начале июля. Кора измельчалась и загружалась в яму. Последние из-за опасности пожара размещали подальше от жилья.
На дно ямы ставили чашу из плотного дерева, куда стекал вар или дёготь. Выше деревянная крышка с отверстиями для стекания дёгтя. Сама яма имела форму кувшина, верх обмазывали глиной и обкладывали лубом.
На выходе получали вар (смолу) и дёготь. Сосновый дёготь шёл на обработку обшивки кораблей и пропитку парусины. А также для получения мыла и краски. Для этого смешивали вар с льняным маслом и красили деревянные поверхности.
Берёзовый дёготь использовался как клей и для смазки тоже отлично подходил. А также для пропитки кожи, сбруи и при выделке юфти. С его помощью также получали некоторые лекарства. Чистый берёзовый дёготь смешивали с сосновой смолкой для смазки колёсных пар.
За светлый и чёрный вар купцы охотно платили настоящим серебром. Он был нужен не только в морском деле, но и в производстве обуви.
В обед дурню доставалась краюха хлеба и вдоволь свежей воды, благо колодец был недалеко. Но этого питания было абсолютно недостаточно для взрослого мужчины, поэтому дурачок шёл по окончанию работы на промысел по деревне. Он помогал на огороде, колол дрова и таскал примитивный деревянный плуг, короче был мастером на все руки. А за это его подкармливали. Вот и сейчас старуха Трындычиха за целый штабель поколотых и аккуратно сложенных вдоль стены сарая дров, угостила мужчину ягодным киселём и куском свежей лепёшки.
А мужчина после рабочего дня, устало присел на бревно и с явным удовольствием смаковал угощение. Он всегда охотно брался за подработку у вредной старухи. Трындычиху так назвали за противный и неуживчивый характер. После смерти единственного сына она оказалась одна и выживала за счёт того, что крутила пряжу на продажу. А ещё очень спасала коза, единственная живность в доме, дававшая неплохие удои молока. Соседи предпочитали не связываться со скандальной старухой. А вот придурка она привечала, всегда угощала чем-нибудь вкусненьким. Пожалуй, она была для него единственным человеком, который хорошо к нему относился. Пожилая женщина штопала его ветхую одежонку и смазывала гниющие ранки, полученные в результате нелёгкой работы.
Ждан кроме дягтярничества не брезговал браться и за расчистку леса. Рубили деревья или подрезали кору, чтобы те засохли. На следующий год их поджигали и очищенный участок, покрытый золой, засеивали. Первые годы урожай получался очень хороший. А вот корчевание оставшихся пней была работа полудурка. Выкорчевать пень крупной сосны очень непросто и требует больших усилий. Сама древесина идёт для перегонки на смолу и как топливо. Но очистить участок от пней, ох как нелегко. Несмотря на недюжинную силу дурня, Ждан также использовал лошадку. Это невысокое и неказистое животное явно имело степные корни и точно не являлось крестьянским конём. Вот и приходилось баламошке рвать жилы. Рабочий день у него заканчивался уже в темноте, и он уходил в свой закуток в овине. Единственной отдушиной для полоумного являлась маленькая кудлатая собачка неизвестной породы. Все звали её Гунька. Блохастая и лопоухая она была очень добродушная, но при этом службу добре знала. В случае чего подымала шум исправно. Ночевала она там же в овине, забравшись под тёплый бочок соседа.
Единственным отдыхом для мужчины было воскресное утро. Можно встать чуть попозже, и хозяйка даже давала на завтрак варёное яйцо. Её крестильное имя Параскева никто не использовал. Соседи насмешливо величали Скаредью за скупость. И не сказать, что дурня все любили. Но считалось грехом обижать убогого разумом. Да и парень был довольно добродушен и никому ничего плохого не сделал.
Вообще семейство Ждана жило богато по нынешним временам. Дойная корова-кормилица, неказистая лошадка, которая досталась весьма недорого по случаю. В сарае десяток несушек с воинственным главой гарема. В доме хватает посуды и утвари, жаловаться грех. За бочонок вара или дегтя заезжие купцы давали несколько серебряных дирхем. Хотя чаще случался натуральный обмен. Ткани и посуду, а также изделия из железа Ждан потом выменивал у соседей на продукты, рыбу и меха. Так и крутился. Старший сын вовсю помогал отцу, а вот младшенький пока держится за мамкин подол. Дурня Ждан держал в чёрном теле не специально. Он просто искренне не понимал, зачем убогому хорошая одежда. Всё равно тот ничего не понимает. Говорит с трудом, пожалуй, даже младшенький обогнал его по разумности. А тому только шесть годков стукнуло. Работает правда исправно, без него Ждан не смог бы тянуть всю работу.
Сколько себя мужчина помнил, он всегда работал. А редкие вечерние часы, когда был предоставлен самому себе, уходили на поиски пропитания. Большое и крупное тело требовало калорий, и скудной еды, получаемой от хозяина, было совсем недостаточно. Если не получалось найти работу за еду, мужчина уходил в лес. Он сам не помнит, откуда у него оказалась настоящая праща. Сделанная из кожаного ремешка она имела утолщение в центре. Один край имел петлю и одевался на запястье. А другой придерживался пальцем. В нашитый кусочек кожи укладывался округлый камешек. Раскрутив пращу над головой, он резко отпускал снаряд. И получалось так ловко, что редко он возвращался без добычи. Ну а так как готовить сам не умел, то отдавал Трындычихе. А уж та сама чистила зайца или пернатую добычу и готовила в глиняной посудине на печи. А на следующий день и угощала охотника.
– Кушай, милок кушай. Весь в батюшку пошёл. Тот такой же удачливый был, царство ему небесное, – и старушка истово крестилась.
– Жалко, лес его прибрал, и ты вот остался сиротинушкой, – женщина жалостливо гладила мужчину по нечёсаной гриве с запутавшимися репьями. Странно со стороны было смотреть на эту парочку. Взрослый мужик как ребёнок льнёт к старухе, довольный, что его приласкали.
Случалась и ласка иного рода. Порой он оказывался наедине с хозяйкой. Бывало, Ждан пошлёт за чем-нибудь в дом. А хозяйка осмотрится и ежели никого рядом нет, тащит мужика в хлев.
Когда это случилось впервые, было неприятно. Женщина сунула руку ему в штаны и помассировала уд. Убедившись, что тот принял рабочую форму, развернулась задом, задрала юбку и вставила его себе до отказа, чем доставила болезненные ощущения. Потом правда ничего, стало нравиться. Сладкая судорога в конце соития заставляла даже ждать этого момента. Но происходило это достаточно редко, раз-два в месяц.
В принципе убогий был доволен своею жизнью. Он просто другую не представлял. Были бы живы его родители, возможно он и стал бы иным. Может даже завёл свою семью. Но…
А ещё неприятные моменты доставляли ему дети. Они безжалостны, если замечали у него в руках еду или что-то интересное, то забирали. А то и били. Тогда он падал на землю и закрывал руками голову. А ценные вещи всегда прятал. Ну из ценного у него, пожалуй, была только кожаная праща и небольшой ножик из плохенького железа. Одёжка вся худая, были порты и рубаха получше, но это только по воскресеньям дозволялось одевать. Зимой он носил чуни с онучами и рваный зипун. Но при этом редко болел, видимо господь понимал, что нельзя вываливать на одного чересчур много. Умишка не дал, зато здоровье у парня было отменное, да и силушкой бог не обидел.
В этот день удалось сбить утку и довольный, он шёл к дому Трындычихи. Когда раздался свист, он только пригнул голову.
– Эй придурок, стой, – сын старосты Федька со своими дружками всегда пытались отловить слабоумного, когда взрослых рядом нет. Забрать добычу и выдать пару оплеух. Но на сей раз подросток решил забрать и кожаный ремешок. Ему праща не нужна, всё равно в неумелых руках она просто кусочек кожи, разве что выменять у парней на что полезное. Главное, ему доставляло удовольствие видеть, как придурок ползает у его ног, выпрашивая не забирать средство выживания.
Неожиданно дурень вскочил на ноги и заревел. Так ведут себя обиженные дети. Он неуклюже замахал руками и пошёл на обидчика. Если бы попал своим кулачищем, то мало бы не показалось и взрослому мужику. Поэтому Федька кивнул своему дружку и тот подкравшись сзади, приголубил придурка каменюкой по темечку. Блаженный рухнул на землю от сильного удара. Кровь обильно залила лицо, и он засучил ногами.
– Бежим, пока не застукали. Сейчас он кончится, потом иди доказывай, что он сам напал, – через минуту на улице уже никого не было. Рядом с телом осталась лежать утиная тушка и жалкий кожаный шнурок, из-за которого всё и произошло. Крупное тело вытянулось и замерло. В отдалении показалась стремительно несущаяся собачка, рыжая молния подбежала и стала вылизывать лежащему руки. А потом села и завыла, вспугнув ворону, которая с интересом наблюдала за происходящим с ветки дерева.
Чёрт, где это меня так угораздило? Я лежу на траве, башка буквально разламывается от боли. От неудобной позы затекла левая рука. Кое-как сел и прикоснулся к лицу.
Что за хрень, вся ладонь в крови. На мне одета вонючая тряпка невразумительно серого цвета. Содрав её, я протёр рваниной лицо. В результате стал видеть обоими глазами. Видимо попала кровь и мешала смотреть. Прикоснувшись к затылку, зашипел от боли. Там здоровенная шишка. Хм, интересно, я сам такой неуклюжий или помог кто? Повернувшись на бок, встал на колени. Голова кружится, но дурнота вроде проходит.
Не сразу до меня дошло, что что-тут неправильно. На сон не похоже, голова трещит по-взрослому. Но тогда, где я? И как я смог встать на колени. Сам, если я уже лет семь, как только в коляске и могу передвигаться. Нет, это явные глюки. Только сейчас я обратил внимание, что мелкая кудлатая собачонка подпрыгивает и старается облизать моё и так пострадавшее лицо. А вот и новый персонаж. Ко мне несётся на полусогнутых какая-то бабуля. Одета как попрошайка в какую-то хламиду. Подбежавши ко мне, она начала быстро тараторить, но не понятно ни словечка. Может беженка издалека или больная. Но вцепилась в меня и пытается поднять.
Дурная, как можно старой бабке поднять взрослого матёрого мужика, который парализован ниже пояса? Но ей это удалось. Она протёрла ещё раз моё лицо своей грязной юбкой. Видимо посчитала, что собачонка недостаточно потрудилась. А потому потащила меня вдоль улочки. Если честно, мне совсем хреново. Голова кружится, как бы не завалиться прямо тут. Ноги запнулись, в глазах потемнело.
В себя пришёл в каком-то помещении. Лежу на чём-то жестком. Такое ощущение, что просто на пол кинули тряпку. Зато голова болит чуть меньше. Но вот мысли скачут как заполошные. Я элементарно не могу сообразить, что происходит. Мне чудится, что в моём мозгу двое. Такая жирная назойливая муха жужжит и мешает. Мне только остаётся её прогнать, чтобы остаться наедине. Я просто очень разозлился и заставил её замолчать. Только это привело к тому, что я опять отрубился.
Очнулся я от шума. В помещении какой-то мужичок орёт и машет руками на давешнюю старушенцию. А та не уступает и в свою очередь давит на собеседника. При этом она тычет в мою сторону и демонстрирует ту тряпку, обильно залитую моей кровью. В результате оба вышли наружу, дав мне наконец забыться тяжёлым сном.
Снилась натуральная дичь. Будто я живу в другом мире. Весь смысл существования, найти еду и набить брюхо. Чисто животное существование, пожрал и лёг спать. Правда даётся пища нелегко, для этого мне приходится очень много пахать. С раннего утра до позднего вечера. Не жизнь, а сказка, одним словом.
Не знаю, сколько я продрых, но сейчас вроде вечер. Я лежу в небольшом помещении. Тело затекло от неудобного положения и провозившись, мне удалось сесть. Оказывается, что меня положили на широкую лавку, предварительно постелив облезлую шкуру. Давешняя бабуля кудахтая, налетела на меня. Она протёрла мокрой тряпкой мне лицо, помогла встать и сесть к столу. Грубо сколоченная столешница была накрыта чистой серой тряпицей. И пока я раскачивался, стараясь привезти мозги в порядок, бабка вытащила из печи кринку с варевом. В нос шибануло наваристым запахом бульона и мне дико захотелось жрать. Настолько, что в животе тягуче заурчало.
Проворчав маловразумительную фразу, бабуля стукнула меня по жадно тянувшейся к котелку руке. Она сунула мне в руку деревянную ложку и приглашающе махнула рукой.
Ну что я могу сказать, это просто божественно. Мясной бульон, в который добавили для сытности крупу и какие-то пахучие корешки. Я старался не частить. Благо ложка довольно большая и зачерпнув, я в несколько приёмов, часто дуя на горячую жидкость и радостно урча, поглощал пищу. К супчику шёл немалый кус хлеба. На вкус непривычен, серого цвета с добавлением каких-то твёрдых включений. Но пошёл на ура. Наверное, в посудине было литра три варева и половину я точно умял. Просто понял, что больше не осилю, взорвусь.
Потом мне пришлось терпеть, пока бабка копалась в моей ране на голове. Было больно, она протёрла жёсткой тряпкой пропитанные кровью волосы и приложила к ране какую-то кашицу. А когда старуха выдала мне чистую рубаху и помогла добраться до моей лавки, я почувствовал, что глаза сами закрываются. От ощущения сытости меня сморило, и я мгновенно заснул.