Глава 7 Странные дела в Громовой груде

От смущения и испуга девочка принялась тараторить, не давая старьевщику сказать ни слова:

– Я оказалась в незнакомом замке, ночью, одна, простуженная, босиком, а утром все, кто заходит в комнату, называют меня венцессой, что мне оставалось делать? Ну пусть я выздоровела, набралась сил и попыталась рассказать привенихе, что я не венцесса, но кто по доброй воле откажется от замка, нарядов, еды, защиты рысарей? У вас вон сани есть, красивые вещи, а мне пришлось бы идти пешком, по снегу, неизвестно куда…

– Я не удивлен, – улыбаясь, остановил ее путаный монолог старьевщик. – И должен сказать, не ты первая, не ты последняя, кого Рыкоса рядит в это платье и пытается представить собранию рысарей, надеясь спрятаться за девчонкой от вражды других чистопородных рысарей. Но ты, почему ты согласилась стать самозванкой? Голод, нищета, я все понимаю – но неужели ты не задумалась о судьбе настоящей венцессы? Куда подевалась девочка, чьи платья, комната, украшения тебе достались?

– Может быть, ее никогда не было? – осмелилась предположить Маша.

– Как просто успокоить свою совесть, – покачал головой старьевщик. – Не было девочки, и все тут. И мне не поверишь, если я скажу, что знал ее еще малышкой. Как же, поверить – это признать себя преступницей. Тогда подумай, куда делись другие девочки, что становились самозванками до тебя? Хорошенько подумай, потому что твой путь лежит туда же…

– Куда? – переспросила Маша.

Старьевщик опустил глаза и печально вздохнул. И оттого, что он не сказал, девочке стало вдруг так жутко, словно ей только что сообщили, что она обречена, что ей придется уйти туда же, куда ушли венцесса и самозванки… Впрочем, примерно так оно и было.

Девочка глубоко вздохнула, чтобы взять себя в руки, посмотрела на стрельцов – черные силуэты на фоне низкого, набухшего, будто мокрая вата, неба, потом решилась поделиться со старьевщиком:

– Может быть, я бы и сбежала, но только по ночам здесь я слышу какой-то зов. Кто-то просит меня прийти ему на помощь, а я даже не могу понять, кто и где, и что мне делать. Все, что я знаю – это кто-то из барака. Поэтому я и обратилась к кузнецу, мне обязательно надо посетить барак, выяснить, кто меня зовет и зачем.

– Девочка, я видел немало твоих предшественниц, и каждая из них находила свою причину, чтобы остаться в замке. Должен признать, твоя – самая невероятная. Ты обманываешь себя. В бараке нет никого, кроме рысарей, никому ты не нужна, кроме привенихи, да и у той свои тайные цели. Тебе надо бежать из крепости, пока сама госпожа сударыня не расправилась с тобой, или покуда не подошел к замку Зазубрина, уж его-то войско не оставит тут камня на камне.

– Не знаю, тетя добра ко мне, я нужна ей, зачем бы было со мной столько возиться? – Маша прятала глаза, ей не нравилось, что старьевщик напирает на нее, заставляет принять решение как можно скорее.

– Ага, тетя добрая и красивая, а меня, старика, ты в первый раз видишь, так? – старьевщик усмехнулся. – В общем, не знаю, поверил бы я себе на твоем месте.

– Да как вам верить, если вы ничего не говорите, только спрашиваете? – не выдержала Маша.

– Я надеюсь, что ты умная девочка. Давай договоримся – я оставлю тебе портрет венцессы, чтобы ты помнила, кто ты есть на самом деле. Завтра утром я уезжаю из замка. В моих санях полно барахла, нетрудно спрятать одну девочку. Думай, решишь ты остаться с тетей, на милость Зазубрины. Или поедешь со мной.

– Если я поеду с вами, что я буду делать? – прямо спросила Маша.

– Меня это не касается, но не бойся, волкам в лесу я тебя не брошу, довезу до какой-нибудь деревни. Не о том ты беспокоишься, девочка. Ох, не о том… Иди, новая венцесса, думай. Только о нашем разговоре никому ни слова, поняла?

– Поняла, не дурочка, – грубо ответила Маша и поспешила прочь от старьевщика, непонятно, что ее пугало больше – его убежденность или смысл его слов? Она прошла в свою комнату и принялась швырять подушки.

– Твое чистопородие не в духе? – спросила заглянувшая в комнату тетка Дарья с большой чашкой бульона в руках.

– Вот скажите, стоит ли верить человеку, который конкретно ничего не сообщает, но постоянно словно намекает на что-то, запугивает, требует…

– Ты о ком? – с подозрением осведомилась служанка, собирая с пола подушки, вешая беличий плащ поверх зеркала.

– Ни о ком, в книжке прочитала, – поспешно ответила девочка, отворачиваясь к окну.

– А что он требует? На что намекает?

– Ладно, я вас ни о чем не спрашивала…

– Это чужой человек или кто-то из челядинов? С кем ты говорила? О чем? О маме?

Тетка Дарья так и этак допытывалась у Маши, что она имела в виду, но девочка уже замкнулась в себе, ей было стыдно за вспышку ярости. Для себя она уже решила, что не поедет со старьевщиком – с какой стати ей ему доверять? Папа бы этого точно не одобрил. Но и к тете после услышанного Маша начала относиться настороженно. Ее губы раздвигались в довольной улыбке, когда она представляла себе, что поедет к морю, на лошадях, может быть, в карете, что Авдуська перешьет ей парчовые платья, что в один прекрасный день она найдет способ проникнуть в барак. А куда торопиться? В свой мир она все равно вернется в ту же секунду, когда уходила. Почему бы ей не пожить несколько лет в мире рысарей?

– Если бы тетя и в самом деле боялась Зазубрину, она бы уже впереди паровоза летела из замка на Теплый берег, ведь в отсутствие хозяев крепости не воюют! – подбодрила себя девочка, вспомнив страницы летописи.

Однако на обед к тете девочку не позвали, ей в комнату Авдуська принесла куриную грудку с кислой капустой, бульон, пирожки с картошкой и жареным луком и ромашковый настой с медом.

– Госпожа сударыня с проверками по замку ходит, – бесхитростно объяснила девушка. – Запасы смотрит перед осадой, челядинов считает, вдруг кто детей из деревни привез или сродственников.

– С проверками! – вскинулась Маша. – Можно мне с ней, в барак…

– Тише, тише, – замахала руками Авдуська, – и не мечтай! С ней тетка Дарья ходит, уж она что-то знает. А тебе велено в комнате оставаться, к бараку и вовсе не подходи, подхватишь проклятье заново, от ледяного рысаря, как знать. Давай я у тебя тут приберу маленечко, чтобы нам обеим не попало…

Но Маша поняла, что Авдуська лукавит – в комнате порядок она наводила для виду, больше вещи рассматривала да языком чесала. Видимо, хотела до темноты проследить за девочкой, что та не побежит в барак, а на ночь двери замка все равно запираются. А может, ей самой хотелось избежать проверок госпожи сударыни и тетки Дарьи. Села Авдуська в уголок со спицами в руках, принялась вязать рукавички, да байки рассказывать, как у них в деревне все в мире живут, с соседями не ругаются. Слушала Маша, пока не поняла, что соседями девушка называет нечисть – домового, банника, кикимору. Ей стало скучно, она притворилась, что спит. Даже храпела для виду.

Авдуська посидела, пока не начало смеркаться, потом вышла из комнаты, забрала посуду. Маша тотчас вскочила, надела вместо плетеных лаптей шерстяные носки, чтобы ее шаги в коридорах замка были бесшумными. Однако, пройдя немного по коридору, девочка насторожилась – что-то в замке ощутимо изменилось, он не казался больше безопасным. Может, это оттого, что нерадивые слуги не заменили погасшие факелы, и в коридорах стояла жуткая тьма. А может, все дело в странных звуках, заполнивших крепость от подземелья до верха башен – стон, плач, леденящие душу крики, при всем желании их невозможно было принять за ветер или сквозняки. Девочка замедлила шаг, прижалась к стене, уговаривая себя, что ей все только мерещится – странный разговор со старьевщиком, пропавшие девочки, Авдуськины байки… Но впереди по коридору раздался непривычный звук шагов – цоканье, словно кто-то шел в шерстяных носках не то с пришитыми к ним зачем-то шпорами, не то с металлическими набойками. Маша поплотнее запахнула куртку, чтобы свет фонарика колокольцев не выдал ее, юркнула в первую попавшуюся комнату, притаилась за ковром у входа, в щелку разглядывая сгустившуюся тьму в коридоре. Цоканье приближалось неотвратимо…

Показался теплый, дрожащий свет. По темному коридору, вытянув перед собой руку с факелом, шла Рыкоса Гривастая. Ее обычное платье казалось золотым, так на нем играли блики огня. Ее постоянно поджатые губы счастливо улыбались. Девочка вздохнула с облегчением и уже хотела выбежать из своего убежища, как вдруг ее остановило следующее – в левой руке тети она увидела синий цветок, и его острое лезвие было испачкано чем-то темным. Рыкоса явно брезговала положить его в рукав. А еще, не то от неверного света, не то от блика карие глаза привенихи посветлели, и глубина зрачков осветилась изнутри темно-красным, словно яшма на Машином платье.

Девочка замерла, ожидая, пока тетя пройдет мимо. Потом осмотрела комнату – такую же спальню, как и у нее, только на коврах были вышиты другие цветы, бледно-розовые розы на зеленом фоне. Спать в своей постели показалось страшно. Маша раскрыла чужой сундук – он был пуст. Только какие-то старые, поеденные молью шерстяные шарфы лежали на дне. Девочка с трудом содрала с себя жесткое платье, которое мешало залезть в сундук, свернулась клубочком, укутавшись в шарфы, захлопнула за собой крышку, как в первый день. Бусы кололи шею, портрет венцессы холодил кожу, перед глазами стояло лезвие кинжала привенихи, могла ли на нем быть кровь? Просто голова шла кругом… Маша сказала себе:

– Я все-таки чужая здесь. Надо помнить, кто я и почему оказалась в этом мире. Пусть сами разбираются в своих чистопородных интригах, портретах, самозванках, беспрекословных приказаниях, прочих подлостях, я в этом не участвую. Завтра я должна покинуть Громовую груду, чтобы быть свободным СКВОЗНЯКОМ, исследовать этот мир и ни от кого не зависеть…

Загрузка...