Маша плакала в сундуке, пока не уснула. А разбудили ее женские голоса.
– Нет тут ничего.
– А чего ты ждала?
– Чего-нибудь. Чего-то надо было ждать.
– Глянь на кровать…
Диалог не показался ей странным, потому что девочка подумала, что он ей только снится. Все тело затекло от неудобной позы. Маша попыталась потянуться, но уперлась в деревянные стенки. Открыла глаза – темно.
– А-аа! – от испуга завопила девочка. – Замуровали! Заживо закопали!
Кто-то подхватил крик над ее головой, а через несколько секунд крышка распахнулась, и девочку буквально выдернул из сундука и поднял над своей головой дядька в пузатом железном жилете, по которому Маша тут же гулко забарабанила ногами.
– Пре-крааа-тить! – рявкнул дядька.
Девочка замолчала, с интересом оглядывая того, кто ее держал. У него было совсем не злое лицо. На голове отороченная мехом железная шапка со спицей посередине, к жилету приделаны меховые рукава, остальное Маше было не видно. Рядом стояли две перепуганные женщины в одинаковых полосатых юбках, одна молодая, лет на десять старше Маши, вторая – пожилая. В комнату сквозь узкие окна проникали лучи бледного зимнего солнца, высвечивая желтые подсолнухи, вышитые на тускло-красных коврах, закрывавших каменные стены не хуже обоев, бело-сине-зеленые изразцы печи, инкрустированные перламутром деревянные столбики старинной красивой кровати.
– Успокоилась? – буркнул стражник, ставя Машу на пол. – Неча головой вертеть. С людями поговори сначала!
– Доброе утро, – упавшим голосом поздоровалась Маша. Она вспомнила вчерашнюю ночь и со страхом оглянулась на ковер, скрывавший выход в коридор.
– Доброе. Чего ты в сундуке сидела? Зачем доспех напялила? – напустились на девочку с вопросами люди. Почему-то никого не интересовало ни как ее зовут, ни что она делает в этой комнате.
– Тут ночью зверь в коридоре рычал какой-то, – дрожащим голосом ответила Маша. – Я испугалась.
– Есть чего бояться, – заржал дядька. – Тетя твоя…
Он осекся, потому что старшая из женщин ткнула его в железный бок, потом продолжил:
– Тетя твоя захворала малость, животом, вот и выла вчера. Чего бояться-то, я, то есть стража, кругом, крепость надежна, ворота заперты, стрельцы в карауле…
– Крепость? – переспросила девочка, вновь оглядывая комнату, окна, вспоминая каменный коридор.
– Ну да, замок ваш, Громовая груда, а вы, дорогая наша венцесса Калиночка, здесь в полной безопасности, – раздельно и чересчур внятно сказала старшая, – иди, дядька Завояка, дров принеси, холодно тут, как в могиле… Тьфу, чего это я, поминаю, дура старая…
– Венцесса? – растерянно повторила Маша.
– Да, да, наша венцесса, Калина, маленькая госпожа сударыня, прихворнули вы, три года лежали без памяти, тетя ваша за вами ухаживала, с чего же это сегодня вскочили, ума не приложу, ну да здоровы и ладно… Тетя велела нам вами заняться…
– Горло болит, – пожаловалась девочка. – И еще голова.
– Горло? – Женщина прижала мясистую ладонь к Машиному лбу. – Горишь вся. На проклятье ледяной кости не похоже. Ну-ка, открой рот!
Не слушая возражений, она произвела осмотр ловко и быстро, пожалуй, сноровистее Машиного папы, педиатра. Потом уперла руки в бока и начала командовать:
– Венцесска, в постель! Авдуська, дуй на кухню, поторопи дядьку Завояку, распорядись насчет куриного бульона и соснового масла…
– Мне придется это съесть? – оторопела девочка.
– Нет, сосновое масло можешь не есть! Авдуська, принесешь две жаровни, чайник, яблочный уксус. У венцесски задушиха приключилась, ничего-ничего, у моих пятнадцати детей у всех была, все выжили, и тебя, маковка, вылечим!
– Конечно, тетка Дарья! – выпалила Авдуська, выбегая из комнаты.
Маша чувствовала слабость после мучительной ночи в сундуке, она не спорила с теткой Дарьей, надела предложенный ей огромный свитер из грубой серой шерсти, носки, такие плотные, что ноги в них были будто в сапогах, легла в перестеленную постель. Служанки принесли две раскаленные жаровни и поставили их с двух сторон кровати, растопили печь, воздух в комнате начал согреваться.
– Барсучий жир, да сосновое масло, да еловые шишки, да бульончик наваристый, из курочки, вот лучшие снадобья! – приговаривала тетка Дарья, суетясь вокруг девочки.
Никем не замеченная, в комнату тихо вошла женщина в строгом платье из серебряной парчи, с молочными капельками кварца и белого халцедона по цветочным узорам. Постояла несколько секунд, глядя на Машу. Девочка случайно повернула голову и, заметив гостью, на всякий случай поздоровалась, с любопытством разглядывая бледное гладкое лицо, неулыбчивые губы, кошачьи глаза, волосы, небрежно заплетенные в косы. Цвет их более всего напоминал мерзлую землю – светлые прядки обледенелого песка, угольные вкрапления чернозема, густая масса цвета спитого чая. Женщина жадно рассматривала Машу, не отвечая на приветствие, и молчала.
– Гоcпожа сударыня! – ахнула Авдуська, едва не опрокинув жаровню.
– Ваше чистопородие! – воскликнула тетка Дарья. – Как видите, ошибочка вышла, выздоровела венцессочка от проклятья ледяной кости, захворала задушихой, но не извольте беспокоиться, поставим на ноги…
Женщина неопределенно повела плечами, уронила с бледных губ равнодушно-ласковое:
– Выздоравливай, детка.
Потом повернулась и вышла из комнаты, только тяжело колыхнулся ковер над входом.
Маша пролежала весь день в кровати, сходя с ума от скуки и дыма от жаровен, заполнившего комнату. По временам она проваливалась в неглубокий сон, ее будила тетка Дарья, чтобы влить в нее очередную порцию бульона, по поверхности которого плавали крохотные кустики засоленного укропа, темного, ароматного. Авдуська вызвалась ночью дежурить у Машиной кровати, но тетка Дарья возразила, сказала, что запрещено правилами Громовой груды челядинам находиться ночью в господской части замка.
– Ничего, задушиха не задавит, поверь моему опыту, – авторитетно заявила она. – У тебя хорошая глотка, прямо как у госпожи сударыни, тетушки твоей.
– Тетушки? – повторила Маша.
– Ну да, привенихи, госпожи Рыкосы Гривастой, одна она у тебя, сиротки, осталась. Ты не серди ее понапрасну, а не то… Ну да ладно, спокойной тебе ночи, спи и ничего не бойся, пока нас не завоевали, в крепости нет ничего страшнее госпожи сударыни.
Маше оставили свечу и странные, длинные кривоватые спички с неровными серыми головками, но она не боялась темноты, ведь с ней был волшебный фонарик колокольцев. Она надела куртку с броней поверх свитера, как только служанки ушли. Полежала немного, вглядываясь в ночное небо за незастекленными окнами, потом голова ее стала легкой, тело тяжелым, она почувствовала, что засыпает, и приняла покой с благодарностью. Однако ночью ее разбудил магический зов.
Маша села на постели, сердце так сильно колотилось, что она прижала руку к груди. Зов был похож на тот, что говорил ей об окончании ее миссии в другом мире, однако тот был успокаивающим, звал домой, обещал отдых, а этот словно проникал внутрь, носился беспокойным ветром в груди, от чего стыла душа, хотелось бежать куда-то, спасти кого-то…
Но кого? Девочка вскочила с кровати, застегнула куртку, подошла к узкому окну, пытаясь выглянуть – по стене бродил одинокий свет факела, видимо, его держал в руке невидимый в снежной мгле стражник. Зов потряс девочку изнутри в последний раз и затих.
Как же выбраться из замка? Куда идти, где искать того, кто зовет ее столь отчаянно? Нет ли там опасности?
Помедлив, Маша вышла в коридор, в трепещущий свет смоляных факелов. Холод камней чувствовался даже сквозь толстые шерстяные носки, стоять на месте было нельзя. В этот момент раздался вчерашний рев зверя, смертельно озлобленного.
– Служанки и стражник сказали, в крепости нет никого страшнее тети, – напомнила себе Маша. Привениху она не боялась – та выглядела, может быть, слишком бледной и уставшей, но все-таки довольно молодой и симпатичной женщиной. Не колеблясь, Маша пошла по коридору, ориентируясь на жуткие звуки. Коридор все закруглялся и закруглялся, поднимаясь вверх, на стенах попадались вышитые старые ковры, которые скрывали вход в темные безлюдные комнаты. Наконец коридор закончился тяжелой, обитой жестью двустворчатой дверью. Из-за нее пробивался свет. Девочка несколько секунд рассматривала жестяные завитушки на толстых, потемневших не то от времени, не то от копоти факелов досках двери, потом решительно толкнула створку, ожидая увидеть лестницу или новый коридор. И оказалась на пороге зала.
В лицо ей пахнуло холодом от высоких окон, несмотря на две горящие изразцовые печи. Белый, как снег, округлый зал с колоннами, идущими от двери к дальней стене, к возвышению. На нем стоял трон – Маша сразу это поняла, он был простым, деревянным, без украшений и вместе с тем древним и величественным. У его подножья сидела привениха, в груде меховых шкур с торчащими лапами, с мертвыми глазами на мордочках лис, зайцев, волков. Облокотившись на трон, спиной к двери, она запрокидывала голову и выла, как волк, а потом рыдала горько, прерываясь на сдавленный кашель, звучащий, как испуганный кошачий крик.
– Что с вами? Вам плохо? – испугалась Маша и сделала несколько шагов к женщине.
– Стой! – привениха вдруг выпрямила спину, но не повернула головы, напротив, прикрыла ее тигровой шкурой, лежащей на сиденье трона. – Не подходи. Я сейчас, возьму себя в руки. Подожди.