Геннадий Леонидович Бордовский лет с двенадцати жил в каменном веке. То есть он, конечно, как все, ходил в школу и даже окончил ее с медалью. Потом учился в одном институте, работал в другом, но при этом мыслями и чаяниями пребывал преимущественно в верхнем палеолите.
Его увлечение этим периодом истории человечества началось с походов в пещеры, которых было много в скалистом высоком берегу реки вблизи родной деревни. Со старым дедовым биноклем маленький Генка мог разглядеть череду округлых темных провалов даже из чердачного окошка теткиного дома.
Добраться до пещер, впрочем, было непросто: сначала нужно дойти до моста в трех километрах от деревни, потом пересечь реку, проломиться сквозь густой кустарник на том берегу и вскарабкаться по крутому скалистому откосу, отполированному разливами. Причем спуститься оказывалось даже труднее, чем подняться, а при падении запросто можно было что‑нибудь себе сломать.
Как первобытные люди жили в своих каменных скворечниках, Генка не понимал. Ладно, воду из реки могли сверху черпать, какими‑нибудь кожаными ведрами на веревках, а купаться что, даже в жару не ходили? А белье стирать? Хотя белья у них, наверное, не было. Из чего его шить – из звериных шкур?
Со шкурами у первобытных предков проблем, конечно, не было. В лесах вокруг деревни до сих пор во множестве водились зайцы, волки, медведи, а в древние времена наверняка и мамонты жили.
Генка представлял трусы из шкуры мамонта и давился смехом. Тетка, женщина не злая, но строгая, грозила ему пальцем, а то и ремнем.
«Хаханьки да хиханьки у дурачка Миханьки», – повторяла она, желая вырастить племянника мужчиной серьезным и ответственным. Не таким, как его папанька, который с гармошкой не расставался и на любом деревенском сборище появлялся одним из первых. Раньше, чем жених с невестой, если то была свадьба, и сразу после покойника, если предстояли похороны.
Пил папанька так же охотно и много, по пьяни и погиб еще молодым, заночевав в сугробе по пути с очередной затянувшейся гулянки. Замерз до звона, в ледышку! В Сибире морозы суровые. А мамка Генкина померла еще в родах, вот и остался он с вдовой – бездетной теткой.
Пещеры были его тайным царством, заколдованным королевским дворцом. Другие пацаны, если и решались сунуться в темные каменные норы, далеко не заходили. Генка же отважно исследовал анфилады пещер, забираясь туда, где нога человека не ступала давным-давно.
Наполнив дедову солдатскую фляжку колодезной водой и рассовав по карманам пару вареных картох, краюху хлеба и запасную батарейку, летом он что ни день удирал в пещеры. И жил бы там, если бы тетка под угрозой применения дедова же солдатского ремня не требовала, чтобы племянник хотя бы ночевал, как человек, под крышей. Но Генка все равно в самой светлой – близкой к выходу – пещере устроил себе логово, перетащив туда старое шерстяное одеяло, походный котелок и небольшой запас дров. Нож и ложка – старые, с истончившимся краем – у него всегда были с собой. Неказистые, но крепкие, они служили разнообразно полезным инструментом: хоть консервную банку вскрыть и опустошить, хоть в земляном полу пещеры покопаться.
Копал Генка методично, уже тогда проявляя основательность истинного ученого, и иногда находил удивительные штуки: кремневые наконечники, каменные бусины, костяные иглы. Но самое интересное пряталось не в земле, а под сводами дальней из пещер.
Рисунки.
Удивительно живые и точные изображения животных: крутобоких рыжих быков, летящих оленей с роскошными ветвистыми рогами, ладных лошадок с короткими вздыбленными гривами и развивающимися хвостами. Генка все ждал, что найдутся и мамонты.
Рисунки были чудесные, волшебные. Выхваченные из мрака желтым светом фонарика, быки и олени будто оживали и так и норовили снова умчать в темноту, стоило только отвести от них глаз и луч.
Да и увидеть их было не так‑то просто. Пока не посветишь высоко, под выпуклый каменный потолок, не заметишь.
Генка ложился на пол, сунув под голову вещмешок, складывал на груди руки, удерживая в них установленный почти вертикально фонарик, и долго-долго смотрел на бегущих быков, лошадей и оленей. До тех пор, пока ему не начинало казаться, что их нарисованные охрой тела мелькают у него перед глазами, сливаясь в сияющую красно-коричневую полосу. Пару раз он так и уснул и тогда будто тоже несся обочь топочущего стада, приминая босыми ногами густую траву и держа наготове короткое копье с граненым каменным острием…
Из той же дальней пещеры он притащил домой камни – серые, плоские, размером с детскую ладонь. Некоторые из них были в пятнах такой же красно-коричневой краски, какой кто‑то когда‑то нарисовал быков и оленей.
Фантазия у Генки работала будь здоров. Он не затруднился придумать, что это разрозненные части одного изображения, и долгими зимними вечерами, когда до пещер было никак не добраться, так и сяк раскладывал пятнистые камни, пытался собрать их в общую картинку. Конечно, это ему не удалось. Идея была интересная, но совершенно не научная, навеянная, как он сам понял позже, сказкой «Снежная королева», где мальчик Кай пытался сложить из льдинок слово «вечность».
После окончания школы Генка уехал из дома, чтобы выучиться на археолога. Тетка эту его затею не одобряла, все повторяла: «Хочешь рыться в земле – иди в сельхозтехникум в районе», но и мешать не стала, даже дала денег на дальнюю дорогу. А Генка взял и поступил в Ленинградский университет!
И уже там узнал: его любимые плоские серые камни красиво зовутся «азильские гальки», потому что чаще всего их находят в пещере Мас-д’Азиль во французских Пиренеях. Там обнаружили более двухсот грубо раскрашенных красной охрой галек с узорами в виде простых геометрических фигур и линий, напоминающих буквы финикийского алфавита или силлабограммы крито-минойского письма. На территории современной России таких еще не находили. И зачем люди верхнего палеолита украшали гальки абстрактными декоративными рисунками, до сих пор никому не известно.
Само собой, деревенская тетка великой культурной ценности Генкиных любимых камней не поняла и выбросила их вон, едва он упорхнул из дома. Упрекнуть ее за это Генка не смог, поскольку снова приехал в деревню только на похороны тетки.
К тому времени он получил диплом, поступил в аспирантуру и лелеял планы стать великим археологом. А темой исследования, конечно же, выбрал нефигуративные изображения на гальках и каменных плитках в палеолите Северной Евразии.
В мечтах своих Генка, то есть уже Геннадий Леонидович, видел себя руководителем экспедиции, со всей возможной тщательностью и дотошностью исследующей пещерный палеолитический памятник вблизи родной сибирской деревни Зеленцово. Это прекрасно звучало бы в научных докладах: «археологический памятник эпохи верхнего палеолита Зеленцовская пещерная стоянка».
Увы, пока Геннадий учился в Ленинграде, вход в дальние пещеры наглухо завалило. Железнодорожники очень неудачно взорвали гору, пробивая проход для новой трассы. Так и знал, что нельзя оставлять свое королевство без присмотра!
Все, что осталось молодому археологу на память о так и не явленном миру археологическом памятнике эпохи верхнего палеолита «Зеленцовская пещерная стоянка», – два древних камня. Азильские гальки практичная тетка подтыкала под распахнутые створки окна, чтобы те не захлопывало порывами ветра. Эта малопочтенная служба и позволила артефактам уцелеть.
Пожалуй, тетке можно было сказать спасибо. Она сберегла самые редкие – украшенные не рисунками охрой, а рядами процарапанных канавок, соединяющих точки-ямки разной глубины. Камни походили на аккуратно разлинованные страницы, что будоражило воображение Геннадия. Он не сомневался, что таким образом на гальках записана некая важная информация! Но какая?
Понятно было одно: рифленая поверхность «полосатых» камней удерживала деревянные створки оконных рам надежнее гладкой, что и определило теткин выбор. От какой глупости иногда зависят действительно важные вещи!
Похоронив единственную родственницу, Геннадий снова убыл в Ленинград и в деревню Зеленцово больше не возвращался.
Две азильские гальки, найденные в Сибири, уехали вместе с ним в город на Неве и стали талисманом подающего надежды ученого.
Геннадий Бордовский верил, что однажды разгадает тайну своих полосатых камней – секрет из верхнего палеолита…
– Так, погодите, а какая тайна, я не поняла? – встрепенулась Марина, дотоле завороженно слушавшая рассказчика.
– Насечки и штриховка на предметах эпохи палеолита явно искусственного происхождения. Но мы не знаем, случайно они возникли или представляют собой специально оставленные знаки. – Бордовский охотно пустился в объяснения.
– Как можно случайно процарапать в камне десяток-другой параллельных линий? – резонно удивилась Марина. – Без современной техники, первобытными инструментами?
– Вот именно! – признательно кивнул ей Боровский.
Марина зарделась.
Ирка подпихнула меня локтем, указала глазами: смотри, мол, что тут у нас происходит! Никак рождается лямур-тужур.
– Но неизвестно, образуют ли эти избражения систему знаков и если да, то что она обозначает. – Боровский явно оседлал любимого конька. – А я пытаюсь…
– Гхм, гхм! – покашляла я. – Все это очень интересно, но я по-прежнему не понимаю другое. Что вы, Геннадий Леонидович, делали в квартире Олега Голованова, с которым, как выяснилось, даже незнакомы?
– Мы не совсем незнакомы, просто не были друг другу представлены, – завилял Бордовский. – Ах, давайте я снова все по порядку…
– И таким образом мы хоть немного приблизимся к решению наших финансовых проблем! – закончил свою речь Субботкин и фамильярно щелкнул по носу пожелтевший мраморный бюст неизвестного гражданина, предположительно Римской империи.
Слишком вольное отношение к памятнику античности отчасти оправдывало то, что мраморный гражданин вполне мог олицетворять собой упомянутые финансовые проблемы.
Старейший в России институт, занимающийся археологическими исследованиями – правопреемник самой Императорской археологической комиссии! – располагался в Ново-Михайловском дворце, памятнике архитектуры в самом центре Санкт-Петербурга. Точнее сказать, делил помещения дворца с еще двумя научно-исследовательскими институтами Российской Академии наук. Это было престижно, но неудобно и затратно.
Интерьеры требовалось бережно сохранять. Из-за этого в великокняжеских покоях, превращенных в кабинеты ученых и управленцев, нельзя было сделать нормальный современный ремонт, а ведь работа мастеров прошлого неизбежно ветшала. На днях замдиректора по хозяйственным вопросам только чудом не получил по голове отвалившейся гипсовой ручкой ангелочка с лепного карниза под потолком.
Замом по хозвопросам как раз и являлся Субботкин. Всем было понятно, почему он озаботился поиском денег на протезирование для своего подпотолочного ангелочка: не хотел, чтобы тот его еще и ножкой приложил.
Зам по х/в – так за глаза называли Субботкина подчиненные – не пользовался в коллективе особым уважением. Во-первых и в‑главных, он не был ученым и прежде входил в руководящий состав какого‑то промышленного предприятия. От тех времен у Субботкина остались привычка обидно обзывать коллег «наш дружный трудовой коллектив» и излюбленная фраза «этот вопрос будет решать руководство заводоуправления».
Но зам по х/в, надо отдать ему должное, в отличие от некоторых маститых ученых, не закоснел до мраморной твердости и находил весьма необычные решения. На сей раз он придумал, как раздобыть дополнительные средства на ремонт, который был весьма недешев, поскольку его следовало производить редкими материалами и силами особых специалистов. Джамшутов с мешком штукатурки призвать было нельзя.
– Мы будем популяризировать нашу науку, вызывать у граждан интерес и монетизировать его! – радостно объяснил Субботкин и на этот раз покровительственно похлопал мраморного римлянина по желтушной щечке. – Любознательные туристы и неравнодушные жители города станут посещать платные экскурсии, которые будет проводить наш дружный трудовой коллектив!
В дальнем от трибуны конце дубового зала, при Великом князе служившего столовым, а теперь превращенного в лекционный, предательски застучали, складываясь, стулья: некоторые ученые мужи сочли озвученную новацию принижающей их достоинство и поспешили удалиться.
– Прошу готовить соответствующие предложения, инициативным сотрудникам ответственно обещаю материальное поощрение! – повысил голос Субботкин, и стук складывающихся стульев прекратился.
Не настолько велики зарплаты младших и даже старших научных сотрудников, чтобы упускать возможность получить хоть какое‑то материальное поощрение.
– Позволите? – Геннадий поднял руку, заметно удивив окружающих.
До сих пор старший научный сотрудник Бордовский инициатив не проявлял.
– Прошу, прошу, Геннадий… мн… Ларионович! – Обрадованный Субботкин взмахами рук поднял ветер и Бордовского.
– Леонидович, – миролюбиво поправил тот. – У меня предложение. Давайте для начала организуем для масс Дни археологии? Бесплатно.
Субботкин нахмурился.
– Для популяризации нашей науки и привлечения положительного внимания общественности и средств массовой информации, а также с целью получения в будущем году соответствующего гранта Комитета по науке и культуре, – не обескуражился Бордовский.
Лицо Субботкина прояснилось.
– Гранты – это очень хорошо! – закивал он. – Это вы в правильном направлении мыслите, Геннадий… мн… Леопольдович!
– Леонидович, – снова поправил Бордовский, коротко раскланялся и сел. Хотя на самом деле ему хотелось подпрыгнуть и издать дикарский боевой клич – как в детстве, при обнаружении в культурном слое древней пещеры чего‑то особенно интересного.
Геннадий определенно чувствовал: это его шанс!
Он защитил свою кандидатскую диссертацию по теме сложной символической деятельности жителей Сибири в верхнем палеолите на материале находок, сделанных при исследовании стоянки, располагавшейся в сотнях километров от его родной деревни, но все еще не потерял надежды открыть миру свои любимые Зеленцовские пещеры.
К сожалению, в данный момент сам факт их существования подтверждали только две азильские гальки, обнаружение которых не было должным образом задокументировано, из-за чего артефакты в большой степени утратили ценность.
У Геннадия не было возможности убедительно доказать их происхождение и использовать в научных работах. Коллеги, закостеневшие не хуже ископаемых мамонтов и динозавров, как минимум не приняли бы его всерьез. А могли и поднять на смех, усомниться в профессионализме, даже упрекнуть в подтасовке… Археолог Бордовский – кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института материальной культуры Российской Академии наук, завотделом палеонтологии – не мог рисковать своей репутацией.
Но рассказать о своих чудесных агильских гальках любителям древней истории, подбросить журналистам интересную информацию о спрятанной в горах Сибири пещере сокровищ первобытного искусства он мог – а почему же нет? Популярная лекция для широкой аудитории – совсем не то же самое, что научный доклад в кругу узких специалистов. Никто его ни в чем не упрекнет, «руководство заводоуправления» только спасибо скажет, может, даже премию даст.
А там, глядишь, журналисты раздуют сенсацию, найдутся спонсоры из нуворишей, желающих создать себе имидж просвещенных личностей, и мечта Геннадия – полномасштабное исследование Зеленцовского пещерного комплекса – сбудется! А он возглавит экспедицию!
– Кгхм, кгхм! – вновь покашляла я, намереваясь с намеком заметить, что все это очень, очень интересно, но нельзя ли уже ближе к теме?
Однако рассказчик трактовал изданные мною звуки по-своему.
– О, у вас тоже в горле пересохло! Еще чаю? Пирожных? – Бордовский вдруг вскочил, приложил руку к сердцу. – Простите великодушно отсутствие галантности, я был как‑то… – Тут он замялся, подыскивая правильное слово.
– Выбит из колеи, – подсказала я.
– Буквально. – Геннадий Леонидович улыбнулся и потер плечо, пережившее встречу с перелетной бутылкой. Ирка и Марина засмеялись, я удовлетворенно усмехнулась: все хорошо, никто ни на кого не обижается. – Кому какое пирожное?
– Мне классический эклер, – первой определилась Ирка.
– Мне трубочку с зефирным кремом, – сказала я.
– А у меня с со… – начала было, как обычно, Марина, но не договорила, неожиданно передумав: – А мне любое, на ваш вкус.
Бордовский убежал делать заказ.
Ирка положила подбородок в ладонь и выразительно поморгала, пристально глядя на сестру.
– Что? – Та притворилась, будто не понимает намека.
– Тебе понравился Бордовский! – уличила ее Ирка. – Ты даже согласилась принять от него вредное пирожное, не стала давиться своими жуткими конфетами!
– Мои конфеты вовсе не жуткие. – Марина возразила, но как‑то вяло, неэмоционально. – Бордовский очень милый. – А вот тут эмоции проявились. – Агильский зайка!
– Азильская галька, – машинально поправила я.
– Да я запомнила, – отмахнулась от меня Марина и точно так же, как Ирка, положила подбородок в ладонь, глядя на Бордовского у стойки. – Просто он похож на зайку, не находите? Эти его очочки, как у Кролика из мультфильма про Винни-Пуха…
– И этот его белый пух вокруг лысины, – поддакнула Ирка.
– Имей уважение, это благородные седины! – обиделась за своего зайку ее сестра. – Слишком ранние, по-моему. Должно быть, Геннадию непросто живется. Еще бы, в таком возрасте – без заботливой жены…
– С чего ты взяла, что у него нет жены? – усомнилась Ирка.
– Обручального кольца нет!
– Это ни о чем не говорит, многие мужчины, да и женщины тоже, не носят кольцо, но при этом состоят в браке.
– К вопросу о браке! – У меня зазвонил телефон. Я посмотрела, кто вызывает, и прилепила трубку к уху.
– Ты где вообще? – с подозрением спросил муж.
– Вообще – в лучшем из миров, по Вольтеру, – отшутилась я. – А в частности – в соседнем доме. Мы сидим в ближайшем кафе-пекарне.
Вот так: честно, но без лишних подробностей. Зачем объяснять, кто это «мы»? Моему герою может не понравиться присутствие в компании недобитого им мамонта.
– О, класс, возьми нам что‑нибудь вкусненькое к вечернему чаю, – обрадовался Колян.
– Непременно, ждите, – пообещала я и на этом закончила разговор.
Вернулся Бордовский, и как раз со вкусненьким. Дамы благосклонно приняли свежий чай-кофе и дополнительную порцию пирожных, а я все‑таки попыталась дать понять нашему рассказчику, что краткость – любимая сестра таланта, признавшись:
– Все никак не пойму, какая связь между нашим Олегом и этими вашими гальками?
– Прямая. – Бордовский сел, придвинул к себе тарелочку с пирожным и очень буднично сообщил:
– Этот ваш Олег те мои гальки украл.