Стол накрыли скромный. Дед Иван не любил пышные пиршества. Пришли соседи. Бабку Клаву, почти ослепшую, опирающуюся на изогнутую деревянную клюку привела ее дочь, тетя Наташа. Пышных речей не говорили. Старики скорбно вздыхали, старушки вытирали уголками платочков выступающие слезы. А я чувствовала себя сиротой, какой, по сути, и стала. Оглядела с тоской старый дом. Ходики на стене, кот Васька, обычной «дворовой» масти, называемой в простонародье «бусенький», испугано поглядывал из-за печки. Домотканые половички, чистенькие шторки на окнах, вышитые еще моей бабулей в молодые годы, старый расписанный розами, облезлыми от возраста, сундук, сверху прикрытый круглым половичком. Все, что мне в детстве казалось таким загадочным, таким таинственным и прекрасным, сейчас словно полиняло, поблекло. Как будто приехавший передвижной цирк свернул свои гирлянды, флажки и шарики, после окончания представления, превратившись в серенький и, полинявший от частых дождей, хлам.
На меня навалилась такая тоска, что хоть волком вой. Валентина, моя давняя подруга, несколько суетливо разлила водку по стопкам, и торопливо провозгласила:
– Ну что, еще раз за помин души… Пусть земля деду Ивану будет пухом… – Шумно выдохнула и опрокинула стопку целиком в рот. Сморщилась, и схватив корочку хлеба, занюхала, не закусывая.
Видимо, своей короткой речью она хотела дать понять собравшимся, что пора, мол, и честь знать. Народ, отследив взглядами весь процесс от наливания, до занюхивания корочкой, потянулся за своими стопками, с невнятными бормотаниями, на тему «земля пухом». Бабка Клава намахнула стопку без слов, затем, сгребла своей куриной, высохшей от старости лапкой очередной блин, макнула его в густую сметану и принялась его шамкать беззубым ртом. Наталья, ее дочь, только неодобрительно головой покачала, но возражать или делать замечания на людях не стала. Прожевав блин, бабка не успокоилась, и потянулась за вторым, при этом с любопытством принялась меня расспрашивать:
– Полинка, а ты, чай, дом-то теперь продашь? Поди, обратно в Рязань умотаешь? – И не дожидаясь от меня ответа, пробурчала недовольно. – Вам теперь все города подавай… А про корни свои-то и не помните вовсе. Оторвались вы от корней своих! Эх… Молодежь, молодежь… – И потом, сразу без перехода, глянув на меня остро так, что я уже сомневаться начала в ее плохом зрении. – А дед-то твой в жизни толк знал. Хоть и суровенек был, а понимал, что к чему… – И она опять повторила манипуляцию с блином, не дожидаясь от меня ответа.
А я сидела за столом, глядя в одну точку перед собой. За всю свою жизнь я не помнила, чтобы дед когда-либо болел или на что-то жаловался. Он всегда был крепок. На замечания соседских старух о «слишком долгом веке» всегда отшучивался, со смешком отвечая, что из вредности переживет их всех. Девяносто два года, это вам не хухры-мухры. Три войны прошел, ранения имел, ордена, как иконостас, а скромен был. О подвигах своих не хвастался. На мои детские недоуменные вопросы всегда отвечал, что выполнял свой долг, как и положено мужчине, и не видит в этом чего-то необычного. Ведь не считает же женщина подвигом стирку, уборку, воспитание детей. Подобный подход меня всегда несколько обескураживал, но в споры с дедом я не вступала, мотая на ус, как и положено, его житейскую простую и безыскусную мудрость. Дрова рубил, раздевшись на морозе до пояса, колодезной водой обливался на рассвете. А тут, он просто вечером уснул, а на утро уже не проснулся. Смерть деда потрясла меня до глубины души. После гибели родителей, он оставался единственным родным мне человеком в этом мире. И, разумеется, я винила себя, за то, что не была с ним рядом в это время. Врачи меня уверяли, что это бы ничего не изменило. У него в один момент просто остановилось сердце. И мое присутствие вряд ли бы что-то изменило.
Когда мне сообщили о его смерти, позвонив на работу, я сгоряча решила, что избавлюсь от этого дома, и уеду из этих краев навсегда, и никогда больше не вернусь в эти места. Работа в Рязанском горзеленстрое меня вполне устраивала, у меня была квартира, мои друзья, и в общем-то, своя привычная жизнь. То приключение, произошедшее со мной много лет назад в старой усадьбе, уже почти забылось. И только еще изредка во снах, топот тяжелых шагов за моей спиной заставлял вскакивать меня с постели в холодном поту.
Помню, тогда, дед сразу кинулся в милицию. Они выслали наряд, но, разумеется, ничего и никого на чердаке не обнаружили. Посоветовали деду рассказывать поменьше всяких страшилок детям и с тем удалились. Но дед был мудр, он знал меня очень хорошо, и видел, в каком состоянии я тогда принеслась домой. Он поверил моему сбивчивому рассказу сразу и безоговорочно. И, от греха подальше, сразу же отправил меня обратно в город. То событие постепенно стерлось у меня из памяти. Детям вообще свойственно очень быстро забывать плохие вещи. Но однажды, когда мы с мамой отправились в обувной магазин, чтобы купить мне к школе новые туфли, я устроила истерику при виде черных «лодочек» с белым бантом в мелкий черный горох.
Прошло много времени с той поры, но изредка я мысленно возвращалась в заброшенный дом, пытаясь понять, что же я тогда увидела на самом деле.
Валентина тронула меня за плечо, и я словно очнулась. Вздрогнув, огляделась вокруг. Все гости уже ушли. И умница-Валька, даже со стола уже успела убрать и вскипятить чайник. Налив себе и мне по большой кружке чая, она уселась напротив меня и, не прибегая ни к какой особой дипломатии спросила:
– Ну…? И что ты собираешься дальше делать? Продашь дом и уедешь обратно в свой город?
Отхлебнув маленький глоток из своей кружки, я непроизвольно сморщилась. Чай был очень горячим и очень крепким. Посмотрела на подругу с усмешкой.
– У тебя есть какие-то другие идеи?
Валька попыталась скорчить равнодушную мину, но у нее это не очень хорошо получилось. Она еще с детства не умела врать. Вообще-то, она была неисправимой оптимисткой, хохотушкой и очень светлым человеком. Из нескладной пухляшки-девчонки она выросла в настоящую красавицу. Темно-русые волосы заплетены в простую косу, зеленые, какие-то даже аквамариновые глаза под черными бровями всегда искрились неудержимой радостью. Хотя, спроси ее, чему она радуется, вряд ли ответит. Довольно стройная, с красивой точеной фигурой. Ох, наверное, при такой-то внешности у нее нет отбоя от парней! Закончив медицинское училище, она, не раздумывая, вернулась обратно в родную деревню, где и работала фельдшером по сей день, нимало не печалясь ни о высшем образовании, ни о карьере. Она сосредоточенно наморщила лоб, словно решая какую-то непосильную задачу. А потом, неохотно призналась:
– Да нет… Особых идей нет… Но… Я тут подумала… А почему бы тебе не остаться тут? – Она заглянула мне в глаза с выражением, с которым наш кот Васька, налопавшись сметаны, смотрит на кусок сырого мяса. А вдруг счастье есть? А подруга продолжила уже более решительно. – Жилье у тебя есть, работу с твоей специальностью ты здесь быстро найдешь. Да чего там! Тебя в заповеднике с руками и ногами… Не говоря уже про голову. Тут вон воздух какой, а? А просторы какие!!! На берег реки выйдешь, там ни конца ни края не видать! – Начала она мне взахлеб расписывать местные красоты, постепенно вдохновлясь все больше и больше.
Я сидела слушала ее с усмешкой. Наконец, она заметила мою улыбку, и, прервав поток своих излияний, сердито заметила:
– Ну и чего ты лыбишься?! Тут сам Паустовский не гнушался жить и творить. А нам это что, не по рангу, да? Ну скажи ты вот мне честно, что там такого в твоем городе, от чего бы душа могла ликовать и петь, а? Ну подумаешь, Рязанский кремль! Так я тебе скажу, что наша церквушка на берегу Пры1 постарше вашего кремля будет!
Как ни странно, но ее пламенные воззвания произвели на меня впечатление. Безусловно, не то, как она расписывала тут передо мной красоты здешних мест. Я и без нее знала, что край этот неповторим в своем роде, как неповторимым может быть только природа в своем многообразии. Возможно, впервые в жизни, я задумалась над ее вопросом, что такого есть в городе, от чего моя душа могла бы ликовать и петь? Получалось, что ничего такого там нет и в помине. Увидев, как я задумалась, подруга воодушевилась, и продолжила расписывать мне перспективы моей жизни здесь, в дедовском доме. Я слушала ее излияния вполуха, а сама думала, что не смогу я продать этот старый дедовский дом, не смогу, и все тут! У меня рука не поднимется просто! Это было бы равносильно тому, как если бы я захотела выкинуть значительную часть своей жизни из собственной памяти! А еще, этот дом – единственное место, где будет вечно жить дух моего деда. Когда-то он срубил его своими руками, и прожил в нем всю свою жизнь. А значит, здесь я буду всегда чувствовать его заботу и любовь.
Разумеется, делиться своими мыслями с Валюхой я не стала, а то еще чего начнет от радости прыгать. А у нас все же поминки, а не праздник какой. Подруга, заметив мое решительное выражение лица, сразу примолкла, и стала настороженно поглядывать на меня. Не дождавшись никакого намека на мое окончательное решение, она, не выдержав, произнесла:
– Ну…? И чего ты решила? Не томи, подруга. Ведь сил уже никаких нет!
Я ответила весьма уклончиво:
– Не торопи… Поживем- увидим… Утро вечера мудренее… Тебе еще пару-тройку пословиц накидать? Я могу. Не торопи меня. Сама понимаешь, такие вещи с кондачка не решаются. Вот, отведем деду девять дней, а там и увидим.
Валька чуть с досады не плюнула. Покосилась на портрет моего деда, с черным обводом по краю, на стопку водки рядом, прикрытую кусочком черного ржаного хлеба, вздохнула тяжело, и проворчала:
– Ну, давай, что ли, еще за помин души Ивана Евграфовича выпьем. Светлой души был человек. Хоть и доставалось нам от него по голым ляшкам крапивой. Но, – Валька с умным видом подняла вверх указательный палец, – Он думал о нашем благе. Без строгости таких как мы держать было нельзя.
Ночевать Валентина вызвалась у меня, чему я была только рада. Мы просидели с ней за столом, чуть ли не до середины ночи. Вспоминали деда, наше детство, рассказывали друг другу о своей взрослой жизни. И даже тихонечко спели на два голоса любимую дедову песню «По Дону гуляет казак молодой». Песня как-то сама собой родилась. Затянув первые строки, Валька с испугом сначала глянула на фото деда, а потом на меня. Я поспешила ее успокоить:
– Не волнуйся, деду бы понравилось…
И мы продолжили выводить неспеша напев о плачущей деве. Наконец, утомленные переживаниями и эмоциями этого дня, разбрелись по комнатам. Едва моя голова коснулась подушки, как я тут же уснула. Проснулась, когда за окном было еще темно, а рядом с кроватью сидел Васька и орал диким голосом. Не разобравшись спросонья в чем дело, я попробовала швырнуть в него тапком. Кот ловко увернулся, и запрыгнув на стул, стал снова мяукать. Голос у него был какой-то перепуганный. Спустив ноги с кровати, я хмуро буркнула:
– Ты чего, лохматый?! На улицу, что ли хочешь?
Кот замолчал. Сидел на стуле и мерцал на меня своими глазищами, словно пытаясь что-то сказать. Кошачьих мыслей я читать не умела, поэтому, покачав головой, проговорила:
– Ну пойдем что ли, выпущу, раз уж разбудил…
Васька со стула даже не дернулся. Сидел и смотрел на меня, будто пытаясь о чем-то предупредить. Терпение и так никогда не было особо сильной моей стороной, а вот так, посередь ночи, проснувшись под кошачий рев… В общем, не очень ласково я прошипела:
– Ах ты, скотинка вредная! Сам разбудил, а теперь и идти не хочешь? Вот погляди ж у меня!! Выставлю в следующий раз на ночь на улицу – и рука не дрогнет. И не посмотрю, что ты тут местный старожил и всеобщий любимец!
Нашарила ногой второй тапок, обула его, и решила, уж коли я встала, сходить водички хлебнуть. По дороге подцепила другой тапок, и, бурча под нос нелицеприятные для кота выражения, пошлепала в кухню. Васька спрыгнул со стула и забежал впереди меня, словно, не хотел пропускать. При этом, он продолжил истошно орать, словно я ему не только хвост отдавила, но и все четыре лапы в придачу. Я стала его обходить, опасаясь и вправду отдавить кошачьи конечности, и тут увидела… Посреди кухни стояла молодая женщина. Черты лица я ее рассмотреть, как следует не могла, они как-то расплывались, но понятно было, что это очень молодая женщина. Две косы, до половины расплетенные, разметались по ее плечам. Одета она была в простенькое платьице, чуть ниже колена с рукавами-крылышками. Одна нога у нее была босая, а вторая обута в туфельку-лодочку с белым бантом в мелкий черный горох. Вся ее фигура была несколько прозрачной, и мерцала, словно лампочка, которой не хватало энергии. Я замерла в дверях, будто меня приморозило. Мне даже показалось, что у меня изо рта вырывается при дыхании парок. Кот проскочил впереди меня, вздыбил шерсть, выгнул спину дугой и яростно зашипел на ночную «гостью». Не обращая внимания на кота, женщина наклонила немного набок голову, словно рассматривая меня. Внутренности все скрутило в ледяной ком, а горло сдавил спазм. И я не то, чтобы закричать, прошептать ничего не могла. Она постояла так немного, словно оценивая меня, а потом произнесла тихо-тихо, едва слышно, будто и не голос вовсе, а сухие листья прошуршали:
– Ты не видела мою вторую туфельку? Нигде не могу ее найти… – Потом посмотрела на свою босую ногу, и тяжело вздохнула. – Жалко… Туфли-то дареные… – А потом, снова, глядя на меня. – Ты поищи, поищи… Найди мою туфельку…
И тут мой кот кинулся на пришелицу с громким истошным мяуканьем, с вздыбленной шерстью, словно дикий зверь, обороняющий своих детенышей от врагов. Фигура женщины стала таять на глазах, пока от нее не осталось и следа, а в комнате прошуршало, словно ветерок прошелестел:
– Ты поищи, поищи туфельку-то…
Конечно, нужно бы заорать, в такой-то ситуации. Но, во-первых, за меня это сделал кот, а выступать с ним дуэтом было бы глупо, а во-вторых, я помнила наказ деда Ивана. Он говорил, что в любой ситуации нельзя терять самообладания. Не могу сказать, что я его, это самое самообладание потеряла. Для того, чтобы что-то потерять, нужно это сначала найти. А у меня на подобные поиски сейчас сил не было. Я медленно сползла по стеночке и уселась прямо на пол. Ноги не держали меня, все внутри тряслось мелкой трясучкой. А Васька сидел в центре комнаты, и как ни в чем не бывало, намывал свою мордочку.
Его громкие вопли разбудили Вальку. Она выползла заспанная из комнаты с ворчанием:
– Ты, противная скотинка, я из тебя варежки сошью! Чего орешь посреди ночи, словно тебя тут режут…?
Она хотела еще что-то прибавить, но тут увидела меня, сидящей на полу. Сонливость с нее вмиг слетела, и подруга кинулась ко мне испуганно причитая:
– Полинка, что случилось?! Тебе с сердцем плохо? – Она схватила меня за руку, пытаясь нащупать пульс. Медик, он в любой ситуации – медик. Я пыталась вяло от нее отбиваться. Но подруга крепко вцепилась в мою руку. Глаза ее расширились от испуга, и она прошептала свистящим голосом: – Полька, у тебя пульса нет… – И тут же кинулась к ведру с водой, на ходу причитая. – Потерпи, я сейчас… Вот, водички… Таблетки-то какие есть? – И сама тут же ответила на свой вопрос. – Да откуда бы им тут взяться! Дед Иван, Царствие ему небесное, таблеток-то сроду никаких не держал, даже валидола не было… Ох ты, Господи…
Я жадно выпила целую кружку воды, заботливо принесенную мне подругой. И, наконец, обрела голос. Правда, донести внятно свою мысль с первого раза не получилось. Я пробормотала, выдохнув, словно пила не воду, а чистый медицинский спирт:
– Привидение… Туфлю, говорит мою ищи…
Валька смотрела на меня перепуганными глазами, сложив по-детски ладошки у груди и приговаривала:
– Бред начался… да что же это такое?? Ты погоди, я сейчас за сумкой своей сбегаю домой… Погоди…
Она заметалась по дому, будто кошка на пожаре, сама похожая на привидение. Ночная сорочка за ней развевалась пузырем, растрепанные космы ниже плеч полоскались победным знаменем у нее за спиной, и при этом, она без конца повторяла:
– Погоди, миленькая, я сейчас, я быстро…
Я попыталась ее урезонить:
– Валька, да погоди ты!!! Нормально все у меня с сердцем… Слышишь… – Но она не слышала, продолжая бегать по дому, одновременно пытаясь натянуть поверх рубашки платье, и ногой нашарить свои туфли. Рука никак не могла пролезть в рукав, и она принялась нецензурно выражаться. Я кое-как поднялась на ноги и доползла до скамьи возле стола, уселась на нее, и наконец выдохнула с некоторым облегчением. Увидев, что я уже сижу, подруга отбросила в сторону платье, так и не сумев его натянуть, и опять кинулась ко мне.
– Тебе сейчас нельзя двигаться…
И тут я уже рявкнула.
– Да угомонись, ты, неуемная!!! Со мной все хорошо!!!
Мой рык произвел на нее впечатление, и она встала столбом, с недоумением глядя на меня. А я, чтобы закрепить успех, уже спокойнее проговорила:
– Сядь и не мельтеши. Вон, Ваську до смерти напугала…
Кот и вправду, чтобы уберечься от ее метаний, забрался под стол, и оттуда выглядывал с жалобным мяуканьем. Валюха плюхнулась на скамью рядом, и, косясь на меня с подозрением, спросила:
– Ты и вправду в норме?
Я с тяжелым вздохом ответила:
– Вправду, вправду… Не могу сказать, что совсем в норме, но с сердцем все в порядке.
Подруга обескураженно посмотрела на меня, и недоверчиво проговорила:
– Тогда чего на полу сидела?
Я опять вздохнула, пытаясь сообразить, как бы ей подоходчивее рассказать, что случилось, чтобы она опять не начала метаться. Не иначе, как с перепугу, ничего умного в голову не приходило, и, мысленно махнув рукой на все, я выдала:
– Тут сейчас привидение к нам приходило…
Я опасалась, что подруга опять кинется мне лоб щупать или пульс считать, но обошлось. Она вытаращила на меня свои кошачьи глаза и выдохнула:
– Иди ты…! Дед приходил? – И тут же, не ожидая от меня ответа, на поставленный вопрос, скорбно поджав губы, обвиняющим голосом проговорила. – Ну вот! Я же говорила! Ему, наверняка, не понравилось, что мы у него на поминках песни поем…
От такого ее утверждения я слегка опешила. Пару раз хлопнула ресницами, не зная, то ли мне смеяться, то ли плакать. А Валька уже принялась развивать тему, усевшись на своего любимого конька (она, по неведомой причине, сама себя считала знатоком потустороннего мира).
– Нужно сходить в церковь и еще раз заказать отпевание, а потом…
Зная, что если ее не остановить в самом начале, то еще часа полтора этого будет вообще невозможно сделать, я прервала ее «песню» не дожидаясь «припева».
– Да не дед приходил! Чего бы ему приходить? И песню он эту любил!
Мое заявление Вальку озадачило. Она с недоумением вперилась в меня, и, почему-то, таинственным шепотом, спросила:
– А кто?
Я опять вздохнула.
– Помнишь ту, давнюю историю, с нашей игрой в детстве в «казаки-разбойники», ну я тебе тогда рассказывала.
В глубине ее глаз зажегся огонек предвкушения чего-то страшного и таинственного. И она, опять же, шепотом, проговорила несколько возбужденно:
– Конечно, помню!! Разве такое забудешь?! И что…?
Мне вся эта ситуация напоминала разговор двух сумасшедших в скорбном доме. Но так было, и пока я ничего не могла с этим поделать.
– Так вот, кажется, приходила та… ну которая в ковре была замотана, с одной туфлей.
Валентина придвинулась ко мне поближе, схватила меня за руки и опять прошептала, словно опасалась, что нас могут подслушать:
– Чего хотела-то?
Я проворчала:
– Известно, чего… Говорит, вторую туфлю мою найди…
Подруга почесала нос, и с умным видом проговорила:
– Понятно…, – что ей было понятно оставалось загадкой. Потому что мне точно ничего понятно не было. А Валька продолжила тему развивать. – Душа неупокоившаяся, убийца не найден и не наказан. Да и тело ее, сердешной, неизвестно где до сих пор. Менты тогда так ничего ведь и не нашли. – Она махнула рукой. – Да и не искали они ничего тогда! Это ж сколько годков-то прошло?
Чтобы она не перенапрягала свою голову сложными арифметическими подсчетами, я услужливо подсказала:
– Уже четырнадцать…
Валька воздела палец к потолку, и довольно закончила:
– Во! И я о том же! Сколько лет, а все без результата!
Я опять похлопала на нее ресницами.
– Это без какого такого результата?
Она удивленно посмотрела на меня.
– Как это, без какого результата? Убийца-то так и не найден. – И тут же стала приставать ко мне с вопросами. – А чего она к тебе-то?
Я даже разозлиться на нее не имела сейчас сил.
– А я знаю?! Ты что полегче спроси!
Подруга с пониманием закивала головой.
– Ну да, ну да… Думаю, ты тогда одна его видела, вот она к тебе и пришла… Значит, ты должна убийцу найти! – Я даже икнула от неожиданности такого странного вывода подруги. Видя, как я на нее вытаращилась, она поспешно прибавила. – Ну не одна, конечно! Я тебе помогу!
Я закатила глаза и, обхватив голову двумя руками, только простонала:
– Умом тут с вами тронешься…