Наличие стержня в человеке, как в мужчине, так и в женщине, определяет отношение к нему других людей и, через это, будущее человека. Плохо, что в себе стержень не разглядеть, он заметен только со стороны. Как заметно и его отсутствие.
«Кваздапил. Наявули»
В дверь позвонили. Да неужели? Они хотят меня этим удивить?
Осталось выяснить, кем на этот раз будут неизвестные пока «они». Я никого не ждал. Мало того, мне никого не хотелось видеть. Кто бы ни пришел, открывать не тянуло, и я не собирался этого делать. Гарун с ножом или без ножа, алко-дилер дядя Саша, Захар, накачанный тестостероном и обиженный, что его объект для «потестеронить» эстрогенит с другим, скучающая Настя в поисках приключений, обезображенный и озлобленный Данила, ушлый и опасный Костя или приятная во всех отношениях Даша, обладавшая почти всеми достоинствами, кроме чистоты и чести… Кто бы ни пришел – не открою! Решено. Кто бы там ни был и что бы ни предпринял. Не-от-кро-ю. Назло всем. Может быть, во вред себе. Но – все равно не открою.
Такого сна у меня еще не было. Значит, это и есть явь – мир, в котором хоть что-то зависит от моего решения. Что бы ни приготовила судьба – фигушки тебе, накося выкуси! Пусть хоть дверь сломают, а я буду лежать и глядеть в потолок.
В телефоне булькнуло пришедшее сообщение. «Саня, это Даша. Я у двери. Открой, пожалуйста». Снова Даша. Уже проходили. Любопытно, повод у нее тот же, как во сне, или судьба вновь удивит? Узнать очень просто: нужно спросить, зачем пришла Даша, и ответ определит, что делать дальше.
Как в большинстве изрядно надоевших снов, родительская квартира была пуста, Машка отправилась к Захару, родители – на работу. На улице светило солнце и пели птицы. На улице – да. Но не на душе.
Я накинул на плечи халат, но даже пояс не завязал, мне было все равно. Трусы скрывали то, что у нормальных людей считается неприличным, а большего не требовалось. Нечесаный, неумытый, помятый – это все равно я, и пусть, как говорит Маша, принимают таким, какой есть. Это, конечно, неправильно, но верно. Диалектика. Другими словами – оправдание себя, что бы ни натворил и как бы ни накосячил из-за лени и глупости. Потому что у медали всегда две стороны – внешняя и та, которую окружающие, сволочи такие, не замечают. За это мы на них, гадов и мерзавцев, обижаемся. Потому что мы знаем правду, а они, будто ослепли и оглохли на все глаза и уши, ее в упор не замечают. Ну и пусть. Мы-то, самые лучшие в мире, правду знаем.
Я поглядел в глазок.
Черное платье до колен. Голые ноги. Прическа. В общем, все как в недавнем сне, только теперь – черное платье. Хоть что-то новенькое. Платье выглядело предельно откровенно, соблазнительность и сексуальность зашкаливали, все скрытое просилось наружу.
– Ты к Маше или ко мне? – спросил я через дверь.
– Маша сказала, что тебе плохо, и я подумала… Прости. Наверное, я не вовремя. Зря я пришла.
Маша была права, мне плохо. Плохо настолько, что Даша пришла очень вовремя и нисколько не зря – она могла сделать мне хорошо и даже очень хорошо. Клин клином вышибают. Взбаламученные мозги можно затуманить алкоголем или прочистить разнузданным и безудержным впихиванием впихуемого для снятия гормонального напряжения. В обоих случаях организму потом будет плохо, а душе – гадостно и противно. Это будет потом. Когда человеку плохо и можно сделать хорошо, обычно он выбирает «сейчас» вместо любого «потом». Психология (или психиатрия?) выигрывает у философии, а тактика у стратегии. Потому что мы люди, а не роботы. Увы.
Щелкнул отпираемый замок. Ни слова ни говоря, я втянул разодевшуюся, как в театр, Дашу в темную прихожую. Руки превратились в схлопнувшийся капкан, рот жадно съел помаду на ошарашенных губах. Впрочем, эти губы быстро ответили. Подключился язык.
Это значило «да» – однозначное и бесповоротное. Я подхватил Дашу на руки. Без платья она осталась уже на постели. Церемонии не требовались: мы были взрослыми и понимали, что нужно каждому из нас. Мне плохо, и ей плохо, минус на минус дает плюс – в это хочется верить, пусть разум понимает, что на самом деле все не так. Ну и что? Такая философия оправдывает любые безумства. «Безумству храбрых поем мы песню!» Ага. В чем тут, прошу прощения, храбрость? Это не храбрость, здесь другое. Как говорила одна книжная героиня, «Мне проще дать, чем объяснить, почему нельзя». В глубине души я боготворил тех, кто, как Хадя, знал, что объяснять ничего не надо, потому что «нельзя» в отношении женской доступности должно звучать как «невозможно». Зато «Даши» и прочие «Наташи», сами рыскающие в поисках добычи, очень нравились моему организму. Во сне Даша твердила мне: «Я ничего не прошу…» Вот и славненько, ведь я ничего не предлагаю. Идеальный союз. В нашем случае минус на минус дают крест и ставят его на возможных отношениях. Мне не нужны отношения. Мне вообще никто не нужен и ничто не нужно. Самое важное из сердца вынули, теперь мое сердце – просто мышца, которая гоняет кровь.
– Не испачкай! – взмолилась Даша, когда ее платье, содранное через развороченную прическу, я собирался бросить на пол.
В итоге платье улетело на спинку кровати, за ним отправилась стянутая с бедер ажурная вязь, больше на Даше ничего не было. Следующий поцелуй вышел неправильным, я целовал совсем не там, где недавно ел помаду. У Даши моя дерзость вызвала ликующий вой.
А мне было немного странно держать в руках и ласкать наяву то, что уже держал и ласкал во сне. Я знал о Даше больше, чем она думала. Сходилось, конечно, не все, причем далеко-далеко не все, но интуиция не подкачала, и основную часть реакций и желаний Даши я угадал правильно. В моем сне она сходила с ума от нежных касаний ворот, открывавших мне вход в мужской рай. Да что там открывавших, на деле давно открывших, просто еще не пройденных в реальной жизни. Но я не торопился. Мне нравилось нравиться – наверное, так же чувствуют себя красивые девушки. Приносить человеку блаженство, которое роняет его в параллельный мир – это отдельное удовольствие, а все, что для этого требуется – немного усердия губ и ловкости языка. Возможно, такое обхождение нравится большинству женщин, и жадное желание Даши – не исключение, а подтверждение правила, но сейчас я думал не об этом. Во сне такой подход вызвал ответную реакцию. Теперь, в благородных мыслях о том, какой я молодец, что делаю партнерше так приятно, я ждал: повторится ли увиденное в видениях? Интуиция вновь не подвела. В ответ на мои изощрения Даша в экстазе делала и позволяла то, чего я никогда не попросил бы сам. Просто не осмелился бы. А так – цель забыться достигнута, план по забытью выполнялся и перевыполнялся многократно. Воздух в комнате сгустился, и запахом, наверное, можно было морить клопов. Или, наоборот, заставлять их бешено размножаться.
Теперь, чтобы сон сбылся полностью, не хватало последнего. Вновь (и при этом впервые) оказаться внутри. Почувствовать себя и партнершу как нечто цельное и неразрывное, ощутить до боли в паху блаженство сопричастности и единения…
Какие, к чертям поросячьим, сопричастность и единение?! Опять слова, просто слова. Шелуха. Прикрытие. Желание воткнуть штепсель в розетку – вот и все единение. Душа и совесть закрылись на переучет в поисках недостачи, а меня, бездушную куклу, вел инстинкт. Я отдался ему полностью, потому что иначе душе, которая теплилась и рыдала где-то глубоко внутри, было больно. Любая мысль, пробившаяся в мозг, говорила, что я – последняя сволочь.
А разве я не согласен? Да, сволочь, именно последняя, за мной не занимать.
И я воткнул. Створки рая сомкнулись на основании, а внутри оказался ад. Жуткое пекло выжгло меня, превратив мысли в пепел, а остальные желания в дым.
Большего мне не требовалось. Будда был неправ, на самом деле нирваны достигнуть очень просто. Правда, потом вместо просветления наступает потемнение…
Ну и ладно. Я – обычный человек, до Будды мне далеко, у меня свои маленькие радости и большие беды.
Женщину называют сосудом греха. Это верно. Любая женщина – сосуд греха. Любая, кроме любимой.
Даша была для меня любой.
***
– Вообще-то, я хотела вытащить тебя из дома – погулять, сходить в кино…
Значит, вот почему она разоделась, будто на праздник.
Счастливое лицо Даши светилось невиданным облегчением, будто за нее сдали экзамен, к которому она не готовилась. Мы лежали потные и измученные и пытались вернуться в себя, на этот свет, в свои покинутые душами и разумом тела.
Сил не было. Совсем. Собственно, это мне и требовалось – как можно сильнее устать, чтобы вскоре заснуть. И тогда, возможно, мне опять приснится Хадя – любимая и единственная.
Странно звучит слово «единственная», когда лежишь в постели с другой, в которую только что справил инстинктивную нужду. Правда, это произошло через защиту латекса, но инстинкт так легко обмануть. В результате – он доволен, и я доволен. И Даша довольна. Не довольна только душа, но со счетом три-один не в ее пользу это не важно. Жаль, конечно, что ее голос во мне настолько мизерный, что не перевешивает даже одного удовольствия. Интересно: а как было раньше? Голос души был больше или меньше? Когда Хадя была жива – намного больше. В то время инстинкт не имел права голоса вообще, проблемы начались, когда ему дали это право.
– В кино? – Я с трудом повернул голову, чтобы смотреть Даше в лицо. – Я нарушил твои планы?
– Так тоже неплохо. – С довольным смешком она потянулась, и множество мягких конечностей, каплевидностей, губ и языков оплели меня, как паук муху.
А мухой в паутине быть совсем не плохо. Ничего не нужно делать, обо всем позаботится паук.
Меня обнимали теплые руки, по боку расплылась мягкая грудь, шею щекотали губы и волосы. Кажется, Даша еще что-то сказала. Это было не важно.
Ничего не важно. Все важное я оставил за дверью, когда впустил Дашу. Теперь важным было только продолжение удовольствия.
Вдруг захотелось выговориться. Ни Машке, ни родителям, ни друзьям такого не скажешь. Когда нужно излить душу, для разговора подходят две категории людей: первая – единственный в мире человек, самый любимый, который выслушает, все поймет и успокоит, и вторая категория – те, кто нам безразличен. Например, попутчики в поезде. Таксисты в другом городе. Партнеры на один раз. Ответ на вопрос, в какую из категорий отнести Дашу, был явно где-то на виду, но напрягаться не хотелось. Я подумаю об этом позже.
– Прости меня, – заговорил я, поглаживая облегавшую меня податливую плоть. – Я был глуп и туп, как пробка, и не понимал, что и зачем делаю. Точнее, делал, не подумав что и зачем. Я не подпускал к себе других, поскольку намечтал чего-то нереального. Жизнь поставила меня на место.
– Мне тоже плохо, – жарко перебила Даша, вжимаясь в меня. – Мне было так тоскливо и одиноко… Когда Маша сказала, что ты дома, что с Надей у вас не сложилось, я решила зайти. Причина проста: ты не такой как все. Ты умеешь сказать «нет» приятному, потому что оно приятно лишь на вид, а пахнет плохо. Ты думаешь на шаг вперед. Ты готов жертвовать своим счастьем ради счастья близких. Я понимаю, что пришла слишком рано, но потом будет поздно. Мне ничего от тебя не нужно…
В ухо втекал жаркий шепот, смысл с трудом пробивался сквозь завесу удовольствия, он был мне смутно знаком и все равно нравился не меньше, чем то, что обнимало меня и что обнимал я. От таких слов организм гордо надулся и опять захотел испытать замечательное «ничего от меня не нужно».
– Я хочу тебя,– сказал я.
Что-то внутри воспротивилось: «Что за гадость? Если уж говорить, то говорить самое главное: "Я люблю тебя"!»
Но я не люблю, я просто хочу. Даже не я, а что-то во мне. И что такое «я», если задуматься?
Нет, лучше не задумываться. Сотни миллионов людей не задумываются – и счастливы.
– А разве я возражаю? – Покорная моим рукам, Даша перевернулась на живот.
Два человека, которым плохо, встретились и делали друг другу хорошо. Разве это плохо? Количество счастья в мире прибавлялось.
Да. Теоретически, тактически и иллюзорно. Было бы так на самом деле – душа витала бы в небесах. А она… А где она? Вот об этом и говорю. Все, что не стыкуется с совестью, в долговременном плане проигрывает, когда же я пойму это простое правило?
От Даши мне нужно одно, и когда я получу все, что хочу, ничего другого от нее мне не нужно. И спутницей жизни я ее вижу только от безысходности, а в такую яму я еще не упал. До дна далеко, по пути могу встретить вариант получше. Это как у Машки с Захаром: пока на нее не клюнул кто-то богатый или сильный, в качестве перекуса на каждый день и Захар сойдет.
– Кто-то пришел!
Хлопок входной двери выбросил меня из постели.
Вот же черт подери… Все было как в одном из снов, и это могла быть только Машка – для родителей слишком рано. Это успокаивало. Машка – своя, она практически соучастница и, когда увидит снятые в спешке женские туфли, поймет все правильно, а мама хоть и ждет не дождется, когда у меня девушка появится, но ей нужна такая, от которой хочется внуков. Я не уверен, что Даша в этом качестве приведет маму в восторг.
Я закутался в халат, но в таком виде показываться нельзя – запахнутые полы топорщились и грозили разъехаться, и тогда позора не оберешься. Старший брат у сестры должен вызывать многие достойные чувства, ни в коем случае не смех.
Платье в такой короткий срок не наденешь, да и не нужно. Даша, тихо хихикая, спряталась под одеяло. Надеюсь, что хихикала она не надо мной, а над ситуацией. Ну и ладно, мы взрослые люди, закон нам позволяет шалить, если наши шалости не мешают другим. Если бы это еще не мешало собственной совести… Но нет такого закона. Точнее, закон есть, но лежит он не в юридической плоскости, а в религиозной. Государство у нас светское, и мораль оно допускает любую, какую разрешат себя сами люди. Если бы мне на минуту предложили должность царя и спросили, какой закон издать, то я бы сказал: «Сожгите к чертовой бабушке все прежние законы и пользуйтесь теми, что были до них: заповедями и совестью! Не лги, не кради, не убивай, не прелюбодействуй…»
Ага, размечтался.
– Привет, мы дома! – донесся веселый голос сестренки.
«Мы», то есть вдвоем с Захаром, сопровождать Машу мог только он.
– Здравствуйте, – почти сразу отозвался Захар.
Не «привет» или что-то англоязычно-молодежное. Значит, помнит и уважает, это хорошо, пусть так и остается.
– Привет.
– Не волнуйтесь, – объявила Машка звонко, задорно, с лукавой интонацией, – не побеспокоим. Мы идем на кухню чай пить.
Чай – это замечательно. Некоторое время можно не отвлекаться.
– Вам налить? – донеслось с кухни.
– Нет, – громко ответил я.
– А зря, – весело отозвалась Машка. – Мы эклеры принесли. На всех. Может, все же выйдете?
– Нет! – грозно повторил я.
– Правильно. Я бы тоже не вышла. Как говорил фермер, который кормил петуха, ради проса соскочившего с курицы: «Не дай Бог так оголодать».
У меня рука зачесалась дать малолетней язвочке ремня, но для приложения сил нашлось другое поле. Не привлеченная к разговору Даша занялась мной, проявляя невыразимый вкус и глубокую ответственность. Иногда просто удивительно глубокую. Я забыл про все остальное.
Приходилось сдерживаться, что еще больше распаляло. Рычание и вой перемежались стонами. Кровать нещадно скрипела. Ни со скрипом, ни со стонами бороться было невозможно, они стали неотъемлемой частью Вселенной. На полу оказалось грязно и пыльно, и хорошо, что мы проверили этот факт до прихода Машки с Захаром, потому что, попутно опробовав тесную ванную комнату, где пришлось очищаться и отмываться, мы вернулись обратно в кровать.
Рассказывать о физическом счастье невозможно, его можно только ощутить. Через какое-то время, довольно долгое, выпотрошенные друг другом до состояния невесомости мы с Дашей откинулись на подушку – две головы висками друг к другу, с перепутавшимися волосами, с прижатыми руками и бедрами.
Машка с Захаром затихли на кухне, и только сейчас я вспомнил, как во сне в похожей ситуации они ушли в родительскую спальню и занялись тем же, что и мы.
– Накройся,– приказал я Даше.
Она показала мне язык, потрясла колыхавшейся грудью в стиле «Холодец заказывали?», но послушно спрятала белую роскошь под одеяло.
Я надел трусы и открыл дверь. На кухонном столе, как и ожидалось, одиноко стояли две чашки с чаем – наполненные и забытые. В тарелке лежало четыре нетронутых эклера. На ручке двери родительской спальни висела бейсболка.
Первый позыв – в праведном гневе качать права старшего брата – удалось подавить, поскольку у трусов нет ремня. Я выдохнул. Нужно отстраниться от того, что взбесило, и досчитать до десяти. Во сне я уже давал волю гневу, ничем хорошим это не кончилось. Девочка выросла, девочкой она осталась только для папы с мамой и для меня, старшего брата, обязанного ее опекать. Все правильно, но: «обязанного»! Сейчас я сам поступал не совсем этично и развлекался с первой же особой женского пола, которая дала мне такую возможность. То, что она подруга сестры, лишь усугубляло ситуацию. Но подруга на несколько лет старше и явно совершеннолетняя. Конечно, общение с такими подружками повлияло на сестренку не лучшим образом, и повзрослела она раньше, чем мне хотелось. Но она – школьница! Отбросим в сторону скользкое прошлое. Меня не было рядом. Когда можно было вмешаться – меня не было, но сейчас-то я рядом!
Брат должен вызывать уважение. А жить надо по совести. А счастье – это когда слова, мысли и поступки согласуются друг с другом.
Нужен ли Машке брат-тряпка, у которого сегодня на уме одно, завтра другое, а умелым подходом из него можно веревки вить? Пусть лучше Машка обижается на меня, чем не уважает. Позже поймет. Сейчас я чуть-чуть успокоюсь и скажу, что так, как она поступает, поступать нельзя, что в ее возрасте нужно учиться, а не искать мест, где какой-то молокосос, тоже от горшка два вершка, будет драть ее в хвост и гриву, и что пока я дома, ничего подобного больше не потерплю…
Дверь родительской спальни распахнулась, оттуда выскочила сестренка. Одной рукой она открывала дверь, другой, заметив меня, прикрылась снизу. Надеть на себя хоть что-то Машка не удосужилась. Вообще.
– Пардоньте, плиз. А ты чего при параде?
Я опешил. То есть, по ее мнению, трусы – излишество?!
Машка хотела шмыгнуть мимо меня в ванную, но застыла, озаренная внезапной идеей:
– Я придумала новую игру! Давайте сыграем все вместе, такого еще не было: будем играть в карты на одевание!
В проеме двери виднелся разложенный диван родителей, развалившийся на нем голый Захар готовил себя к следующему раунду, а установленный перед диваном планшет показывал жесткую порнуху.
– А ремня не хочешь? – Это все, на что хватило фантазии. Во мне все бурлило и клокотало, я едва сдерживался.
– Отличная идея! Сыграем на «дать ремня»! И уж тогда я отыграюсь за прежнее!
Нервы у меня не выдержали. Я схватил Машку поперек тела, поднял ее, взвопившую от неожиданности и дрыгавшую ногами, и припечатал пятерней по мягкому месту так, что от звона стекла задрожали. Машка взвыла, а с дивана вскочил ее малолетний полубовничек:
– Что за х…ня?! Маш, чего он? Ты же говорила…
Смысл слов «праведный гнев» впервые дошел до меня в исконном смысле. Я никогда не позволял себе материться в чужом присутствии, матерные слова в моем исполнении – крайний довод для тех, кто не понимает иначе. Сейчас меня допекли: проявить такое недержание речи в моем доме, при девушках…
– Слушать надо не женщину, а совесть, … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … …!
Я выдал невероятную фразу, в течение которой, как выяснилось еще при первых испытаниях, слушателей не покидает ощущение причастности к высокому искусству, а после остается состояние ступора. В памяти, если услышавшему вздумается повторить, всплывают лишь фрагменты, запомнить и сразу воспроизвести такое нереально, только частями и после упорных тренировок. Филька подслушал этот шедевр у одного военного и записал на диктофон. Мы перевели заковыристую речь в удобочитаемый текст и долго заучивали – как раз на такой случай, когда нужно повергнуть противника в шок, разнести в прах и вытереть об него ноги. Дескать, думаешь, что умеешь ругаться? А вот неправ ты, через пень-колоду коромысло тебе в зад, чтобы прокладка между ушами не болталась. До тех пор я просто не знал, что «многоэтажная брань» – это определение, а не фигурный оборот речи, и каждое слово в небоскребе было неприличным до неприличия, а о существовании некоторых в таких вариациях, произведенных от всем известных корней, большинство матерщинников даже не подозревало.
На миг установилась тишина. Откинув Машку, как ненужную вещь, я надвинулся на Захара, схватил его за выставленную вперед защищавшуюся руку и заломил ее. Прихватив второй рукой его одежду, я повел его перед собой, нагнутого к полу, в прихожую – как тачку, которая катится туда, куда ее толкают.
Машка с визгом набросилась на меня сзади. Она дубасила кулаками в спину, затем напрыгнула сверху и стала душить.
Такие мелочи меня не волновали. У меня появилось настоящее мужское дело, и я его делал. Сознание собственной правоты придавало сил, а на душу снизошла великая гармония: впервые за много лет, я думал и делал одно и то же. Моя совесть была чиста.
На шум выскочила прикрывшаяся одеялом Даша:
– Ты что творишь?!
– У тебя есть брат? Ты бегаешь перед ним нагишом? А твой парень перед ним матерится в его доме, где внаглую «жарит» его малолетнюю сестру?
Наконец-то я высказался, и на душе полегчало еще больше.
Свободной рукой я сдернул с себя Машку и распахнул дверь на лестничную площадку. Машка отскочила назад, Даша прикрыла ее одеялом.
Повезло, что снаружи никого не оказалось. Честно говоря, мне было все равно. Я вытолкал Захара, бросил ему вещи и захлопнул дверь, а когда обернулся, на меня из белого кокона одеяла со страхом глядели две головы. Машка пряталась за Дашу – реально боялась, что я продолжу избиение или так же выгоню на улицу.
– Пока я дома – никакого мата, никаких потрахушек, а ходить только в приличном виде, понятно? – озвучил я новые правила, которые с этой минуты действуют в доме.
– Понятно.
Машка беспрекословно пошла на попятный, мой гнев не вечен, и, когда успокоюсь, она опять начнет свои выкрутасы. Что ж, посмотрим. Я отступать не собирался.
– Теперь никого к себе пригласить нельзя, что ли? – Согласия со мной у сестренки хватило всего на пять секунд. – Ставим железный занавес для противоположного пола?
– Если парень придет в гости – я не против, но в гости – в дом, а не…
– Значит, нам придется прятаться по подворотням, чердакам и подвалам?
– Попробуйте. Узнаю – пожалеете, что на свет родились.
– Это глупо.
– Нет, это правильно. Пусть я понял это поздно, но все же понял, и теперь будет так, как должно было с самого начала.
– Даш, скажи ему! Зачем он всем усложняет жизнь?
– Даша, лучше молчи. Кстати, я тоже был неправ, и больше такого не повторится.
– Ты во многом неправ, – Машка подозрительно сощурилась, – поясни, не повторится что?
– Хочу сказать, что принцип «Делай как говорю, а не как делаю» не работает, поэтому, Даша, иди, пожалуйста, домой. Такого, как было сегодня при моей сестре, больше не будет – у меня есть обязанности брата, я обязан показывать пример. Дом – это дом, в прежние времена его считали святым местом, а теперь он в нашем понимании стал просто удобным помещением для того, что нельзя, но очень хочется. Это неправильно.
Машка выкрикнула из-за Даши:
– Мы с Захаром все равно будем встречаться, и ты ничего не сделаешь!
– Каждый раз, когда увижу или узнаю – сделаю. Как иначе донести до человека, что такое хорошо и что такое плохо? Зная, что чего-то делать нельзя, ты, скорее всего, не откажешься от запретного и будешь продолжать некоторое время. Но ты будешь постоянно помнить, что делать этого нельзя. И тогда в тебе, надеюсь, однажды проснется совесть. А если потакать всем капризам организма, который успешно выдает себя за тебя, то для совести вовсе не останется места, ей негде будет жить.
Мою речь прервал звонок в дверь.
Захар вернулся? Вряд ли. Отстаивать неправое дело – занятие неблагодарное, а он хоть и тупит иногда, но в целом не дурак.
Гарун? Дядя Саша с бутылкой? Кого не хватает для комплекта? Только Хади, как в том благословенном сне, когда она приехала сама. Но если (просто допустим на секунду, как бы дико и глупо это ни звучало) за дверью она – что она здесь увидит?
Это был первый раз в жизни, когда Хадю мне видеть не хотелось.
– Саня, Маша! Кто дома есть? Откройте, это я! Ключи на работе забыла.
Голос мамы. Вот уж чего быть не могло никаким образом.
Даша понеслась одеваться в мою с Машкой спальню, сестренка – забирать улики из родительской.
Меня пробрал озноб: а если бы мама не забыла ключи? Пока я увещевал Машку, как жить правильно, в двери провернулась бы защелка замка, и…
Картина маслом: сын-студент – в одних трусах, сестра-школьница и ее старшая подруга вовсе без них, и по всем комнатам разбросаны одежда, нижнее белье и использованные резинки. Удалось бы вменяемо объяснить, что здесь происходит на самом деле? Окажись на месте мамы папа… На такого сына, думаю, рука поднялась бы и у меня. Синдром Тараса Бульбы: «Я тебя породил, я тебя и убью». Разве то, что видели глаза – не доказательство, не требующее подтверждений? А я еще смеялся над придурками из анекдотов, которые кричат в таких ситуациях: «Это совсем не то, что ты подумала!»
Если у мамы появится желание дать мне ремня – я соглашусь без раздумий. Пусть лучше так, чем как-то по-другому.
– Ну, где вы там? Есть кто?
Надо отвечать, иначе у мамы возникнут нехорошие подозрения. Не сразу, конечно, а когда она все же окажется внутри.
– Мама, подожди минуточку, хорошо?
– Что-то случилось?!
С родителями нельзя так неинформативно, они всегда предполагают худшее. Хотя, казалось бы, куда уж хуже?
– Я не один.
Ничего лучше на ум не пришло. Когда говорил – я имел в виду Дашу. А как теперь объяснить, что Машка тоже дома? Самое паскудное во всем этом, что отдуваться придется не сестренке, а мне, хотевшему как лучше. Машка при любом раскладе окажется в стороне. К тому же, она останется морально пострадавшей: в присутствии сестры-малолетки старший брат творил с ее старшей подругой всякие непотребства!
Сообщение, что я не один, маму нежданно обрадовало:
– Надя вернулась?!
– Надя не вернется.
– Жаль, она мне понравилась. Сейчас таких правильных и хозяйственных редко встретишь.
Долго через дверь не поговоришь, пора открывать. Но как, если вокруг – вот такое, нормальным человеком невообразимое: с собранными в охапку вещами Машка неслась из одной спальни в другую, одновременно ей навстречу выскочила Даша с охапкой чуть поменьше, девчонки столкнулись, их раскидало в стороны, а вещи разлетелись. Маша с Дашей стали вновь подбирать с пола, путаясь, где чье…
Набросив на плечи халат, я затолкал Дашу с платьем в туалет (с бельем потом разберется), а Машку – в нашу с ней комнату. Оставался разобранным диван в родительской комнате, но это даже хорошо. Пусть мама подумает, что мы с Дашей развлекались там.
Я отпер. Мама осторожно вошла, приглядываясь и принюхиваясь.
– Отпросилась, а ключи забыла. – Она увидела Дашины яркие туфли и на миг задумалась. Видимо, пыталась идентифицировать владелицу. – Сейчас Захар по двору промчался как ошпаренный. Меня он не заметил, хотя вроде бы в упор смотрел. Будто гнался за ним кто. Интересно, что у него случилось. Когда зайдет – надо бы спросить. Такой хороший мальчик – тихий, скромный, культурный. Я так рада, что Маша дружит с ним, таким интеллигентным и безобидным, а то дурно становится, как вспомню, что одно время ей нравился Данила, сын тети Веры из механического…
– Если что – Маша дома, – прервал я мамин поток сознания, – и о ней лучше говорить сразу с ней.
Мама испуганно прикрыла рот ладонью: не ляпнула ли чего-то, на что дочка обидится или поймет неправильно?
Из туалета появилась Даша – в плотно облегавшем платье, с немного помятой прической.
– Здравствуйте, Зинаида Викторовна.
Мамин взгляд на секунду задержался на гладкой талии Даши, сообщавшей, что под платьем ничего нет. Мама сухо кивнула и прошла на кухню.
Я открыл Даше дверь:
– Созвонимся. Может быть. Не знаю. У меня сегодня словно глаза открылись, нужно многое переосмыслить. Прости, что говорю так сумбурно, я еще сам не разобрался, что будет дальше и как.
Даша попрощалась со мной так же кратко и недовольно, как с ней поздоровалась моя мама.
Когда я прошел на кухню, мама не скрыла раздражения:
– Не люблю я эту Дашку. У вас с ней, надеюсь, несерьезно?
– Еще недавно ты укоряла, что у меня нет девочки, и намекала, что хочешь внуков.
– Только не от Дашки. Сколько нервов ушло, пока мы с отцом объяснили Маше, с кем можно дружить, а с кем нельзя. Вроде бы эту стерву от дома отвадили, а теперь ты ее привел.
Пора сменить тему.
– Что-то на работе случилось?
– Нет, я пришла поговорить с тобой. У нас сложилась особая ситуация, нужен срочный ответ. Квартира, которую ты снимал вместе с Надей, все еще за тобой, или ты от нее отказался?
Квартира была вроде бы за мной. И кровать в шестикроватном «общежитии» тоже пока моя, а если доплатить, то будет и после. Другое дело, что по определенным причинам мне в областной центр соваться нельзя.
Для начала надо выяснить, в чем проблема. Обычно проблемы решаются гораздо проще, чем представляется моей маме.
– Скажи, в чем дело, и мы вместе найдем лучшее решение.
Мама указала мне на стул и грузно опустилась рядом.
– Нужно помочь хорошим людям. Отказать я не могу, там ситуация – дело жизни и смерти. К нам переедет девочка, будет жить у нас.
– Девочке сколько лет? Маленькая?
– Не помню точно, примерно ровесница Маши. Впрочем, нет, должна быть старше. Комнат у нас всего две, и первое время мы, конечно, потеснимся и как-нибудь разместимся все вместе, а потом придется что-то решать. Я так понимаю, что она к нам приедет надолго. Всем скажем что она ваша троюродная сестра, дочь дяди Леонида.
– У него же, как мне кажется, детей не было?
– А кто помнит? После того, как он на Чукотку уехал, мог снова жениться, и взять женщину с детьми. Он здесь ни с кем связь не поддерживает. В общем, придумаем что-нибудь, сейчас надо решить с жильем. Представляешь: если девочку не спрятать, ее убьют. Кошмар. Родители сделали ей другие документы – помогли родственники в паспортном столе и полиции. Помнишь дядю Шарипа и тетю Аишат, наших соседей на Кавказе?
Еще бы не помнить. Это родители Хади.
– Кстати, девочку теперь зовут тоже Надя, к имени привыкнешь быстро. Аишат потеряла одну дочь и не хочет терять последнюю, она позвонила и попросила меня, как давнюю подругу, спрятать дочку от посторонних.
Квартиру залило солнцем. За окном нестерпимо красиво пели птицы. Воздух был свеж и вкусен.
Ничего этого мама не замечала, она продолжала:
– Знать о том, кто такая Надя на самом деле, будут только ее родители и наша семья.
– Как звали дочку тети Аишат до того, как ей сделали новые документы? – перебил я.
– Раньше ее звали… дай Бог памяти… кажется, Хадижат. А что?
– Ты видела фотографию Нади-Хадижат?
– Нет. – Мама поглядела на меня с удивлением. – Саня, что с тобой? Ты весь светишься!