Женя
Два часа назад до похищения Иветты…
Как же хреново, твою мать.
Морщусь, закрываю глаза, прикладываю пальцы к вискам. Идиотская практика, знаю, и бесполезная. Но не полотенце же на голову мне просить. А на обезболивающие у меня аллергия. С детства. Часто приходилось принимать анестетики из-за травм на тренировках. Передозировался, видимо.
Блядь.
Важное совещание на носу – банковский сектор сейчас колбасит не по-детски. Буквально глаза в сторону отвёл, руку с пульса жизни убрал – всё, тебе стучат в крышку гроба. Обманутые вкладчики. Ногами.
Вдох-выдох.
Врачи охерели. Не все, конечно, но мой личный точно. Советует мне это дерьмо – дыхание, пальцы на висках. Вот накроет его, суку, мигрень, пусть так же лечится! Я лично прослежу.
Так, к херам эти мазохизм и геройство! Работать не могу. Набираю секретаря:
– Люсенька, зайдите.
Она материализуется почти моментально. Иногда мне кажется, что Люся имеет частный телепорт, только ни с кем им не делится.
Сжимает под мышкой папку, смотрит внимательно. Лучший в мире секретарь. Безупречная.
– Люсенька, – вымучиваю улыбку, не страдать же и стонать при женщине, в конце концов, – а бахните-ка мне своего волшебного чайку.
– Того самого, от бабушки? – уточняет она на всякий случай.
Уж не знаю, из чего её бабуля чаи делает, но пахнут они охеренно и действительно расслабляют, снимают боль и усталость.
– Его самого.
– Обождите минуточку.
По закону подлости именно на этих словах в висках стреляет так, что я, наверное, слишком громко клацаю зубами, когда стискиваю их.
Пальцы к больному месту прижимаю инстинктивно.
– Вы неправильно массируете, – тоном учительницы, говорящей с нерадивым школяром, произносит Люся. – Давайте я.
Она оказывается рядом быстрее, чем я успеваю что-то возразить. Чуть склоняется через кресло, кладёт пальцы мне на виски и начинает осторожные круговые движения.
Чёрт, кончить можно.
Руки у неё прохладные, уже это несёт облегчение. И духи приятные, что-то свежее. Будто душистого вечернего воздуха хапаю – приятно, слегка дурманит, но бодрит, а не удушает.
Мысли утекают не в то русло.
А, например, в то, что Люся – женщина эффектная. Начиная с имени, она ведь не банальная Людмила, а Люсьена Эдуардовна Зольцберг.
Тридцать два года. Ноги от ушей. Фигура – любая модель слюной изойдёт. Мать двоих детей. Верная супруга. Мозг сам продолжает список, чтобы осадить слишком разгулявшуюся фантазию.
А вот организм… Этот гад меня предаёт, как какую-нибудь девицу из бульварного романа (не, я их не читаю, знаю из мемов). Потому что я невольно вскидываю руки и накрываю пальцы Люси своими. Будто призывая: не убирай, ещё чуть-чуть! Почти с мольбой.
Что я там ранее сказал про закон подлости? Да нет, он сработал именно сейчас.
Ведь когда моя кожа соприкасается с Люсиной, дверь распахивается и в проёме появляется Олеся Царёва собственной персоной.
Дочь приятеля моего отца и моя наречённая. Хотя если точнее, у нас в статусе вот уже четыре года – все сложно. В основном из-за Олеси – у неё чёрный пояс по извращённому траху в мозг.
Вот и сейчас – нереально-синие из-за цветных контактных линз глаза Олеси распахиваются, удлинённые чуть не до небес ресницы со стразами на них начинают быстро-быстро хлопать. Это означает приближение истерики и первый раунд мозготраха.
– Вон! – вопит она, топоча ногами и наступая на Люсю. – Убирайся прочь, стерва. Я так и знала, что ты к моему мужику клинья подбиваешь! Шалава старая!
Люся, кончено, вспыхивает, но гордо вскидывает голову и давит гнев.
Одно слово – безупречная.
Не говоря ни слова, она покидает мой кабинет, уже от двери бросая:
– Чай занесу после того, как стихнет буря.
И мне остаётся только закатить глаза. Потому что боль пульсирует ещё сильнее. А тут ещё Олеся…
Господи, дай мне сил это пережить и никого не убить.
– Ты… Смолянин, ты!…
– Я уже тридцать пять лет Смолялин. Дальше, – рявкаю на неё.
– Ты с ней! Как?! Как ты можешь?!
Она плюхается на диван и начинает рыдать. Настолько показушно, что Станиславский не только бы закричал: «Не верю!», но ещё и руками бы замахал. И это всё происходит на мою то мигрень!
– Олеся, заткнись, – прошу почти нежно и пока что по-хорошему. Пока по-хорошему.
– Да как ты смеешь! – она подпрыгивает на месте и сразу забывает, что должна плакать. – Ты… ты… не знаешь, почему я пришла, а затыкаешь меня…
– Ты пришла не почему, а не вовремя, – окрысиваюсь я, поглядывая на её глотку. Вцепиться, что ли? Выдрать голосовые связки, чтобы только глазами блымала и рот открывала-закрывала.
– Конечно, ты не успел свою Люську разложить на столе…
– Вот ей богу, Олесь, – злюсь уже не на шутку, – лучше Люську, Дашку, Катьку, кого угодно, но не тебя…
– Там ещё и Дашка с Катькой? Кто такие? Из какого отдела? – вскакивает, готовая драть волосы и устранять соперниц.
– Из того же отдела, что и твои тараканы, Олесь, – морщусь от очередного приступа.
Эх, батя-батя, кто тебя за язык тянул ляпнуть Царёву: «Подросли детишки. Может, поженим?» При Олесе. Ляпнул и вскорости умер, а мне теперь расхлёбывай.
– Олесь, да нет у меня никого. Какие бабы? Мне тебя одной выше крыши. А Люся – она просто голову мне массировала. Ты ведь моим здоровьем никогда не интересуешься…
Ну да, гораздо интереснее ей, когда я переведу ей деньги – на сиськи-жопу-губы… Что она там себе ещё не переделывала? В погоне за красотой Олеся регулярно ложится на стол то к одному, то к другому специалисту. Я уже скоро перестану помнить, как она выглядела на самом деле. Остаётся лишь далёким смутным воспоминанием милой девочки Олесеньки Царёвой, которая трогательно краснела, когда говорил ей комплименты.
Я не знаю, умеет ли она ещё краснеть, потому что под таким слоем косметики всё равно не видно. А мимики на лице моей наречённой нет от слова совсем. Мимику нам нельзя – от неё морщины.
– А ты много мной интересуешься, а, Смолянин? – она упирает руки с длиннющим маникюром в бока. Кулак не сгибает – иначе нарощенные ногти вопьются в нежную плоть ладони. – Ольга с Вадимом, между прочим, уже заявление подали. У них свадьба через два месяца!
– И? – я смутно вспоминаю, кто в её бесконечной череде друзей Ольга, а кто – Вадим. И вообще – знаю ли я их? И почему мне должно быть дело до их свадьбы? Где тут логика?
– Мы встречаемся уже четыре года, а они – два! Два, понимаешь, Смолянин! И уже свадьба. А я с тобой скоро состарюсь. Надо мной уже все смеются и говорят, что ты меня динамишь.
– Олесь, мы сто раз об этом говорили: свадьба – это просто пережиток прошлого. Ритуал. Мишура. А свидетельство о браке – бумажка со штампом. Всё. Не понимаю, чего за это так все цепляются?
– А того, Смолянин, что это – статус!
– Где? В Инстраграме? В Фейсбуке? На страницах таблоидов?
– Везде! – заявляет она. – Именно, что везде. Это вес. На меня сейчас все смотрят, как на дуру…
– Олесь, может, не поэтому смотрят…
– Что ты хочешь сказать?
– Ты всё равно не поймёшь.
Странным образом препирательства с Олесей точным нокаутом отбрасывают боль в синий угол ринга… Она где-то там на периферии и, кажется, в ужасе…
О, Олеська – мой анестетик. Буду знать.
Только башка заболела – набрал наречённую, заказал бурю в стакане, употребил, не размешивая. И всё. На пару часов эффект обеспечен, пока будет потряхивать от пробешения.
– Говори, зачем пришла – и иди уже дальше. У меня сейчас совещание важное.
– Нет, Смолянин. Никаких больше совещаний! Никаких отмазок! – она упирается ладонями в столешницу и нависает надо мной. – Ты сейчас же поднимаешь свою задницу и едешь со мной в ЗАГС!
– Нет, Олесенька! – я улыбаюсь ей так ядовито, что она должна уже валяться в корчах, но, видимо, собственный яд сильнее. Не повезёт кому-то с тёщей или свекровью, разумеется, если Олеся всё-таки вздумает размножиться. – Наоборот, ты, моя дорогая, поднимаешь сейчас свою сделанную задницу и вынесешь её за порог этого кабинета. И больше не будешь возвращаться к этому разговору, если не хочешь, чтобы наш статус сменился на моя бывшая сучка/мой бывший козёл. Выметайся, живо!
– Смолянин, ты охренел! – орёт она.
Я нажимаю кнопку охраны, потому что боль возвращается, а у меня реально ещё совещание.
– Олег, – бросаю безопаснику, – зайди. С Андреем и Виктором.
– Нет!!! – визжит Олеся так, что Витас в лучшие свои годы мог бы ей позавидовать. – Ты этого не сделаешь!
– Уже сделал, – киваю на дверь.
Ребята у меня понимающие и расторопные. Стоят сейчас, притолоку подпирают.
– Олеся Александровна уходит, проводите, пожалуйста.
Парни тут же берут Царёву под белы рученьки, как и полагается особе царских кровей.
Олег подмигивает мне и интересуется:
– Вежливо?
– Как получится. Но чтобы – раз и навсегда. Мой офис – не место для личных отношений.
Олеся орёт, как резанная. Упирается шпильками в пол, портит мне дорогой паркет, сучка. Но главное её выволакивают. Правда вопли ещё какое-то время раскатываются эхом по этажам…
Меня и самого ждёт выволочка. От Царёва, отцовского друга и партнёра. Он, конечно, батя дейный, но ещё он мужик, знает свою дочь и относится ко мне с уважением. Так что – шансы есть.
Сейчас главное пережить совещание. Потом можно будет наконец то по обедать и немного прийти в себя, а за тем останется пережить лишь летучку…
Поэтому цепляю на лицо суровое выражение биг-босса, от одного взгляда которого вздрагивают и прячутся во всех отделах.
А после летучки, наконец то, домой.
В душ и спать.
Даже ужинать не буду.
И казалось бы план – прост и понятен.
Что могло пойти не так?
Однако пошло…
…Совещание я всё-таки провожу, к счастью, Люся успевает поставить рядом со мной не бутылку минералки и стакан, а свой богичный чай. Он делает меня вновь человеком, возвращает к жизни, гасит бушующий в крови озверин. И я вполне миролюбиво выслушиваю начальников отделов, раздаю ц/у и отпускаю всех.
Бросаю Люсе:
– Я на обед. Да и завтра я задержусь.
Имею право – начальник ведь. Не опаздывать же мне.
Но судьба решает порезвиться за мой счёт. Не успеваю я пиликнуть сигнализацией и забросить на сидение свой портфель с бумагами, как раздаётся звонок.
О, Виктор Лазорев. Этот человек по пустякам звонить не будет. У него – уважаемое рекламное агентство, с которым мой банк с удовольствием работает.
– Слушаю, Виктор Сергеевич, – отзываюсь сразу.
– Есть минутка – перекусить и обсудить кое-что? – интересуется он.
– Найдётся, – чеканю, немного жалея, что придётся изменить свои планы на обед. Кстати я уже забыл, когда нормально употреблял пищу. Так всё – набегу, нахватунца, как говорила бабушка.
– Тогда жду тебя в «Золотом павлине», – называет один из пафосных ресторанов.
И через полчаса к 16:30 вечера я подруливаю к назначенному месту. Нда это уже выходит у меня получается не обед, а ужин.
Лазорев уже сидит за столиком и ждёт. Сосредоточенный и напряжённый.
Сажусь напротив, делаю заказ и, пока тот несут, интересуюсь:
– Чем могу быть полезен?
Лазорев невесело хмыкает.
– Знаешь, Жень, даже обращаться к тебе с этим вопросом неловко, но… Чёрт, – он машет рукой и осушает залпом рюмку коньяку. Для смелости. – Короче, моя дочурка – умница и красавица – неудачно вышла замуж.
Пожимаю плечами:
– Тут я никак не могу помочь.
Он фыркает:
– Да нет, речь не о ней, а о моём зятёчке, Стасе Краснове. Он же – клиент твоего банка.
Закатываю глаза. Да уж, клиент. И такой, что я о его существование знаю не с хорошей стороны.
– У него отвратительная кредитная история. Просрочка на просрочке. Последний кредит еле закрыл.
– Я закрыл, – вздыхает Лазорев, – когда узнал, как на самом деле обстоят дела у него. А те о которых знала моя дочь, закрывала она.
Да уж, дела и впрямь – как сажа бела. Но кто я такой, чтобы читать морали человеку старше себя. Не дурак, без меня всё понимает.
– И что теперь? – мне как раз приносят заказ, и я воздаю должное местной кухне. Только вот без алкоголя, хотя напиться хочется адово. Но я за рулём, это Лазорев – с водителем. Ему можно. Поэтому, пригубив яблочного соку, я и задаю свой вопрос.
– А теперь он снова влип, притом – на очень крупные бабки. Я не могу сразу вывести такую сумму из активов, с голой задницей останусь. А значит, скоро он придёт к тебе за новым кредитом.
Присвистываю.
– Клёвый у вас зять, Виктор Сергеевич. Так и по миру пустит.
Я ведь понимаю, к чему он клонит, но позволяю озвучить самому. Чувствую себя в таких случаях Люцифером, заключающим сделку на душу, но по-иному не могу. Они должны говорить сами. Сами подписывать своё согласие. Даже такие хорошие люди, как Лазорев.
– Дай ему этот чёртов кредит! – просит он, тряся в руках тканевую салфетку, в сердцах сдёрнутую с шеи. – Под мою ответственность. Уж как-нибудь выплатим.
– Может, дешевле киллера нанять? – по-чёрному юморю, пытаясь переключить его с этой трясучки. Самому страшно видеть, как сильный волевой человек сникает и сутулит плечи под гнётом обстоятельств.
– Нанял бы, – почти рычит Лазорев, но это рык не победный – раненный, обречённый, – да дочка его, гада, любит. Детей от него хочет. Ради неё, кровиночки, прошу. А так… – машет рукой, – сгинул бы этот Стас – воздух на земле чище стал. Но дочурку жаль – поздняя она у нас, единственная. Я ради неё на всё готов.
Семья – превыше всего. У моего отца было такое же кредо. Не могу не уважать подобную жизненную позицию. Да и Лазорева по-человечески жалко. Тем более, рекламу он нам делал просто шикарную и с множеством поблажек. А я добро помню.
– Хорошо, – говорю, – если обратиться, придумаем что-нибудь.
Мы с Лазоревым разъезжаемся в хорошем настроении – заодно обсудили и рекламную стратегию на следующий месяц. Ударили по рукам.
И вот я спешу в свой рабочий кабинет, чтобы воплотить, наконец, свою последнюю часть плана на сегодня.
Но, помните, выше сказал, что – всё пошло не так…
Оно летит к чертям, если быть точным…
После звонка Стаса Краснова:
– Жень, выручи, – у меня аж трубка в руках вибрирует – так его трясёт. – Срочно кредит нужен. Я всё отдам. Они сегодня… мою жену…
Голос рвётся, я слышу не всё. Но ассоциативные цепочки строю хорошо.
И мне хочется убивать…