Я не был здесь ровно двенадцать лет, но за это время абсолютно ничего не поменялось. Я прошел мимо горна к пустой, но чистой, вкопанной в землю бочке. Зачем-то ударил по ней носком ботинка и нехотя двинулся дальше. Для Марты я – кузнец. И было бы неплохо себя заставить играть отведенную роль, но… я не мог. Это оказалось намного сложнее, чем я предполагал, разрабатывая операцию. Мне хотелось бежать со всех ног, но вместо этого я подошел к наковальне. Провел рукой по ее поверхности. Сердце сжалось, запрыгало в грудной клетке. Пальцы очертили знакомую еще с детства щербину, снимая блоки и замки с тайников памяти. Сколько я себя помнил маленьким – я всегда мечтал стать кузнецом. Пойти по стопам отца, чтобы стоять с ним бок и бок в кузнице и творить. Считалось, что мне передался его талант. И хотя сам отец никогда этого не комментировал, но, сколько я себя помню – меня учил. Усиленными темпами учил секретам кузнечного дела, передающимся в нашей семье из поколения в поколение. Я был его подмастерьем.
Муть, осевшая на дне души, всколыхнулась. Запах гари и металла ворвался в легкие, заменяя мой кислород. Господи, как я любил эти ароматы… На подставке с кузнечными инструментами был разложен все тот же набор. В груди жгло, но я упрямо двинулся дальше, к столу со слесарными тисками. Взгляд споткнулся о закрепленное на стеллаже точило, переместился левее – на шкаф для инструментов. Задыхаясь от боли, я подошел к небольшому окну. Дернул на себя деревянную створку. Опершись двумя ладонями о подоконник, я низко опустил голову и сделал несколько жадных вдохов. Ничего не поменялось, ни-че-го. Только отца рядом не было. Гори в аду это все.
Чуть оклемавшись, вышел на улицу. Схватил стоящее возле колонки ведро и открыл кран. Такими темпами бочка в кузне нескоро наполнится, а без воды под рукой ни один кузнец работать не станет. Бочка – это святое. Ее используют не только для охлаждения металла, но и в случае пожарной опасности. Здесь бы не помешал шланг. У отца был. Черный, с толстыми стенками. Однажды я нашел его короткий кусок в спальне родителей. А в ночь перед этим мать особенно громко стонала… Я выругался под нос и, подхватив два полных ведра, двинулся к кузнице.
Физический труд – благородное дело. Он очень хорошо помогает бороться с ненужными мыслями. Чтобы наполнить бочку, у меня ушло два часа. Я уже заканчивал, когда из дома выглянула Марта.
– Максим…
Меня тысячу лет так никто не называл. Только мама и малышка-сестренка.
– Да? – я оглянулся, обтирая влажные руки о кусок найденной ветоши.
– Я приготовила нам поесть. Ты не против? Уж очень хотелось.
Прикрыв глаза, я медленно покачал головой из стороны в сторону. Я забывал обо всем, потерявшись в собственных мыслях. И хоть мы позавтракали в городе, обед никто не отменял. Я облажался по полной.
– Извини, что сам не предложил. Заработался.
– Ничего.
Марта вернулась в дом, и я двинулся за ней следом. Быстро обмывшись в единственной ванной в доме, я вернулся на кухню. Марта разлила по тарелкам суп, но не ела, дожидаясь меня. На тарелочке между нами были нарезаны мясистые розовые помидоры, в плетеной корзинке – хлеб.
– Это куриная лапша. Я нашла половину курицы в морозилке.
– Очень вкусно, – честно признался я, активно работая ложкой. Марта ела без аппетита, и порция ее была значительно меньше моей.
– Спасибо, – кивнула она, не отрывая взгляда от тарелки. Некоторое время мы ели в молчании.
– Удивительно, что малышка практически все время спит. Я как-то думал, что от младенцев гораздо больше хлопот.
– Она накормлена, и на ней чистый памперс. К тому же ей сутки от роду. Думаю, что это нормально.
– Ты все же решила, как ее назовешь?
Марта вскинула взгляд и снова опустила к тарелке:
– Нет. Ничего не могу придумать. Может быть, ты подскажешь?
– Я? – мои брови взмыли к кромке волос.
– Почему бы и нет? Ты помог ей родиться на свет. Почему бы тебе не придумать ей имя?
Я хмыкнул. Растер затылок. Посыпая розовый бок помидора крупной морской солью, я размышлял о том, что никогда не задумывался над такими вопросами. Какое имя мне нравится? Понятия не имею. О таком, наверно, пекутся только парни, бредящие семьей. Мне же это все не грозило.
– Никогда об этом думал, – убежденно ответил я, а потом вдруг замер с занесенной ко рту ложкой.
– Что? – заметила мою заминку Марта.
– Алиса. Как тебе имя Алиса?
– Да вроде бы ничего. Видишь, как все просто оказалось. Это какое-то особенное имя?
Я отложил ложку и промокнул губы бумажной салфеткой. Встал, подхватив грязную тарелку со стола, поставил ее в мойку.
– Можно и так сказать, – пробормотал я, открывая кран, – так звали мою сестру. Она погибла, когда ей было двенадцать.
Несколько долгих секунд в комнате был слышен лишь шум воды, а потом мягкая ладошка легла мне куда-то чуть пониже правой лопатки, и тихий голос Марты сказал:
– Мне очень жаль.
Медленно обернувшись, я поймал ее взгляд. В нем больше не было льда. Льды растаяли. Марта моргнула, плавно отступила на шаг назад, а когда она вновь подняла опахала ресниц, ее привычная отстраненность вернулась.
– Я буду в кузне, – бросил я, вновь втискивая ноги в свои довольно потрепанные ботинки. – Спасибо за обед. На ужин я что-нибудь сам придумаю.
Марта пожала плечами, а я вышел за дверь. Я кузнец, мать его… Я кузнец! Соберись, Макс, ты делал это тысячу раз! С силой вытолкнув воздух из легких, я пошел за углем. Для начала мне нужно было разжечь кузнечный горн. Ребенком меня завораживал этот процесс. В нем было что-то таинственное, колдовское. Я насыпал на колосники горнила тонкий слой угля, сверху добавил стружки и мелкой щепки, смоченной керосином, да сухие дрова. Чиркнув спичкой, замешкался на мгновение, глядя на танцующий огонек, а после бросил ту в самую середину. Пламя вспыхнуло. Я подождал, пока дрова разгорятся, добавил второй слой угля и включил дутье. В ожидании, пока огонь разгорится, я все сильнее погружался в прошлое. И понимал, как жутко мне не хватало этого места.
Уголь раскалился докрасна, теперь горн можно было использовать для нагрева стальных заготовок. Я сбрызнул уголь водой, она зашипела в предсмертной агонии и белым облаком устремилась вверх. Хорошо. Теперь образуется нужная корочка, и температура внутри угольной массы будет удерживаться на достаточном уровне. С удивлением я понял, что абсолютно ничего не забыл. Видимо, знания, впитанные с кровью, остаются с тобой навсегда.
Работа захватила и увлекла. Я просто выпал из окружающей действительности. Жара стояла невыносимая. Едкий пот капал со лба и шипел на раскаленной докрасна заготовке. Волосы взмокли и повисли сосульками, рубаха пропиталась гарью. Когда я закончил со своей заготовкой, на горы опустился вечер. В доме было тихо, я прокрался на цыпочках в ванную и простоял под душем добрые полчаса. Вместе с чувством реальности ко мне вернулся и голод. Кое-что вспомнив, я отбросил прочь полотенце и натянул чистые шорты.
Кухня меня встречала стерильной чистотой и таким же стерильным запахом. Я сказал, что сам приготовлю ужин, и, видно, Марта решила предоставить мне такую возможность. Выругавшись себе под нос, я вымыл несколько картофелин, сделал на них надрезы и сунул в микроволновку. Пять минут, и печеная картошка готова.
– Ира… Ира… – я тихонько позвал свою гостью, но она не отвечала. Тогда я заглянул в спальню. – Ира! – повторил еще раз. И снова мои слова остались без ответа. Я подошел вплотную к кровати и тронул ее за плечо. – Твою мать, ты же вся горишь! Ира! Ну-ка, просыпайся, немедленно!
– Что? Что случилось? – она открыла больные глаза, тем самым вернув мне хоть крупицу спокойствия.
– Ты горишь! Черт… Я сейчас поищу градусник!
Выскочив в кухню, я стал шарить на полках, поочередно открывая и закрывая шкафчики. Наконец, в одном из них обнаружил аптечку. Надорванную упаковку обезболивающего и парацетамол! Самый обычный, в таблетках. Выдавив две штуки на ладонь, я вернулся в спальню и заставил Марту их выпить. Она находилась в полубессознательном состоянии и вряд ли отдавала отчет действительности. Я же соображал за двоих. Как и любой другой тренированный воин, я был приучен мгновенно включаться в боевой режим. Отключать эмоции, чувства и действовать сугубо на профессионально-инстинктивном уровне. Впрочем, в сложившейся ситуации и дураку было понятно, что температуру нужно было как-то сбивать. Неизвестно, когда подействуют таблетки, а ситуация критическая, как ни крути. Я полез в бельевой шкаф и достал тяжелую махровую простынь. Толстый ворс неохотно впитывал в себя воду, а я, наконец, получил возможность связаться с главным. В двух словах обрисовав ему ситуацию, я торопливо вернулся, раздел Марту до трусов и накинул на нее мокрую простынь, невзирая на ее слабые протесты.
– На проводе док.
– Добрый вечер. Что у вас случилось?
– Температура. Очень высокая, думаю, дело стремится к сорока.
– Другие симптомы? Кашель, насморк?
– Ничего похожего на простуду.
– Значит, мамочке все же не удалось справиться с лактостазом, о котором мы говорили.
– С чем справиться? – насторожился я.
– Лактостазом. Проще говоря, застоем молока. Иногда в груди новоявленной мамочки образуется как бы молочная пробка, которая перекрывает выход новообразовавшемуся молоку. Из-за этого возникает отек ткани молочной железы, далее следует уплотнение, болезненность, покраснение и подъем температуры.
Я перевел взгляд на грудь Марты. Идеально-округлая, сочная, с ярко-розовыми торчащими сосками.
– Что же мне делать?
– Для начала убедиться, что всему виной действительно лактостаз.
– Каким образом, если она в отключке?
– В груди будут прощупываться уплотнения.
Это было самое странное, что я делал в своей жизни. Это было самое интимное… Разминать грудь женщине, чтобы избавить ее от боли. Марта тихо плакала, а я осторожно мял ее, завороженно наблюдая, как крупные молочные капли скатываются на специально подложенное полотенце. Ей было очень больно. Это читалось в глазах, сейчас удивительно светлых и прозрачных.
– Еще немного. Потерпи. Будет лучше… – нескладно утешал я, и снова, как прикованный, возвращался взглядом к ее идеальным формам. На все про все ушло почти два часа. Я убрал грязное белье и пошел вымыть руки, которые сладко пахли ею… и молоком. Голова шла кругом. Я был, наверное, даже большим извращенцем, чем думал, потому как этот аромат ударил мне в голову почище всякого афродизиака. Перед глазами так и стояла картинка – мои большие загорелые руки на ее розовой от растирания коже. Она была совершенством. Сегодня я в этом убедился. И это могло стать большой проблемой для меня…
Я вернулся в комнату. Марта уснула, чуть склонив русую голову набок. Мой взгляд скользнул дальше и уткнулся в широко распахнутые глазенки малышки.
– Эй, это кто тут не спит? – спросил я тихонько, обходя кровать.
– Иии…
– Ну-ну, тихо-тихо, пусть мама отдыхает.
– Ме…
Девочка недовольно закряхтела, взмахнула нелепо ручкой, нечаянно ударив себя по крохотному покрасневшему от натуги личику. Маленькая губка задрожала от обиды. Мои же губы растянулись в улыбке. Кроха открыла рот и заплакала во все горло.
– Тш! Не хулигань!
Мне было страшно брать ее на руки, но в противном случае малышка разбудила бы Марту. А та и без того намучилась. Я, кстати, тоже порядком устал. Отвыкшие от работы в кузнице руки гудели. Спину ломило. К тому же я остался без ужина. Но, не раздумывая ни секунды больше, я подхватил маленькую Алису под головку и осторожно прижал к груди. После всего, что мне пришлось уже сделать, необходимость сменить ей памперс меня уже не слишком пугала. Да и приготовить смесь мне не составит труда.
Закрутив на бутылке крышку: я сунул соску в жадно открытый рот, и, наконец, сам взялся за ложку. Впервые за долгое время я ужинал в женской компании. Ну, и что, что эта женщина была в памперсе? Зато она была красоткой. Правда-правда. Это я ее с перепуга не разглядел. А так, в общем-то, ничего.
– Да, красотка?