Пока ехала в такси, Татьяна испытывала относительное спокойствие. Хотя с тяжестью в груди думала о том, что и как говорить маме, пыталась придумать более-менее адекватное оправдание всему, что с ней случилось за последние сутки, хоть как-то смягчить проступок, но ничего гениального в голову не приходило. Доехала она быстро. Даже не сразу поняла, что уже находится в своем дворе, пока таксист специально это не обозначил. Тогда она потянулась за кошельком.
– Сколько с меня?
Водитель посмотрел недоуменно, мигом взглянул на телефон и снова непонимающе уставился на нее.
– Сколько стоила поездка? – уточнила Татьяна, раздражаясь его несообразительностью.
– Ну, триста сорок девять рублей. Но… так у вас же через приложение по карте все оплачено.
– Да? – скорее себя, чем его, спросила она и поняла, что бармен, получается, оплатил ей такси. Маленькая улыбка промелькнула на ее лице, но тут же исчезла.
Она освободила салон и направилась к подъезду. Только тут ее охватила паника. В горле снова образовался ком, руки задрожали, ноги стали подкашиваться, сердце неистово колотилось. Мозг, наконец, начал судорожно придумывать, что сказать. Времени оставалось мало. Ссылаться на подружек уже было поздно – мама их уже допросила. А больше у нее никого и не было. Отчаяние опутало сердце.
В самый последний момент, когда Татьяна стояла у двери квартиры и мялась, боясь войти, одна идея на ум все-таки пришла.
С трудом попав в замочную скважину ключом, Татьяна открыла дверь. В квартире, как обычно, пахло чем-то стряпным и кофе. Мама всегда оставалась собой. Что бы ни творилось, она никогда не забывала ухаживать за собой, тренироваться и готовить. Эти три фундаментальные вещи она выполняла всегда, как самые жизненно необходимые. Такой у нее был характер. Этому она научила и Татьяну.
А сегодня Татьяна впервые вышла из привычного графика и ей понравилось. Но за все приходилось расплачиваться.
Татьяна стояла в прихожей, понурая, виновная по всем пунктам, склонившая голову, даже не сняла шляпы. Мама вылетела из кухни пулей и молча, но очень грозно смотрела на нее в упор – ждала оправданий, а Татьяна ждала допроса. Так продолжалось минуту.
– Ну, и как ты это объяснишь, Куколка? Кто этот молодой человек? И где ты шлялась со вчерашнего вечера? – мама оперлась плечом о дверь в ванную, устрашающе скрестив руки на груди.
Худое лицо блестело от тонкого слоя маски, краешки которой уже подсыхали и отклеивались от кожи. Домашнее цветастое платье свисало до колен, чуть развеваясь, а мордочка львенка на носке пушистого тапка слегка подрагивала – мама нервно топала ногой. Платье накрывал фартук, испачканный во всем том, что когда-либо находилось на кухне, но больше в муке.
– Я-я… я ночевала у Муравьевой.
– Что?! – мама разинула рот. Муравьеву она терпеть не могла. За талант.
Только увидев алую ярость в бесцветных глазах, Татьяна осознала, что идея вышла провальной. Уж лучше бы она сказала правду, чем призналась в связи с Муравьевой.
Мама завертела головой в стороны. Взгляд метался по кругу. Татьяна с опаской наблюдала за ней, щурясь и съеживаясь.
– А кто тогда это был? Муравьева уже с мужчиной живет? О боже! И ты с такой водишься! – на щеках блеснула маска, а в глазах – ошеломление. – Почему ты к Даше не пошла? Или к близняшкам?
– Не знаю… Просто… было стыдно.
– А в притоне этой Муравьевой тебе не стыдно было оставаться?
Мама взвинтила руку чуть ли не до потолка. Татьяна вздохнула.
– И почему ответил этот парень, а не сама Муравьева?
Вопросов было еще много. Татьяна досадовала, что так плохо продумала историю. Приходилось сочинять на ходу, еще больше запутываться во лжи.
– Это не ее мужчина, а всего лишь брат. Он мне любезно одолжил телефон, чтобы я позвонила тебе. У Муравьевой баланс ушел в ноль.
– И этот брат к тебе не приставал?
Мама шагнула вперед и впилась сканирующим взглядом в лицо Татьяны.
– Что ты?! Нет, конечно! – она вытянула шею и приложила шляпу к груди обеими руками в жесте мольбы для пущей убедительности. – Там же Муравьева была.
– Смотри у меня! Будешь еще водиться со всякой шелупонью! – указательный палец погрозил Татьяне перед самым носом.
Она скосила глаза к центру, думая, что, скорее, сама походила на шелупонь для Муравьевой.
– И если я позвоню, Муравьева подтвердит твои слова?
Мама топнула тапком и прищурилась с подозрением, да так, что у Татьяны нутро завернулось узлом. Она, собственно, надеялась, что как раз Муравьевой мама звонить не станет из неприязни, но ситуация явно вынуждала действовать радикально. Деваться было некуда.
– Да, – она попыталась скрыть дрожь в голосе, а сама вжалась в дверь.
Еще минуту встроенный в маму детектор лжи изучал ее, щупал под кожей, бил слабым током в каждую пору. Татьяна едва держалась на ногах, но глаза не уводила. Боялась даже моргнуть, чтобы не выдать себя.
– Ладно. Давай ее номер. Позвоню, – мама протянула раскрытую ладонь.
Ва-банк не сработал. У Татьяны опустились плечи. Губы плотно сжались. Отчаяние подпирало легкие, заполняло глотку, лишало мозг необходимого кислорода. Казалось, напряжение достигло предела, и сосуды должны лопнуть. Но Татьяна, внутренне смирившись со своим апокалипсисом, достала телефон из кармана и вложила его в мамину руку. Сама себе выстрелила в голову.
Мама хмыкнула и отправилась в Татьянину комнату, чтобы подключить его к зарядному устройству. Когда система загрузилась, она нашла в контактах телефон Муравьевой и набрала ее, специально включив громкую связь. Не решаясь войти, Татьяна заглядывала в проем двери. Шляпу уже свернула трубочкой и сжимала, насколько хватало силы.
Когда послышался тонкий голос Муравьевой, Татьяна окаменела. Сердце репетировало смерть – перестало биться на несколько мучительных мгновений.
– Лена, здравствуй, это мама Тани, Аделаида Николаевна, – заговорила она приторным тоном, как делала всегда с малознакомыми людьми. – Таня мне сказала, что ночевала у тебя и твоего брата. И забыла поблагодарить вас за гостеприимство.
– Ээ… – Муравьева нсекунду висла, на мамином лице уже стали проявляться искорки гнева. – Да ничего. Передайте ей, что все в порядке. Мы были рады помочь.
Татьяна выпучила глаза и тут же спряталась за дверь, поняв, что страшная участь ее миновала. Проверка пройдена. И сердцу снова можно биться. То взорвалось тысячей ударов разом.
– Очень мило с вашей стороны, – фальшивила мама. – Благодарю и я вас. От всей души.
– Пожалуйста, – в голосе Муравьевой смешались одновременно недоумение и вежливость.
– До свидания.
Мама завершила вызов и мотнула головой, словно сбросила лапшу с ушей.
– Что ж, – звучало, как обвинение.
Татьяна снова выглянула из-за стены и посмотрела на маму уже с улыбкой, но все еще сконфуженной.
– Надеюсь, никакой подоплеки у этой истории нет.
– Мамочка, ну, конечно, – Татьяна кинулась в комнату и залепетала. – Прости меня, мам, пожалуйста… Мне было очень стыдно, что я провалила экзамен. Это было так… – на этом моменте у нее ком застрял в горле, и из глаз неконтролируемо прыснули слезы.
Продолжать она не могла. Из груди вырывались рыдания, по щекам текли соленые ручьи, стало тяжело дышать носом. Мама смотрела на это сурово с полминуты, но все-таки смягчилась и обняла ее.
– Не плачь, Куколка, мама все уладила. Прохоров признал, что погорячился. И дал тебе шанс выступить в выпускном спектакле.
Татьяна разрыдалась еще сильнее.
– Прости, я тебя подвела. Я не хотела. Я так волновалась… Для меня это было так важно, а они… Они смотрели на меня, как на пустое место. А Муравьевой, как всегда, аплодировали.
– Ничего, ничего, – приговаривала мама. – На выпускном спектакле себя покажешь. И больше не скрывай от меня ничего. Ты же знаешь, я этого не выношу. И тем более, если у тебя что-то не получается, ведь я могу помочь. Как с экзаменом, например. Хорошо, что я Даше позвонила вовремя, и сразу набрала Прохорова. А то сегодня было бы уже поздно решать этот вопрос. Ты меня поняла, Куколка?
– Поняла, – промямлила Татьяна, вытирая сопли. – Я больше не буду так.
– Вот и отлично. А чтобы тебя ничто не отвлекало, до спектакля без интернета!
– Ну, маам, – Татьяна протянула слова с ноткой ненастоящей обиды. На самом деле, она даже обрадовалась, что отделалась таким легким наказанием.
Мама еще раз крепко ее обняла и отвела на кухню, где их ждал уже остывающий черничный пирог с творогом. Выпечка у мамы получалась изысканной. Татьяна всегда поражалась, почему она не стала пекарем, ведь так это любила. Готовила всегда: для развлечения, для расслабления, для себя и для других. Но почему-то связала себя балетом, в котором целую декаду танцевала в кордебалете, а потом пошла преподавать в хореографическую студию. Пару лет назад стала директором, но почему-то не считала для себя это успехом, ведь родители умерли еще тогда, когда она плясала на окраине сцены в массовке, и потому клеймо неудачницы осталось выжженным на ее сердце навечно. Так она выражалась сама иногда, когда позволяла себе в пятницу вечером пропустить пару бокалов вина.
Сегодня, в канун понедельника, она тоже позволила себе немного расслабиться. Татьяна пила чай с пирогом. А мама, как обычно, сидела на новомодной диете и потому только пила. Пила и рассказывала. О своем детстве, юности, молодости. Мечтах и амбициях. И о том, как они не сбылись.
– До тебя я думала, что уже никого и никогда не полюблю, но с тобой, Куколка, мир перевернулся. Ты такая масенькая была. И моя родная.
Мама стиснула Татьяне плечи и стала покачиваться на диванчике, на котором они сидели. Татьяна любила обниматься, потому что чувствовала себя так в полной безопасности, как в скорлупе, и расслабленно положила голову на мамино плечо.
– Я только с тобой поняла, в чем смысл моей жизни, – мама всхлипнула. Влажные губы чмокнули Татьяну в лоб со звуком, а рука растрепала волосы. Только винное дыхание портило момент.
– Куколка моя, – с нежностью протянула мама, – ты у меня самая талантливая. А эти… маразматики старые уже и не видят ничего толком, – в голосе стала скапливаться злость. – Чуть не загубили твое будущее, мерзавцы! Это наверняка Сурканова, подлюка эдакая, давно меня невзлюбила! И Прохоров тоже хорош!
Мама всегда говорила очень выразительно, с большим чувством, чем испытывала на самом деле, любила подчеркивать эмоции анахронизмами или пафосными фразами. Театральность проявлялась в каждом резком жесте или мимике. Это настолько вжилось в ее характер, что перестало быть сценичностью и стало повседневным поведением. Сейчас она тоже говорила громко, четко расставляя ударения и выдерживая паузы, на оскорблениях повышала до тонкого голос, чрезмерно закатывала глаза и стискивала зубы.
Татьяна молчала с повинной, не поднимая глаз. Мама все равно ее оправдывала, хотя она была этого недостойна, а члены комиссии не заслужили таких оскорблений. Она знала, что рано или поздно эти оправдания превратятся в разочарования. От боли на глаза навернулись слезы, но Татьяна до бледноты сжала губы, чтобы ни одна слезинка не вытекла.
– Ничего, Куколка, мы со всем справимся. Мама тебя в обиду не даст. Ты только слушайся. И не ври больше. Тогда все будет хорошо.
Татьяна кивнула несколько раз, ничего не отвечая. Мама вскоре затихла и закрыла глаза. Они сидели в обнимку, почти не двигаясь. Татьяне гораздо полегчало. Это означало, что мама ее простила. Она гордилась тем, как выкрутилась из ситуации. Но кое-что ее все равно волновало. Тот парень из бара для мамы тогда кто, если даже брат Муравьевой – шелупонь.
Перед сном Татьяна написала однокурснице сообщение с благодарностью: «Лена, спасибо, что выручила. И извини, что поставила тебя в такую ситуацию». Она не придумала, как написать лучше, ведь совсем ничего о Муравьевой не знала, как и та ничего не знала о ней и ее матери. Хотя Даша наверняка обсуждала с другими то, на что Татьяна ей жаловалась. Может, до Муравьевой что-то из этого и долетело.
Через несколько минут пришел ответ: «Это было странно, но я наслышана о твоей маме. Надеюсь, помогла».
«Да! Очень», – Татьяна на эмоциях даже прильнула к телефону.
Муравьева выслала в ответ только несколько скобочек вместо смайликов. Татьяна долго в них вглядывалась, пытаясь уложить в сознании новую реальность, в которой совершенно чужие люди ни с того ни с сего ей сильно помогли. И бескорыстно. Что бармен, что Муравьева. Их поступки заставили Татьяну сомневаться, а в чем, она понять до конца не смогла.