Пока бармен готовил коктейль, Татьяна хотела оглядеться, посмотреть на людей, что они делают, что пьют, кем друг другу приходятся, но взгляд постоянно возвращался за барную стойку. Все остальные казались неинтересными. Татьяна винила в этом громкий шум перемалывания льда в шейкере, который тряс парень. Хотя рядом то же самое делали другие бармены, но на них Татьяна не обращала внимания.
Пользуясь моментами, пока он разговаривал с другими посетителями или с коллегами, она с неприкрытым любопытством наблюдала за барменом. Рассматривала мимику, искренний смех, резкие жесты, татуировки на руках. Разобраться в этой разноцветной каше оказалось сложно, но Татьяна настойчиво пыталась. Даже выделила в хаосе линий и красок очертания хвоста дракона, но вот его морду найти уже не удалось, потому что парень пропал за шторками.
Только теперь она смогла оглядеться и вслушаться в пустые разговоры окружающих. Людей волновало разное. Кто-то выяснял отношения, кто-то обсуждал хоккей неактуально в мае, кто-то делился дорожными приключениями. У каждого была своя жизнь.
А у Татьяны вся жизнь была один сплошной балет. И она вдруг почувствовала себя ущербной от этого. Балет для нее закончился, закрылся навсегда, а она осталась. Без смысла, без цели, без надежды. Все, ради чего они с мамой работали столько лет, испарилось одним махом. Такая тягучая тоска взяла Татьяну за душу, что она присосалась губами к трубочке и потянула в себя успокаивающую жидкость. Хотелось заполнить угнетающую пустоту.
– О чем пьешь? – внезапно появился бармен, будто умел трансгрессировать1.
– В смысле?
Татьяна поежилась на стуле, который сразу показался ей неудобным.
– Ну, повод есть?
– Это обязательно?
– В твоем случае да, – с апломбом профессионала проговорил парень. – Ты явно пьешь в первый, максимум второй, раз в жизни. Пьешь одна. В незнакомом баре. Вроде никого не ждешь. Судя по оптимистичному наряду, – он оглядел ее белое платье с крупными желтыми цветами, – похороны близкого отпадают. На отчаявшуюся девственницу, которая решила напиться и потерять невинность с первым встречным, ты не похожа.
– С чего вы взяли? Может, я как раз девственница, – нахмурилась Татьяна и натянула платье ближе к коленям.
– Но не отчаявшаяся же, – он усмехнулся. – В твои-то годы и с твоей-то внешностью.
– Видимо, стоит принимать это за комплимент? – она непроизвольно кокетничала, а потом сама себя остановила и опустила растерянный взгляд.
– Ну, если сойдет за комплимент, тем лучше, – парень снова широко улыбнулся. – И все же? Я думаю, проблемы в учебе.
Татьяна не хотела изливать душу первому попавшемуся бармену, даже если он был так мил и красив. Тем более потому, что он был так мил и красив. Не хотелось рассказывать ему, какая она неудачница.
– Не ваше дело, – Татьяна отвернулась и сделала глоток, оказалось, последний.
Бармен это заметил и легким движением руки достал из-под стойки два шота. Правой схватил бутылку с прозрачной жидкостью и разлил по стопкам, разбрызгав при этом прилично много на барную стойку. Потом достал кофейное блюдце с уже нарезанными дольками лайма. Пальцами обсыпал тонкие края солью и, подвинув один шот Татьяне, взял себе второй.
– Свое дело я делаю, – без издевки улыбнулся он, приподнял стопку в честь нее и выпил залпом, не поморщившись, а затем высосал из лайма весь сок и кинул его куда-то под стойку, жестом показывая повторять за ним.
Татьяна не без опаски сделала то же самое. Жидкость на вкус была едкой, обжигающей, а вперемешку с солью давала двойной эффект. Пищеводом она чувствовала, как горечь опускается на дно почти пустого желудка. От этой ядовитости Татьяна зажмурилась и забыла взять лайм. Парень почти впихнул ей закуску в зубы. Кислота немного приглушила горечь, но послевкусие все равно оказалось малоприятным.
– Что это было?
– Текила. Мексиканская водка.
– Гадость, – все еще морщилась Татьяна.
Наступила недолгая пауза. Парень как будто ждал ответа на ранее заданный вопрос, а она ждала продолжения разговора, но в другом русле. Он вдруг отступил и перестал брать инициативу. От этого стало неловко. Но только ей. Бармен же безо всякого стеснения разглядывал ее с головы до груди, насколько позволяла стойка.
– А ты о чем пьешь? – спросила Татьяна с любопытством.
– Ни о чем, – удивился парень. – Я же бармен.
– Мне кажется, это уже повод напиться.
Он вопросительно взглянул на нее.
– Ну, неужели ты доволен своей жизнью?
– Ты ничего не знаешь о моей жизни. С чего бы мне быть недовольным?
– Ну, хотя бы с того, что ты бармен.
Парень поднял бровь.
– Поясни.
– Ну, ты всю жизнь планируешь быть барменом? Мама всегда говорила мне, что эта работа является дном социальной лестницы без возможности подняться. Она имела дело с барменами в молодости. Она знает, о чем говорит.
Татьяна смотрела с вызовом. Парень немного опешил. По лицу пробежала микроэмоция гнева, но он тут же пришел в себя и усмехнулся. Татьяна осознала свою грубость и покраснела. Он не заслужил такого обращения.
Да, он был барменом, обслуживающим ее, без перспектив на будущее и с большой вероятностью остаться на дне общества, но это ведь не повод его оскорблять. Мама учила, что к таким людям нужно относиться снисходительно. Но глядя на этого парня, Татьяна не могла его жалеть. Он был красив, молод, пышел здоровьем и харизмой и совсем не производил впечатления несчастного неудачника. Татьяна и сама не понимала, почему вдруг заговорила об этом, потому винила во всем алкоголь. В глубине души ей хотелось его задеть, но получилось не за ту струну.
– Мама, разумеется, херни не скажет. Но ты не думала, что это только лишь ее опыт? – бармен уставился на нее в упор.
Слишком прямой взгляд смутил Татьяну. Ресницы задрожали. Она не нашлась, что ответить, да и, оказалось, не требовалось. Он рассудительно продолжал.
– Я не говорю, что меня впереди ждут горы золота и всемирный почет, но, судя по опыту моих знакомых, успеха можно добиться в любой области, – парень взмахнул рукой в никуда, но глаза не увел. – И вообще, все в жизни субъективно. Не все гонятся за славой и деньгами. Я стараюсь жить так, чтобы в будущем сильно ни о чем не сожалеть. И пока все так и происходит, – он пожал плечами, опустив уголки рта. – Может, стандартного успеха в деньгах я пока не добился, но не обязательно всем добиваться успеха, если понимать его только как результат.
– Ну, почему сразу в деньгах? Успех может выражаться в уважении, в признании публики, – возражала Татьяна, а у самой в голове крутилась фраза «Не обязательно всем добиваться успеха». Новую идею еще предстояло осмыслить.
– И не только в этом. Успех тоже субъективен. Он может выражаться даже в чужих успехах. Как, например, у моего друга-тренера по шахматам. Для меня успех может заключаться и в самом процессе, если он приносит удовольствие.
Одурманенный текилой мозг Татьяны глубоко задумался над его словами. Она зависла и перестала реагировать на бармена, углубившись в свои переживания. Парень только хмыкнул и снова отошел выполнять чей-то заказ.
Мысли крутились бешеным хороводом в голове Татьяны, но ни одну она не могла поймать за хвост и додумать. Они просто то выныривали из общего потока на секунду, ошеломляя ее, то пропадали вновь, погружаясь на самое темное дно души. Думалось сразу обо всем, вспоминались мамины нотации и советы преподавателей, дурацкие мемы и подбадривающие мотиваторы. Среди прочего крутилась и фраза бармена о концепции успеха как процесса. Она прокручивала ее раз за разом, словно пыталась изучить со всех ракурсов, но пока не осознавала.
Выйдя из транса, Татьяна увидела, как две девушки приставали к бармену. Одна уселась на стойку, выпячивая свои прелести наружу, чуть ли не ему в лицо. Парень только посмеивался, но реагировал на такой откровенный соблазн весьма спокойно, будто уже немало насмотрелся.
Татьяна фыркнула на такую пошлость и отвернулась. Ей вдруг стало неловко за представительниц своего пола. С другой стороны, она им даже завидовала, тому, что они могут вести себя так раскрепощенно и не стыдиться этого. Она себе такого ни в каком пьяном угаре позволить не смогла бы.
Когда коктейль закончился, Татьяна с желанием принялась за тот «приторный», пользуясь моментом, пока бармен ее не видит. Алкоголя в нем было явно больше, потому что он чувствовался на вкус. Обрамлял его дынный сироп. Свежести добавляли мята и арбуз. Лед уже немного подтаял и разбавил коктейль пресной водой, но в сладости он потерял немного.
Люди вокруг отдыхали и веселились. Справа большая компания поразила весь бар громогласным хохотом. Его приглушила мелодия в стиле латиноамериканских танцев. Под такую бедра сами шли в пляс. Танцплощадка в центре бара потихоньку заполнялась. Татьяна тоже стала покачивать головой в такт музыке.
– Я смотрю, от безысходности тебе пришлось выпить и «Поцелуй»? – услышала она уже знакомый сарказм. – Бедняжка.
– Кхм-кхм. Я просто хотела напиться. А так он отвратительный!
В подтверждение своих слов Татьяна отодвинула почти пустой бокал и скрестила руки на груди.
– Если хочешь быстро напиться, мой способ эффективнее. И не такой приторный, – бармен подмигнул. – Еще по шоту?
Она кивнула. Парень повторил манипуляции со стопками и текилой. Они снова выпили. На этот раз Татьяна заранее приготовила дольку лайма и успела сразу им закусить. Так было чуточку вкуснее. Действительно, текила работала быстро и качественно. Сознание закружилось. Говорить стало сложнее, а хоровод мыслей превращался в ураган.
– Так о чем все-таки пьешь? – повторил вопрос бармен трезво и настойчиво.
В сознании Татьяны все расплывалось. Голова отяжелела. Захотелось подпереть ее одной рукой, а самой облокотиться на стойку. Боль, которую она тщательно пыталась скрыть от всех и в первую очередь от себя самой, притупилась. И все воспринималось теперь не таким важным, каким было всего пару часов назад.
– Будущее свое хороню, – неожиданно для себя ответила Татьяна.
– А вскрытие что показало?
Она улыбнулась такой постановке вопроса. Парень был совершенно серьезен и даже немного напряжен. Навострил слух, чтобы слышать ее тонкий голос из-под насыщенной музыки, потому что Татьяна говорила откровеннее и тише. Он уперся обеими руками в барную стойку, а глазами впился в ее красное от духоты и алкоголя лицо.
– Врожденный порок неудачницы, – Татьяна зажмурилась, чтобы сдержать слезы, которые , наоборот, выкатились из глаз. Одна из них разбилась о сосновую столешницу, а вторая впиталась в цветоложе одного из подсолнухов на платье.
– Я знал, что дело в учебе.
На лице бармена промелькнуло выражение торжества и застыло в самодовольной улыбке.
– Не совсем,– Татьяна заплакала.
Вспомнила, как мама впервые поставила ее у станка. Она была тогда еще в том возрасте, когда воспоминания не сохранялись. Но это запечатлелось. Всего один эпизод: молодая мама улыбается, подводит ее к перекладине на двух ножках, похожей на маленькую вешалку, и показывает, как вставать в первую позицию. Татьяне больно и неудобно, и она плачет. А мама не реагирует и выкручивает ей лодыжки. Дальше Татьяна помнила себя лишь такой, которая легко могла вставать не только в первую, но и во вторую, и в третью позицию.
А сегодня она стояла у станка в экзаменационном зале, как та трехлетняя девочка. Ей было больно и неудобно, хотелось плакать. Но рядом была уже не мама, а пятеро малознакомых людей, суровых, ожидающих от нее великих свершений и превосходного мастерства, которым она не владела. Вставая после падения, Татьяна услышала очень тихое замечание от Прохорова: «Кривоножка». В опустошенных глазах экзаменаторов, потерявшим к ее выступлению всякий интерес, Татьяна увидела собственное будущее: густую тьму, полную безызвестность, пустоту одиночества, безделье и ненужность. Не дав ей закончить, Афанасий Семенович тяжело вздохнул, стараясь не смотреть на Татьяну, будто видеть ее больше не мог, и сухо попросил позвать следующего.
Алкоголь приглушал боль, сжигающую все нутро, но этот же алкоголь развязывал язык, расслаблял нервы и выпускал эмоции наружу. Татьяна сама не понимала, что с ней происходит. Она ведь никогда до этого не была пьяна и не думала, что может так запросто взять и расплакаться перед незнакомцем в публичном месте.
– Кто ему дал право называть меня «кривоножкой»? Да, я упала, но с кем ведь не бывает. Он же педагог, в конце концов! – Татьяна начала возмущенным тоном, но постепенно скатилась на жалостливый писк и всхлипывания. Хоровод мыслей почти неосознанно вытекал наружу. – А Муравьева сказала, что балет – это не мое. Да какого черта?! Это не ей решать, мое это или нет. Но самое обидное, что она права. Это не я!
Она ударила ладонью о стол и разрыдалась.
– Это все мама. Она хотела, чтобы я стала прима-балериной, раз у нее не получилось. А я… я ее подвела… Она все делала, чтобы я только занималась, она так в меня верила… – Татьяна все ниже опускала голову на стойку. Хотелось выбить саму из себя. – Я разбила ей сердце. Она меня не простит. Я должна была лучше стараться. Но я не могла. Я и так из последних сил танцевала. Я, правда, я, правда, не могла…
Она посмотрела на бармена с извинением, представляя мамино лицо, шмыгнула носом, осознав, что мамы здесь нет, и снова проревела: «Ааа». Парень вздохнул, но не перебивал. И Татьяна не останавливалась. Выплескивала все до последней мысли.
– Муравьева – балерина от бога, а я так… Никчемность! Неужели все это было зря?! Столько сил! У меня ведь даже детства нормального не было. Только балет. Эти вечные тренировки, репетиции, спектакли. Жесткий график, жесткие диеты. И все только смеются над тобой. Даже подружки… У меня и парня никогда не было. Из-за этого гребаного балета… А теперь все напрасно. Надо же так… провалиться на госе! Меня теперь не допустят к выпускному спектаклю. И восемь лет – в трубу!
Татьяна рыдала в голос, грудь сильно раздувалась и сдувалась, слезы текли ручьями. Люди в баре оборачивались на них. Бармен озирался и неловко пожимал плечами. Вид у него был потерянный и в то же время сочувствующий. Он достал из-под стойки бумажные салфетки и протянул Татьяне. Она их приняла с благодарностью и высморкалась.
– Еще шот, – сказала, слегка успокоившись.
Парень убрал грязные салфетки и положил перед ней почти целую пачку чистых, а затем приготовил еще одну стопку текилы.
– А ты? – жалостливо спросила Татьяна, глядя на одинокий шот перед собой.
Бармен молча налил и себе. Так же молча они выпили. И потом еще какое-то время молчали. Парень смотрел на нее с любопытством и эмпатией, а Татьяна отводила опухшие красные глаза. Ей стало стыдно и за то, что она неудачная балерина, и за то, что расплакалась перед ним, и за то, как сейчас выглядела. Представляла себя размякшей помидориной, увлажненной рассолом из слез.
К ее счастью, бармена позвали две девушки с другой стороны стойки, теперь еле стоящие на ногах. От них исходил пар – они только что вернулись с танцпола. Щеки у обеих были красные, волосы растрепаны, юбки, и без того мини, задраны до неприличия. Их заметно шатало. Держась за стойку, обе выпячивали полуголые попы на всеувидение. На это быстро среагировали парни с танцпола и примкнули сзади.
Татьяна испугалась, что может довести себя до такого же состояния. Теперь ей ничто не казалось невозможным. Она осмотрелась по сторонам. Бар под завязку заполнился опьяневшей толпой, напоминавшей банку с червями. Танцующие так же некрасиво извивались под плавную музыку, чуть ли не обвивая друг друга. Но на лицах под глянцевым слоем пота блестело удовольствие. Толпа заряжала весь бар своей энергетикой. Татьяна заметила, что даже сидящие за столами двигались под музыку.
Потихоньку плавные звуки, стягивающие движения, духота, смешанные запахи и больше всего алкоголь расплавили Татьянино сознание. Она легла головой на барную стойку. Теперь было плевать, что стало с ее любимой шляпой, и с сумочкой, и, наконец, с ней самой. Сзади она почувствовала объятие потных рук. Кто-то что-то говорил ей на ухо, называл красоткой, о чем-то спрашивал. Потом она услышала едва узнаваемый за приступом гнева голос бармена. Руки тут же отлипли от нее. Где-то на заднем фоне Татьяна еще различала музыку и крики. Потом мягкие руки подняли ее голову, бармен что-то озадаченно говорил ей в лицо, но она уже не разбирала и отключилась.