Мне показалось, что при словах писаря свечи полыхнули алым. В келье заметно посвежело, а когда я изумлённо выдохнул, изо рта вылетело облачко пара. Монах придвинулся ко мне, судорожно стиснул мою руку и шикнул:
– Тихо. Слушай!
Меня не надо было уговаривать, я и так каждой клеточкой тела впитывал происходящее. Через несколько секунд, которые показались мне вечностью, в ушах зазвенело. Решив, что это из-за внезапно наступившей тишины, я досадливо потёр уши, но ничего не изменилось. Писарь раздражённо покосился на меня и больно пихнул локтем в бок. И тут раздался тихий свист, который внезапно перерос в натужный хрип. А затем словно раскат дьявольского хохота пронёсся по келье.
Я не отрывал взгляд от Плиния. Монах побагровел, вытянул шею и застыл немым изваянием, сжимая в руке фигурку единорога, которая до этого висела у него на шее.
– Вот и всё, – прошептал он потухшим голосом.
В келье снова стало жарко и душно, свечи горели ровно и спокойно, а тишину прерывало только наше неровное дыхание.
– Что это было, Плиний? – отважился спросить я.
– Привет от старого мира.
Голос писаря дрогнул. Он снова бухнулся на колени и замер, на этот раз не приглашая меня присоединиться. Но у меня не было времени ждать. Это были какие-то другие Знаки. Что же происходит?
– Покажи мне свои свитки, – требовательно произнёс я, отбросив всякую осторожность.
Монах медленно поднялся:
– Откуда ты про них знаешь, Эллари?
– Знаю. Время шуток закончилось. Нужно разобраться, что происходит.
Плиний горько, снисходительно и в тоже время покровительственно и мягко улыбнулся, словно умирающий старик ребёнку, который просит его повременить с уходом.
–Я уже не надеюсь разобраться. Успеть бы запечатлеть.
– Но зачем? Ты не надеешься понять, что к чему, но в тоже время не хочешь передать свитки мне, чтобы твоё дело продолжил я. В этом нет логики.
– Не обижайся, Эллари. Ты полон энтузиазма, – мягко начал писарь, и мне очень не понравился его тон, – но ты не сможешь. Ты не из них.
«Значит, он в курсе про Всадников? Ну ещё бы. Его знаки иные. Может, он даже знает имена Великих и хочет иметь дело с ними, а не с их недостойным слугой», – с досадой подумал я. Обидчивость сыграла мне на руку, потому что пока я молча дулся, Плиний истово продолжил:
– Двое придут. Незыблемый сохранит меня для них.
Я замер в замешательстве. Стоило ли признаться писарю, что Всадники уже здесь? И не двое, а трое? Что они внимательно наблюдают за ним, а я, всего лишь ничтожный слуга, послан ими же? Разрешения на это мне не давали, но именем Всадников я, пожалуй, вполне мог отобрать так интересующие их свитки.
– Плиний, они… – начал было я.
Но тут меня словно бы подхватили под мышки невидимые руки, и я обнаружил себя стоящим перед глубоко задумавшимися Всадниками. Обратный переход оказался более лёгким и безболезненным, и это не могло не радовать. Но я заподозрил, что меня поспешно выдернули из кельи для того, чтобы не ляпнул лишнего. Значит, перемещение могло быть заурядным и незатейливым. Неужели всю эту театральную постановку с изменением размеров и полётом через зрачок великана разыграли специально для меня? Не много ли чести? Или это развлечение для самих Всадников, которым захотелось немного повеселиться? Или экзамен: подобно тому как цыганские дети на площади играют с мелкими рысятами вроде бы на потеху толпе, а на самом деле родители внимательно наблюдают, как отпрыски реагируют, как развивается их характер?
Всадники стояли кучкой и с похвальным единодушием буравили взглядом стену, которая по их величайшей магической прихоти становилась окном в мир, который они желали лицезреть. Сейчас троица внимательно наблюдала за писарем, который, казалось, не заметил моего исчезновения. Он снова молился, бухнувшись на колени пред ликом Незыблемого.
Всадница рассеянно кивнула мне:
– Спасибо, Эллари, можешь идти.
На лицах моих повелителей в кои-то веки не было агрессии и злобы, а потому я набрался наглости и спросил:
– Но что это было? Что за Знаки узрел Плиний? Что за старый мир? Я мог бы забрать у него свитки силой или вашим именем.
С первых же моих слов карлик злобно ощерился в мою сторону, а после того как я закончил говорить, угрожающе двинулся ко мне, поднимая руку для удара. Но Великая лишь сверкнула на горбуна глазами, повернулась ко мне и не без высокомерия произнесла:
– Никто не обещал тебе, Эллари, ответов на вопросы. Ты взят в услужение, по просьбе твоей. Не забывай же о милости, тебе оказанной, будь благодарен и смиренен.
В любой другой день и час я бы молча склонил голову и, скрипнув от бессилия зубами, удалился прочь. Но сейчас меня ещё трясло от пережитого волнения и возбуждения, кожа помнила ожоги, а тело – ужасающий полёт. Но главное, я открыл для себя, что писарь не так прост, он знает о Знаках, о других Знаках, о существовании которых я даже не подозревал. Я и сам соприкоснулся с чем-то, что Плиний назвал «приветом от Старого мира». Мне стало плевать на ставшую уже привычной агрессию карлика и высокомерие Всадницы. Меня понесло.
– Готов служить, о Великая, – дерзнул я ответить, почувствовав, что момент настал (сейчас или никогда!), – но, льщу себя надеждой, что могу принести куда больше пользы, если буду понимать, что к чему. Вы даже не сочли должным сообщить мне ваши имена. Я не обладаю магическими способностями, но смог не просто прочитать Знаки, а просчитать момент вашего появления. Мне есть что предложить! Я могу помочь!
– Да что за надоедливая муха, – прорычал высокий Всадник, но был также остановлен простертой к нему рукой Всадницы.
– Эллари мой, – холодно напомнила девушка.
Мужчины, ворча, отступили.
– Ты во многом прав, Эллари, – мягко заговорила Великая, и я снова изумился тому, как быстро она переменила мнение, – но и во многом ошибаешься. Прежде всего, способности к магии у тебя есть, иначе ты не смог бы нас даже увидеть. Магом человека делает Сила, а не знание заклинаний. Сила течёт в твоих венах. А благодаря нашей связке она будет усиливаться.
– Великая, не стоит! – торопливо вмешался высокий.
Всадница даже не обернулась.
– Он и сам поймёт, – досадливо махнула она рукой. – Хотите вы или нет, но это уже происходит. Эллари, мы скажем тебе наши имена. Точнее, одни из наших имен, ведь мы многолики. Я – Оулини, это – Эгон Дайк, – девушка повернула голову в сторону недовольного великана, а затем указала на карлика, – и Глед.
У меня возникло страшное подозрение, что милости Великой я удостоился не из-за своих пламенных речей, убедительных аргументов и расторопной службы, а из-за её врождённого чувства противоречия. Похоже, Всаднице доставляло удовольствие действовать наперекор желанию Всадников-мужчин. Неужели этой же причине я обязан своему чудесному спасению?
Но, как ни странно, мужчины тоже сменили гнев на милость. Низкорослый горбун как ни в чём не бывало шутливо поклонился. Эгон Дайк слегка склонил голову, отчего я едва не потерял сознание и поспешил отвесить обоим Всадникам низкий поклон, что вызвало их насмешливое фырканье.
– Вопросы твои сформулированы верно, – продолжала Оулини, – но ответить на них не так просто. Пока тебе не ясна сама наша природа. Она эфемерна.
– Осторожно! – тихо, но очень зло прорычал Глед.
Но больше всего меня удивил Эгон Дайк. Великан, который наблюдал всю эту сцену с непередаваемым выражением лица, неожиданно сделал шаг вперёд и вкрадчиво произнёс:
– Ну что же ты, Великая? Сказала «а», говори и «б»!
Видимо, все Всадники меняли своё мнение так же стремительно, а не только девушка, которую хотя бы извиняла её принадлежность к слабому полу, как известно, не отличающемуся постоянством. Только что великан пытался остановить Оулини, чтобы та не сболтнула лишнего. И вот уже призывает её высказаться яснее. Но зачем?
Между тем девушка в ярости топнула ногой:
– Эгон! Перестань.
Но Всадник уже наступал на неё, яростно выплёвывая слова:
– Ты считаешь, что можешь вот так раскрыть наши имена первому встречному, по нелепой прихоти, сумасбродству и дурацкому противостоянию с нами, взятому под твоё крыло? Внушать ему, что он силён? Раскрывать наши секреты? Так давай расскажем всё. Нет, ну если ты так ему доверяешь! Если сплела связку с проходимцем! Ты всё не можешь забыть своё поражение в нашем споре, Великая?
Оулини побледнела и отступила на шаг:
– Прекрати.
– Отчего же? Мы можем всё сейчас же исправить, отправив Эллари обратно. Да, связок тебе не создать теперь пару тысячелетий. В любом случае! Но они тебе и не нужны. Или давай, оправдывай высокое доверие. Ну же! – продолжал бушевать Эгон Дайк.
Я перестал понимать, что происходит, но каждой клеточкой ощущал грозящую мне опасность. Спрятаться было негде. Постарался вжаться в стену кельи, мне даже показалось, что та сочувственно приобняла меня за плечи.
– Он не поймёт! – почти простонала Оулини.
– Ой ли? Он, поджидающий нас на площади? Прочитать Знаки – ладно, возможно. Но предсказать наше появление?! Знать, где нас ждать! Ты уверена?
С каждым словом Эгон всё повышал и повышал голос, понемногу приближаясь к Оулини. Девушка побелела как полотно, её глаза метали молнии. Глед откровенно наслаждался ситуацией, пожирая глазами разбушевавшегося Всадника и загнанную в угол Великую. Я мечтал провалиться сквозь землю, стена кельи по моим ощущениям сочувственно отодвинулась назад на пару сантиметров, но я понимал, что и они меня не спасут.
– Так что ты решила? – внезапно совершенно спокойным голосом произнёс высокий Всадник.
Оулини сжала кулаки так, что побелели костяшки, бросила на меня затравленный взгляд, отчего мне захотелось уменьшиться в несколько раз, а лучше стать маленькой горошинкой и закатиться в ближайшую щель кельи. Да хотя бы тем самым крысиным помётом, неважно. Лишь бы не стоять здесь и не смотреть на сцену, которая началась из-за моих неосторожных слов. Шея девушки напряглась, лицо исказилось, и я подумал, что мне несдобровать. Как вдруг Великая ещё раз стрельнула в мою сторону глазами, обмякла и прошептала:
– Пусть всё останется как есть!
Великан смерил её тяжёлым взглядом с высоты своего роста, едва заметно улыбнулся и спокойно и ровно произнёс:
– Быть посему.
Карлик хихикнул и шумно почесал левый бок.
– Эллари, друг мой, – Эгон Дайк шагнул ко мне и положил свою мощную руку мне на плечо, отчего я содрогнулся. – Ты уже понял, почему лоза на гербе теперь изгибается в другую сторону? Почему жрецы читают проповеди в субботу, а не в воскресенье?
Голос Всадника звучал дружелюбно. Даже в прищуре карлика не было угрозы. Оулини же смотрела прямо перед собой, мимо меня, словно происходящее её нисколько не касалось.
– Происходят изменения Сущего, – осторожно ответил я, – это предвещало ваш приход. Пророчества предупреждали об этом.
– Ты путаешь причину и следствие. Не мир меняется перед нашим приходом. Мы появляемся, когда меняется Сущее. Но понял ли ты, почему?
В моей голове словно ударила молния. Мне не приходило в голову таким образом посмотреть на события. Но ведь это означает… Означает… Храни нас Незыблемый!
Но тут карлик вскочил на ноги и завопил что-то несвязное:
– Плиний! Мы ошиблись! Быстрее! Почти раскололась!
Раздалось три хлопка. Я остался один. Всадники растворились в воздухе. В келью хлынула темнота. Сначала потемнело в углах, а затем тьма накрыла меня со всех сторон.
Предел моему удивлению и ужасу остался где-то в зрачках Эгона Дайка.
Сердце колотилось, но я просто стоял на месте, ожидая, что будет дальше. Метаться по узкой келье бессмысленно. Да я уже не был уверен, что всё ещё там нахожусь.
Возможно, Всадники в спешке забыли взять меня с собой, но кто-то из них вспомнил обо мне и небрежно швырнул во мрак перемещений. Если это так, то вскоре я окажусь в самом неожиданном месте. А может, в монастыре произошла катастрофа. В таком случае постарались сами Всадники, одним изящным решением избавляясь и от писаря, и от его драгоценных свитков, и от всех, с кем он успел пообщаться. Значит, погибну и я. Бежать поздно и некуда. Мне в голову пришло ещё несколько вариантов. Среди них самый страшный: раскололась сама реальность, мир, который мы знали. Он давно пошёл трещинами, а Всадники, призванные его спасти, не смогли или не успели предотвратить непоправимое. В этом случае гибель грозит не только мне, но и всему человечеству. Родителям, приятелям и Лиете. Я почти не вспоминал её всё это время, проведённое среди Всадников, но сейчас при мысли о её возможной смерти у меня защемило сердце. Одно дело навсегда отказаться от своей любви, но знать, что с Лиетой всё в порядке, совсем другое – осознавать, что любимой грозит опасность.
Помертвев от тревоги за Лиету, я пропустил момент, когда чьи-то красные глаза, горящие злобой, стали надвигаться на меня в кромешном мраке, в котором мне так и не удалось начать видеть яснее, что обычно происходит, когда зрачки привыкают к смене освещения. Заметив неистовый недобрый огонь в глазах неведомого существа, полностью скрытого тьмой, я невольно отодвинулся к стене, но было поздно.
Огромная мохнатая лапа с когтями крепко схватила и сжала моё плечо, а потом внезапно крутанула на месте, так что я, сделав полтора не слишком изящных оборота, со всей дури плюхнулся на ледяной пол. Пахнуло смрадом. Тотчас просвистел кнут, пронзая тьму и вонзаясь в моё беспомощное тело. Мне показалось, что кожа на спине лопнула, а позвоночник треснул пополам. Этого я не вынес и заорал так, что меня должны были услышать все обитатели монастыря, включая загадочного Плиния, как сквозь землю провалившихся Всадников и ни о чём не подозревающую Лиету. Но мои вопли потонули в диком хохоте, внезапно раздавшемся со всех сторон. На мою спину обрушился новый удар. Теряя сознание, я прошептал женское имя.
И это имя было не Лиета.