Через неделю мгновенных перемещений по возлюбленной Амаге – владениям Возвышающегося, меня наконец-то перестало сгибать пополам, услужливо освобождая от принятой пищи. Всего лишь адски болела и кружилась голова, постоянно тошнило, тело ломило, как будто я неделю не спал и сутками таскал глыбы для очередного памятника Возвышающемуся. Для Всадников же перемещения в пространстве не доставляли ни малейших неудобств. И это несмотря на то, что наша Амаге намного превосходит по своей площади все остальные государства, а Всадникам, как видно, доставляло удовольствие носиться из одного конца в другой, с юга на север, с запада на восток.
Физические ощущения оставались настолько невыносимыми, что я не мог толком наблюдать, а главное, анализировать работу своих высокородных спутников. Пока удалось понять только то, что Всадники уничтожали или изменяли свидетельства и документы, в которых отражалась прежняя реальность. «Неправедная» – так говорили о ней таинственные пришельцы. Под нож шли изображения памятника Единорога, священные книги, где упоминались обязательные воскресные проповеди, бумаги со старым гербом, свитки с речами Возвышающегося и многое другое.
Тщетно я пытался понять, как именно работают Всадники.
Великая занималась физическим уничтожением свидетельств, оставшихся от неправедной реальности. Для этого она использовала все стихии, с равным мастерством пользуясь Огнём, Водой, Землёй и Воздухом. Конечно, с равным – только на мой дилетантский взгляд.
Человек может мастерски владеть и правой, и левой рукой, но ведущая – только одна, и определить её для внимательного наблюдателя не составит труда. Примерно так обстоит дело у магов со стихиями. Но если ведущую руку человека определяет его Величество природа, то в выборе стихии маг свободен.
Одна из них становится самой привычной, родной и любимой, а затем и вовсе частью мага. Продолжением тела, ещё одной его частью – невидимой, нематериальной, но не менее важной, чем все остальные. Ведущая стихия как кровь, текущая по венам, как кислород, наполняющий лёгкие, как спинной мозг в позвоночном столбе. Она как рисунок на подушечках пальцев, со своим неповторяющимся отпечатком, который если и походит на другие, то только для людей несведущих. Любимая стихия горит в глазах, отражается в походке, звучит в интонации. Она как привычное ругательство, что невольно срывается с уст, когда в ногу невзначай вонзается кинжал или на руку льётся раскалённая лава. Некстати разбуженный маг непроизвольно продемонстрирует вам свою стихию во всей устрашающей красе. Родная стихия будет его последним доводом в битве, признанием в истинной любви, заветом наследнику.
Но Всадники – не просто маги. С основной стихией высокородных всё могло оказаться куда сложнее. Я надеялся со временем приблизиться к их тайнам, постигнуть истинную суть, разобраться с таинством происхождения. Кто они? Высшая раса? Пришельцы из иного Мира? Посланники Незыблемого? Его материальные воплощения, явившиеся к нам во плоти? Но разве, когда жрецы рассказывали о проявлениях Незыблемого, они описывали Всадников? Я не находил ничего общего.
Пытался я прикрыть завесу и над другими загадками Всадников.
Не они ли, так легко и изящно использующие магию, добились запрета магии в нашем мире? Не из-за них ли каждую пятницу с главного балкона Ратуши глашатай зачитывает список подозреваемых в колдовстве, чтобы затем со вкусом, толком и расстановкой стражники казнили уличённых магов в субботу? Вместо тех, кого пока не поймали, казнили набитые соломой мешки. Как показала практика, удобнее и быстрее всего их получалось вешать. Под несколько унылые рукоплескания толпы, предпочитающей смотреть на живые страдания.
Несмотря на то, что в ту памятную ночь на площади я присягнул служить только Всаднице, помыкала мной вся троица, причём мужчины куда чаще и охотнее. Я почти привык быть у всех на побегушках, выполняя мелкие поручения великана и надуманные прихоти карлика. Однажды вечером разгорячённый огненной водой низкорослый горбун небрежно приказал мне станцевать перед ним голым. Но в тот же момент в комнате, где до этого не было никого, кроме нас двоих, с громким хлопком из ниоткуда появилась Великая, задумчиво окинула карлика пронзительным взглядом. Я бы не хотел, чтобы на меня когда-нибудь хоть кто-то посмотрел таким взглядом, даже пробегающая под окном крыса.
Захмелевший мерзавец икнул, подхалимски осклабился в сторону девушки, досадливо махнул рукой на дверь, подавая мне знак убраться подобру-поздорову, и начал медленно раздеваться. Прикрывая за собой дверь, я краем глаза увидел, как он пляшет перед Великой без одежды. После этого эпизода приказы карлика стали носить более сдержанный характер.
Стоит ли говорить, что Всадница утруждала меня меньше всех. Иногда мне казалось, что она слишком нарочито меня избегает.
В иерархии Всадников разобраться толком тоже не удалось. Первое время я считал главным великана, затем девушку, потом снова решил, что они равны, а карлик им подчиняется. Не зря же только к ним обращались почтительно: «Великие». Но в тот же вечер услышал, как высокий Всадник обратился так к низкорослому. Правда, следом последовала жестокая шутка, и все рассмеялись. Было ли сарказмом обращение «Великий» к карлику, я так и не понял.
Вскоре я рассудил, что каждый из Всадников ведает своей областью, но подтверждения гипотезе найти не удалось.
Меня достойным доверия явно не считали. Ни разу при мне высокородные не обратились друг к другу по именам. Да, истинное имя не стоит разглашать кому попало. Узнав его, умелый маг может навести порчу, причинить страдания, подчинить своей воле, а то и вовсе умертвить. Но что мог сделать Всадникам я, ничтожнейший из ничтожных? Изредка троица переходила на свой непонятный гортанный язык, а каждый вечер всенепременно запиралась на тайные совещания. Происходящее наполняло меня досадой и унынием, но я не уставал напоминать себе, что и так удостоился величайшей чести находиться при Всадниках.
Они не убили меня, не стёрли память, кормили, поили, особенно не утруждали и относились вполне сносно.
Но так уж устроен человек, что как бы высоко и незаслуженно не поднимало нас провидение, через какое-то время мы начинаем считать своё положение само собой разумеющимся, а также следствием исключительно своих достоинств и заслуг.
Мы свысока поглядываем на тех, кого фортуна поставила ниже нас, считая их недостаточно усердными, умными, талантливыми и расторопными. Ставим себе новые цели и расстраиваемся, что путь к ним тернист, а порой и опасен, забывая о том, сколько мы уже преодолели. Иногда полезно обернуться назад. И точно не будет лишним не только возносить свои заслуги до небес, но быть благодарным тем, кто помогал нам, а также высшим силам, которые надоумили нас появиться в нужном месте в нужное время.
Я твердил эту нехитрую мудрость себе утром и вечером, засыпая и просыпаясь, пытаясь преисполниться благодарности и терпения. Но, увы, досада и плохое настроение если ненадолго и отступали, то только для того, чтобы собраться с силами и триумфально вернуться, подползти ко мне ещё ближе, терзая своими острыми зубами моё понурое эго.
Изменениями, гораздо более редкими, чем банальные уничтожения, ведали карлик и великан. Как оказалось, изменить что-либо куда труднее, чем просто уничтожить.
Низкорослый всегда использовал кровь. Не обязательно человеческую, хотя несколько раз горбатый приносил в жертву осуждённых на смерть преступников. Всякий раз, когда раздавался стук в дверь и стража заводила в подвал закованных в кандалы несчастных, меня сотрясала крупная дрожь. Меня ужасало, что в эти моменты карлик становился особенно радостным и оживлённым.
Я относился к Всадникам если не как к самому Незыблемому, то точно как к высшим существам, наделённых высшей магической силой, и даже помыслить не мог, что они используют такие приземлённые методы. Много ли нужно магической энергии, чтобы немного подправить герб на свитках? Неужели для этого нужно пробуждать саму Первородную?
Великан работал скрытно, меня к себе близко не подпускал. Когда я робко предлагал свою помощь, он молча и зловеще поигрывал мускулами, либо благодарил так угрюмо, что я быстро усвоил: навязываться не стоит.
Зачем нужны магия стихий и Первородная для изменений, а тем более уничтожений свидетельств, я понял не сразу. Всадники могли легко перемещаться в пространстве (и даже перемещать меня вместе с собой), потому я поначалу предположил, что для Великих переместить любой предмет к себе, уничтожить или изменить и вернуть на место яйца выеденного не стоит. Но магия высокородных работала иначе. Они вольны были перемещать лишь себя и тех, кто полностью находился в их власти, к примеру, меня, принадлежащего Великой, или переданных Всадникам заключённых, приговорённых к смертной казни.
Поэтому Всадники действовали иначе. Создавали образ предмета, работали над ним, и только после этого предмет обновлялся или исчезал. Вот для этого и нужна была магия стихий, а порой и Первородная. Как известно, слабый маг, приносящий кровавую жертву, с большей вероятностью добьётся успеха, чем сильный маг, жертв гуманно избегающий.
«Физическое» уничтожение предмета происходило только после магической работы.
Всё выглядело более чем правдоподобно. Например, в хранилище монастыря начинался пожар, и большая часть свитков сгорала. Небольшие изменения происходили в реальности как бы «сами по себе», а потому требовали при магической работе гораздо больше усилий.
Нередко вечерами меня звали в комнаты, в которых весь день «работали» Всадники-мужчины. Пол, а часто и стены оказывались залиты жертвенной кровью, и иногда мне приходилось до утра отмывать первородную, чтобы утром Всадники вновь приносили свои жертвы в чистоте и уюте.
Зачем при этом Всадники так часто и далеко перемещаются, оставалось для меня загадкой.
Однажды мы перенеслись в древний монастырь Святого Трилистника. Горбун и великан долго наблюдали за писарем, который ночами, крадучись, пробирался в монастырскую мастерскую и при неверном свете свечных огарков марал огромные свитки поспешной писаниной.
– Он не из этих двух, – наконец вынес вердикт высокий.
По счастливой случайности я присутствовал при разговоре, поскольку Всадница велела отнести мужчинам лёгкую закуску. Из слов великана я ничего не понял, но жадно прислушивался, стараясь сохранить в памяти каждое слово, чтобы затем спокойно поразмышлять на досуге.
– Пойдёт мне на жертву, – расплылся в ухмылке карлик, потирая огромные волосатые ладони.
Постоянно грязные и сальные, распухшие пальцы горбуна вызывали во мне отвращение.
Великан поморщился и нехотя предложил:
– Можем попробовать поменять местами, отправить обратно.
Низкорослый аж подпрыгнул от возмущения:
– Потратить столько сил на перенос? Не стал ли ты слишком трепетно относиться к людям? Они лишь на фигурки на шахматной доске, забыл?
Высокий гневно топнул ногой:
– Придержи язык.
После чего покосился на меня (я усиленно притворялся монастырской мебелью) и вдруг впервые за долгое время обратился ко мне вежливо и даже дружески:
– Эллари, не хочешь побеседовать с писарем?
– Как прикажете, господин, – тут же перестав делать вид, что я одно целое со стеной, с поклоном ответил я. – Что мне следует сказать?
– Повтори тоже, что сказал при встрече нам. Поделись наблюдениями, спроси, не замечал ли он подобного, – благодушно продолжил Великий.
– И передать ответ вам? – спросил я и тут же понял, что сморозил глупость.
Всадники не удостоили меня ответом. Они почти круглосуточно следили за писарем и, посылая меня к нему с разговором, будут наблюдать за нами ещё пристальнее, так что мой пересказ не понадобится. Я мог бы сообразить и сам.
Я привык к тому, что горожане – жители моего досточтимого родного города Болео, столицы Амаге, даже уважаемые всеми Старцы, признавали мой острый ум. Ко мне шли за советами в трудных ситуациях, получив крупицу моей мудрости, долго низко кланялись и благодарили. Никого не смущал мой юный возраст и потрёпанная одежда. Поиски Знаков и попытки разгадать скрытые тайны отнимали большую часть моего времени, поэтому работа подмастерьем позволяла разве что не умереть с голоду и не носить совсем уж обноски.
Только несколько раз в жизни я так умаялся на работе, чтобы купить подарки Лиете, что не смог даже размышлять о Сущем. Тогда дал себе зарок больше так не поступать. Мне часто предлагали денег за советы, которые подчас помогали просителям сэкономить немало средств. Но даже когда я остро нуждался в деньгах, всегда отказывался.
Моя мудрость не должна была стать разменной монетой. Я не уличный шут, что сыпет премудростями за подачки. Моя цена куда выше. Я знал, что когда-то мне полностью воздастся по заслугам. В обносках и порванной обуви я ходил с высоко поднятой головой, привык уважать себя и гордиться острым умом и наблюдательностью.
Но разговаривая с Всадниками, я всё время ощущал себя недотепой, малолетним дурачком. По неведомой причине выдавал глупость за глупостью, которые помимо воли вырывались у меня изо рта. Я не стал глупее, но разница в наших статусах с Великими придавливала меня неподъёмной плитой. Это бесконечно раздражало и угнетало. Я злился, но снова и снова сам же ставил себя в нелепое положение.
Но долго сокрушаться не пришлось. Горло моё сдавило, и из лёгких выдавило воздух. Перед глазами пронеслась разноцветная рябь. Мне почудилось, что тысячи ярких серебряных искр с волос Всадницы, которая неслышно вошла в келью, полетели мне на встречу, и каждая искорка обожгла моё тело, как маленький горячий уголёк. Кожа немилосердно нагрелась и нестерпимо заныла. Мне хотелось броситься на пол и кататься по нему в тщетной надежде унять кошмарные ощущения. Но карлик поднял кулаки вверх и покачал головой, мерзко ухмыляясь. Затем начало происходить нечто странное. Всё вокруг меня стало увеличиваться в размерах, как будто на городской ярмарке я смотрел на мир через колдовское стеклышко шамана.
Внезапно мне пришло в голову, что это не мир увеличился, а я уменьшился. Стал уже меньше грубо сколоченной лавки, возле которой недавно стоял, небрежно опираясь на неё коленом. Рядом со мной высилась дурно пахнущая горка, и я внезапно понял, что это крысиный помёт. Неужели меня решили наказать за дерзость и всё-таки убрать за никчемностью и ненадобностью? Сейчас карлик наступит своим грубым башмаком, и мокрое пятнышко от меня не придётся даже вытирать, настолько оно будет мало и ничтожно.
Я закрыл глаза, покоряясь своей участи и в тоже время пытаясь охватить разумом то, что удалось понять за это время. Приходилось признать, что от разгадки бытия Всадников я всё также бесконечно далёк. Покину этот мир, так и не разобравшись с тайнами изменений. Но тело, которое было остыло, снова начало нагреваться. Неведомая сила оторвала меня от пола. Я поспешно открыл глаза и понял, что стремительно лечу по направлению к Всадникам. Карлик дико захохотал и широко открыл свой рот, из которого незамедлительно потянуло гнилью. Неужели я лечу в него? Неужели буду переварен желудком несносного горбуна? Но вскоре понял, что меня несёт в один из зрачков великана. В один из тех самых зрачков, что втягивали в себя тьму перед рассветом. В неведомую чёрную дыру: ужасающую, отвратительную и тем не менее манящую. Я попытался закричать, но из моего рта не вылетело ни звука. Достигнув зрачка, легко преодолел это препятствие и погрузился в кромешную тьму.
Неожиданно обнаружил себя в келье с высокими потолками. Тело продолжало чесаться и болеть, но мне было уже не до того.
На коленях, спиной ко мне, молился писарь пред ликом Незыблемого. Келью освещали пять небольших свечей, пламя которых боязливо затрепетало при моей робкой попытке приблизиться к монаху, чем выдало меня с головой. Писарь перестал бить земные поклоны, внимательно посмотрел на свечи и медленно повернулся назад, глядя прямо на меня огромными чёрными глазами. Роба из грубой ткани болталась на его худом теле. Длинные редкие волосы спутанной копной падали на лицо. Острые черты лица придавали бы облику писаря вид монастырской крысы, случайно превращённой в человека, если бы не глаза. В них плескалась неземная мудрость, не проходящая горечь и странно контрастирующее с этим смирение.
«Они послали меня к сумасшедшему», – промелькнула шальная мысль и тут же скрылась под напором других, более важных. «Мне впервые дали серьёзное поручение. Кем бы он ни был, не важно! Я должен сделать то, для чего меня сюда послали».
– Да хранит тебя Незыблемое, незнакомец, – глубоким, хорошо поставленным голосом обратился ко мне писарь, не поднимаясь с колен. – Присоединишься к моей молитве?
Странно, ему бы проповеди читать таким голосом. Свитки переписывать могли и те, кто не обладали таким врождённым очарованием. Куда смотрит настоятель?
– Во веки веков! Храни Незыблемое всех нас! – я поспешил ответить, как умел.
Никогда мне не удавалось достойно, а главное, правильно, в соответствии с канонами произнести все эти религиозные формулировки. Постоянно путаясь, что и в какой последовательности следует говорить, как и на что отвечать, я предпочитал обходиться обычным светским приветствием. Благо, горожане на соблюдение формальностей смотрели сквозь пальцы. Но сейчас я в монастыре, и к молитве меня приглашал писарь-монах. Он сразу распознает во мне пришлого чужака.
– Почту за честь, – совсем стушевавшись под пристальным взглядом хозяина кельи, ляпнул я.
И тут же проклял свой дурацкий язык. Я же не на приёме во дворце!
Но писарь словно не заметил моего промаха. Небрежно оправил свою робу и немного подвинулся, приглашая меня присоединиться. Понимая, что выхода нет, я опустился на колени рядом. Нарисованный тёмными широкими мазками лик Незыблемого, умело освещенный стоящими по бокам свечами, с этого места представал ещё более величественным, неземным и недоступным. Я невольно поёжился, и в то же мгновение мне показалось, что достаточно схематично изображенное по всем каноном суровое лицо исказила усмешка.
Моя надежда на то, что монах будет бормотать молитву, а я смирно постою рядом, попросту шевеля губами, провалилась. Писарь пал ниц пред ликом и надолго затих. Когда по моим ощущениям прошло добрых полчаса, ноги немилосердно затекли, а спина взорвалась нещадной болью, я, чувствуя себя очень глупо, переменил положение и тоже бухнулся вперёд, прислонившись лбом к холодному полу. Перемена позы пошла на пользу спине, но не ногам. Тогда я осторожно повернул голову в сторону моего собрата по молитве и с ужасом обнаружил, что тот не дышит. Выпрямившись, слегка тронул писаря за плечо. Ничего! Тогда я вскочил на ноги и затряс монаха уже изо всех сил. Только трупа мне ещё не хватало!
Хозяин кельи как ни в чём не бывало открыл глаза и, в свою очередь, разогнулся. С удовольствием потянулся, шумно прохрустев позвонками.
– Благодарю тебя, брат! – с поклоном прошептал мужчина. – Чувствую, что совместная молитва была во сто крат сильнее моей одиночной. Это важно. Незыблемый должен узнать, – пробормотал он совсем тихо, но я услышал, всем своим существом сосредоточившись на странном разговоре.
Я жалел об удивительной способности, которая возникла у меня в ту ночь на площади: мгновенно подмечать мельчайшие изменения. Дар исчез также быстро, как появился. Даже помнил момент исчезновения: как только присягнул Великой. Но я не собрал бы Знаки, не предугадал бы появления Всадников на площади, если бы не обладал наблюдательностью, терпением и способностью полностью сфокусироваться на интересующем меня предмете или существе.
Во всём мире не нашлось бы ничего, что смогло бы отвлечь моё внимание от писаря. Великолепнейшим куртизанкам, появись у них сейчас нелепая мысль соблазнить меня, пришлось бы с позором отступить. Самым удивительным и несметным сокровищам мира не удалось бы привлечь моё внимание. Я бы даже не взглянул в их сторону. Даже так давно манящие меня тайные манускрипты, готовые поведать мне все тайны нашего бренного мира, остались бы нетронутыми.
Между тем я поклонился в ответ, но монах, казалось, этого не заметил. Опасаясь, что он снова погрузится в долгий глубокий транс, я торопливо произнёс:
– Брат мой! Поделись со мной своей мудростью. Драгоценным опытом. Во имя Незыблемого.
– Мои молитвы простые и известные. Я повторяю их несчетное количество раз, пока они не начинают звучать сами, независимо от меня и происходящего вокруг, – с улыбкой отвечал писарь.
Но как ни старался монах смиренно опустить глаза долу, я заметил огонь, блеснувший и тут же погасший в них. А также то, что в улыбке писаря было куда больше лукавства, чем благодушия.
– О, я не об этом! – тело ломило, вдобавок от чада свечей и духоты начала совершенно некстати раскалываться от боли голова, что мешало подбирать слова с осторожностью.
«Помогли бы, Великие!» – мысленно взмолился я, но ни мысленного ответа, ни избавления от боли не получил. Впрочем, всерьёз на помощь Всадников я и не рассчитывал.
– А о чём же? – удивился монах, удобно скрестивший ноги и, казалось, не испытывающий никаких телесных неудобств.
– Я видел Знаки, – прямо выпалил я и в ужасе прикрыл глаза.
Головная боль головной болью, но нельзя же так тупо провалить первое порученное задание! При чём тут совместная молитва и увиденные мной Знаки? Неужели нельзя было подобраться к теме поизящнее? Мне даже показалось, что слова вылетели из моего рта не по моей воли. Но, видимо, это моё подсознание хотело меня как-то утешить, потому что я откуда-то точно знал, что Всадники не вмешивались в наше общение с писарем, почему-то для них это было важно.
Писарь вздрогнул всем телом.
– Какие? – требовательно спросил он, пристально взглянув мне в глаза.
В памяти всплыл разговор на площади со Всадниками, обдав меня неприятной волной непоправимости происходящего. Откуда-то я знал, что совершаю ошибку. Но какую, не понимал, потому что вроде бы цель достигнута: монах разговор поддержал. Мне ничего не оставалось, как довести дело до конца и честно ответить на вопрос.
– Герб на Ратуше, – послушно начал перечислять я, – Лоза раньше изгибалась вправо, теперь – влево. Статуя Единорога на площади Семи Лучей. Он рыл землю правым копытом, теперь опирается на левое. Жрецы стали читать проповеди в субботу, а не в воскресенье, как раньше, и утверждают, что так было всегда. Знаменитая речь Возвышающегося про Незыблемое…
– Как зовут тебя, друг?
– Эллари.
– Эллари, я – Плиний. Так ты помнишь старый герб с лозой, изгибающейся вправо?
– Да, я же сказал.
– Понимаешь, брат, я тоже помню старый герб. Без лозы. И без единорога. Со змеёй, обвившейся вокруг разящей стрелы, – тихо закончил он.