Арсентий Николаевич Небольсин, камергер двора его величества Александра III, очень волновался. Он, как и прочие, сопровождающие королеву Элиннскую Ольгу, в девичестве великую княжну Ольгу Павловну, тихонько сидел в приемной отца Иоанна Кронштадтского и усердно молился.
Попасть к отцу Иоанну на прием было делом непростым даже для такого сановного вельможи, как Арсентий Николаевич, поскольку принимал тот прежде всего страждущих, а не сановных. Но Арсентий Николаевич страждал. Он был уже немолод, не очень здоров, а дети его умирали в младенчестве, ни один и четырех лет не прожил. Каждая потеря ребенка оборачивалась для них с женой трагедией.
Арсентий Николаевич был православный христианин, человек истово верующий, так что стоило ему узнать о намерении королевы Ольги навестить отца Иоанна, как он немедленно загорелся мыслью броситься в ноги старцу – молить об отпущении грехов и о спасительной милости. Пусть помолится за них, грешных.
Службу сегодня отстояли в соборе, такую благодать обрели! Собор огромный, нарядный, лампадки светятся, прихожан тьма. Все к батюшке Иоанну едут, со всех концов России, вот какая слава о святом отце идет.
Арсентий Николаевич прослезился, его сердце до сих пор сжималось от умиления, а из блекло-серых, вечно печальных глаз то и дело сочились слезы. Он одернул жесткий, шитый золотом камергерский мундир, поправил воротничок, искоса огляделся по сторонам и, достав потихоньку платок, украдкой промокнул слезы. Впрочем, никто на него особо внимания не обращал, вся сопровождавшая королеву Ольгу свита, включая молодого бравого адъютанта с лихо закрученными смоляными усами, притихла. Некоторые тихонько бормотали под нос, кто-то крестился, и только старый граф Строганов вроде как посапывал в уголке, утомленный дорогой, службой и долгим ожиданием.
Домой воротились чуть не за полночь.
Супруга Софья Аркадьевна ждала, не ложилась. И едва уставший, бледный Арсентий Николаевич появился на пороге, велела тотчас накрывать на стол. Шутка ли, с прошлого обеда крошки маковой во рту не было, если просфорки не считать, отцом Иоанном подаренной.
Арсентий Николаевич, просветленный и тихий, мирно уписывал принесенный обед. Глядел пред собой на едва колеблющееся пламя свечей, счастливо щурился и думал о пережитом духовном потрясении. Он уже съел бульон с пирожком и приступил к жареной тетерке, когда Софья Аркадьевна не выдержала его молчания и, строго прокашлявшись, укоризненно взглянула на мужа. Арсентий Николаевич очнулся от благостной отрешенности, покраснел, устыдился и, отложив приборы, приступил к отчету.
Жена у Арсентия Николаевича была хоть и молодой, но строгой, и любой его рассказ о прожитом дне превращался дома то ли в доклад, то ли в отчет, подробный и развернутый. Вот и сейчас Арсентий Николаевич, смиренно сложив руки, приготовился к докладу, но вдруг всхлипнул, громко, неприлично, почти по-бабьи. Повалился перед женой на колени и залился счастливыми слезами, пряча лицо в ее коленях.
– Ах, Софьюшка, счастье-то какое! Счастье! – Потом высморкался, чуть успокоился и продолжил: – Благословил нас батюшка. Вот, – торопливо расстегнул мундир и вытянул дрожащей рукой из-за пазухи золотой крест на длинной цепочке. – Вот оно, наше спасение. Благословение наше от отца Иоанна. Если будем в Бога веровать и в трудную годину от Господа не отречемся, сами живы будем и детишки, слава Всевышнему, тоже.
– А будут они, детишки-то? – дрожащим от волнения голосом спросила Софья Аркадьевна, у которой и самой слезы по щекам текли, так ее тронули страстные слова мужа.
– Будут, Софьюшка. Будут. Все будет, так отец Иоанн сказал.
Арсентий Николаевич поднялся, одернул мундир, распрямил широкие, крепкие еще плечи, усадил жену на диване рядом и сжал в своих ладонях ее тоненькие пальчики.
– Большие испытания ждут Россию, – проговорил он глубоким взволнованным голосом. – Война будет, а потом смута. Кровью все зальется. Так отец Иоанн сказал. И только верой спастись можно, только верой истинной. А крест беречь наказал, в нем спасение наше и потомков наших. Пока крест с нами, все переживем. Береги его, Софьюшка. – Арсентий Николаевич снял с шеи крест и торжественно надел его жене на шею, перекрестил ее, благословляя, и оба они еще долго сидели, глядя на догорающие свечи и думая со страхом и надеждой о пророчестве отца Иоанна.