Александр Рыбин
/ Владивосток /
Рембо в Эфиопии
Мы договорились встретиться в Хараре. Потому что там жил Артюр Рембо, переставший быть французским поэтом и занявшийся промыслом торговца оружием. «Хочу, чтобы мы вместе сходили в дом, где он жил, погуляли по улицам, по которым гулял он. Мы будем друг другу читать стихи Рембо: ты – на русском, я – на французском», – сказала Лара, когда мы ждали такси, которое отвезет ее на железнодорожный вокзал. Лара решила ехать из Аддис-Абебы в Харар по железной дороге, построенной 100 лет назад французами. До станции Дыре-Дауа, оттуда на маршрутке в Харар. Она уже забронировала комнату в хостеле. «Мы будем жить в одной комнате в Хараре или в отдельных?» – спросила она. Мы занимались сексом, но она не была уверена, должны ли окружающие знать о наших отношениях. «Даже если у нас будут разные комнаты, мы все равно будем спать в одной постели», – сказал я. «Действительно, какая разница, что думают о нас окружающие», – сказала Лара.
Она сидела в сгустившихся сумерках на пластмассовом стуле. Курила. Темный силуэт нога на ногу с двигающимся оранжевым огоньком. С силуэтом разговаривал Энди – эфиоп, воспитывавшийся в семье приемных родителей в США и вернувшийся в Эфиопию, чтобы открыть свою скромную гостиницу для путешественников. Энди представил мне силуэт: «Лара, из Франции». Я сказал, что прямо сейчас иду на концерт джаз-банды из Гвинеи-Бисау и предложил пойти вместе со мной. «Ладно. Я готова», – и Лара потушила сигарету о землю. Когда она наклонилась, чернющие длинные волосы, словно завеса, закрыли ее лицо.
Не помню точно: я переспал с ней прежде, чем показал ей книгу с письмами оружейного барона Рембо из Эфиопии, или все же сначала показал книгу, а потом мы оказались в одной постели голые. Но совершенно точно: Рембо стоял возле кровати, на которой мы совершали соитие в первый раз. Он молчал, уставший поэт и дерзкий перевозчик бывших в употреблении европейских ружей. Он внимательно слушал, как из Лары исходило: «Oui-oui». Он наверняка заметил белые полоски-растяжки на ее грудях – последствия от раздувавшего некогда груди материнского молока. Мой православный серебряный крестик, который я всегда ношу на шее (не снимал его даже во время поездок в Афганистан, Ирак и Саудовскую Аравию) с 15 лет, впутался в чернющие волосы Лары. Мы, смеясь, выпутывали его (она помогала моим пальцам губами) – к этому моменту Рембо уже покинул комнату. Мы решили, что должны вместе съездить в Харар – возможно, там встретим этого французика снова. Двое разведенных родителей, остывая, лежали во тьме эфиопской ночи. Два представителя далеких от этих мест народов. Я – сибирско-европейский русский, Лара – родившаяся во Франции представительница алжирского племени кабилов.
У нее необычная красота. Сложившиеся причудливым образом в гармонию черты далеких от Африки этнических типов. Красота кабилов похожа на красоту сибирских татар – народа, появившегося на стыке двух рас: европеоидной и монголоидной. У них нетипично светлая кожа для африканского народа, хотя кабилы древний, именно африканский народ. Их корни теряются во тьме веков Северной Африки. Народ гордый и упорный. Они, несмотря на завоевание арабами, а потом французами, сохранили свою особую письменность, которую, как утверждают, получили напрямую от финикийцев – праотцов всех алфавитов в мире. «Тифинаг – название кабильской письменности. И главные ее хранители во все времена были женщины. Матриархальная письменность», – рассказывала Лара, скрестив на колене, нога закинута на ногу, тонкие длинные пальцы. Тонкие длинные пальцы мне нравились всегда. Запястье правой руки французской кабилки украшал серебряный браслет с несколькими буквами на тифинаг. «Защита от злых духов».
Самый известный из современных французских кабилов – футболист Зинедин Зидан.
«Когда я был подростком, то занимался боксом и играл в футбольной команде. У нас жили бедно. Поэтому я сам купил белую футболку и нашил на нее номер 10. Потому что Зидан играл под 10 номером. Я его считал лучшим футболистом в мире». Лара была в восторге от моей истории.
Черная ночь Аддис-Абебы. Мы в гостинице Энди. Окно открыто, занавеска сдернута в сторону. Россыпи звезд видны из этого чрезвычайно скудного на уличное освещение города. На столе горела свеча. Короткое пламя подергивалось от сквозняков. «И откуда же ты взял эту книгу Рембо?» После развода я улетал в Эфиопию, не зная, на сколько тут застряну. Может, на месяц, а может – на год? Планов не было, было направление. Перед отлетом я обошел несколько книжных в Москве. Набрал с десяток книг, связанных с Эфиопией. Например: записки португальского миссионера XVI века, пытавшегося сманить эфиопского правителя, негуса, в католичество. И свежий русский перевод сборника писем Рембо из Эфиопии, которые в конце 1880-х печатала газета «Египетский Босфор». Половина сборника – репринт французского оригинального издания, вторая половина – русский перевод. «По-моему, эта книжка выпущена специально для наших с тобой отношений в Аддисе». Мы читали эту книгу вслух по очереди – по странице. Она – на французском, я – по-русски. Она не знала русского, я – французского. Мы понимали друг друга каждый на своем родном языке. «Ты знаешь, что папаша Артюра служил в Алжире? Представляю, как он и его солдаты гонялись за моими предками по сухим жарким горам на севере Алжира. Артюру очень повезло, что мои предки не грохнули его папашу. Думаю, папашины подвиги не давали ему покоя, поэтому он бросил промысел поэта и занялся опасной торговлей оружием в Африке».
До ее отъезда в Харар мы успели облазить самые глухие для белых европейцев («фаранджи» называют нас эфиопы) Аддиса. В одну из ночей, когда мы пешком возвращались в гостиницу Энди мимо международного аэропорта «Боле», с нами был британец Джеймс, мы напоролись на компанию местных гопников, нажевавшихся ката. Кат – растительный наркотик, от которого у человека понижается болевой порог и притупляется чувство страха. Гопников было шестеро. Мы встретились с ними под автомобильным мостом напротив аэропорта, под которым обычно ночевали разномастные бродяги. В темное время суток здравомыслящие «фаранджи» появлялись там исключительно проездом на такси. За полтора месяца жизни в эфиопской столице я достаточно освоился с манерами местных гопников (да и сам вырос в суровой среде русских гопников), поэтому разгуливал по городу в любое время суток в любом районе. Один из гопников схватил британца за рукав и на ломанном английском настаивал, чтобы он выпил какую-то мутную жидкость из пластиковой полуторалитровой бутылки. Я сказал Ларе, чтобы она держалась за моей спиной. Британец лишь глупо улыбался и отрицательно мотал головой в ответ на уговоры гопника. С нажевавшимися ката не стоит церемониться. Я толкнул гопника, но тот крепко держался за британца. Другие гопники стали приближаться ко мне с боков. «Чыгыр але (проблемы есть)?» – крикнул им на амхарском. «Чыгыр йеллем (проблем нет)», – сказал один из них и попытался утянуть двоих своих, взяв под руки. Они заспорили. В этот момент я еще раз, сильнее, пихнул гопника, державшего британца. Тот отцепился. Я махнул рукой, чтобы британец шел дальше. Гопник что-то закричал своим и с размаху ударил меня по голове бутылкой. Я сделал шаг назад и ударил его ногой в лицо – твердость подошвы моих военных ботинок не оставляла сомнений, что боль почувствует даже нажевавшийся ката. Гопник, отступив, заверещал еще громче, но продолжать драку не захотел. «Лара, идите дальше», – скомандовал я. Сам же отходил лицом к гопникам, следя боковым зрением за теми, которые находились в стороне от меня. Они попытались зайти мне за спину, я резко повернулся к ним и еще раз громко выкрикнул: «Чыгыр але?». Они ответили, что проблем нет. Еще пару десятков метров шли за нами и, когда мы вышли в свет фонарей, повернули в сторону моста. «Ты вообще когда-нибудь чувствуешь страх?» – спросила меня Лара, когда мы шагали по проспекту мимо работающих ресторанов и клубов (басы давили на затемненные окна). Джеймс больше по вечерам не ходил гулять вместе с нами.
«Покажу тебе Аддис, в который приехал Рембо, предлагавший купить местному правителю партию ружей и патронов», – сказал я Ларе очередным утром. Мы завтракали на кухне в гостинице Энди. Блины, мед и кофе. «Нам нужно будет сменить три автобуса и потом подняться немного в гору». Лара пожала плечами: «Отлично. Мне нравится твой план. Что мне надеть?» Она завтракала, замотанная в белое махровое полотенце после душа. «Можно как обычно». Лара надела свободное белое платье с ярко-красными вышитыми крестами, которое купила на местном рынке Меркато. Ее чернющие волосы, кабильское лицо и белое платье – я вышел из гостиницы с самой неотразимой девушкой города в тот день.
Первая маршрутка от нашего района Воло Сафар до центральной площади города – Мескель. Пассажиров битком. Мы сели вместе с одним пожилым эфиопом в проходе на фанерные ящики. Пацан, собиравший плату за проезд, уселся в открытое окно, его зад, обтянутый драными джинсами, торчал наружу.
Мескель на амхарском значит «крест». Однако площадь имеет форму полукруга. По бордюрам, словно куры на насесте, расселись нищие – жевали кат. Оборванные подозрительные персонажи. Иногда они окружали зазевавшихся «фаранджи», чтобы стащить что-нибудь из их карманов. Эфиопские карманники – лучшие в Африке. «Тренируются они так. В кастрюле с кипящей водой лежит монета, ее нужно выхватить голой рукой. Для начинающих уровень кипятка очень низкий. Постепенно уровень кипятка поднимают. Пофи вытащит монету из полной пятилитровой кастрюли и не получит ожог», – рассказывал я Ларе то, что мне месяцем ранее рассказал ее соотечественник, снимавший документальный фильм о трущобах Аддиса (за время съемок у него один раз украли телефон). Мы пересекли Мескель и вышли на проспект Менелика Второго. Менелик Второй основал Аддис-Абебу. Ему предлагал купить партию европейского оружия приехавший в их Харар французик Артюр. «Наверняка, Рембо тоже поднимался к дворцу Менелика по дороге, по которой мы сейчас поедем», – сказал я Ларе, пока мы ждали автобус. «Значит, мы едем во дворец? Я читала о нем. Самое первое здание Аддиса. Построено, кажется, в 1881-м году. Только я не знала, что этот дворец посещал Рембо». Мы сели в автобус, который направлялся в район Арат Кило. Арат Кило с амхарского переводится «Четвертый километр», то есть это четвертый километр по дороге от дворца Менелика Второго. «Вдоль этой дороги разрастался первоначально Аддис», – сказал я, прикрыв собой Лару от остальных пассажиров, чтобы у нее ничего не стащили. Кроме нас, в автобусе не было ни одного «фаранджи». Большой автобус, муниципальный транспорт. Плату взимал кондуктор, сидевший в застекленной будке в середине салона. Плату ему передавали через крошечное окошечко. Он протягивал – черная худая рука в отверстие – билеты, на которых была пропечатана их стоимость. Со мной заговаривали эфиопы в чистой и отглаженной одежде. Кто-то спросил: «Не страшно в автобусе? Лучше ехали бы в такси». Я улыбнулся: «Чем фаранджи хуже хабеши (эфиопов)?» Весь салон засмеялся, женщины и мужчины стали одобрительно хлопать меня по плечу. Я следил, чтобы никто не хлопнул по карманам. Крепкие липучки моих тактических брюк не были гарантией, что ловкие карманники ничего не смогут из них вытащить. Когда мы вышли на Арат Кило, я проверил карманы – ничего не украли.
«Остался один автобус?» – спросила Лара. «Да, одна маршрутка». Подъехал миниавтобус, мы втолкались в салон, успели разместиться на креслах. Пацан-кондуктор вытягивал длинные ручищи через весь салон, чтобы собрать плату.
От последней остановки мы поднимались по горному серпантину через рощи эвкалиптов километра полтора. Навстречу нам спускались женщины, сгибавшиеся под охапками хвороста – вязанки тонких сухих эвкалиптовых веток. На вершине – пивная, за ней новая церковь Марьям Энтото, построенная в 1980-х годах, а рядом круглый побеленный домик с соломенной крышей и очень простым железным крестом – первая православная церковь Аддиса, построенная по указанию Менелика Второго. Мы зашли в круглую церковь. «Это русская икона, подаренная Россией Менелику. Эфиопы мне рассказывали о ней. Очень ее почитают», – я указал на внушительную икону с изображением Богородицы с Христом на руках. Над нимбом стояла подпись на греческом «ΜΡ ΘΥ». Дальше по дорожке мимо квадратной колокольни – и вот два овальных, похожих формой на листья ката, просторных здания с соломенными крышами. В одном, второй этаж которого опоясывал балкон из плохо подогнанных досок, Менелик Второй жил с женой, прислугой и охраной. Монаршья пара занимала весь второй этаж. Отдельная просторная комната для него, отдельная – для нее. Шикарно по африканским меркам той поры. Охрана и слуги спали вповалку в общей комнате на первом этаже. Только для оружия отводилось отдельное помещение. Второе здание предназначалось для государственного совета; он собирался и заседал, когда требовалось правителю. Во втором здании также располагался магазин: на вмурованных в стену коровьих рогах развешивались сумки с товарами. Имелся отдельный домик для гостей. «Когда я его увидел в первый раз, подумал, что это сарай для хозяйственной утвари», – мы с Ларой обходили тесное прямоугольное помещение без окон. «Вроде бы именно в этом сарае-гостинице проживал Рембо, когда приехал в Аддис, чтобы договориться с Менеликом о поставках европейского оружия», – рассказывал я.
Из Аддиса Рембо вернулся в Харар, где устроил штаб-квартиру своего оружейного бизнеса. Оттуда он рассылал письма с указаниями и просьбами, а также очерки в газету «Египетский Босфор». Мы с Ларой договорились, что она поедет в Харар в пятницу, а я догоню ее в субботу, завершив свои срочные дела. «Даже если у нас будут разные комнаты, мы все равно будем спать в одной постели».
Дорога от Аддиса до Харара занимала целый день. Лара написала мне вечером в пятницу, что вселилась в хостел, и он забит французскими туристами, приехавшими специально для посещения дома-музея Рембо. Я читал ее сообщение, когда выпивал с греками в кабаке Black Rose. «Почему один? Где Лара?» – спросили греки. Она лишь однажды побывала со мной на сборище местных «фаранджи». Пришел итальянец Паоло: «А где Лара?» – я отлично запомнил, как он пытался ухлестывать за ней. Затем к нам присоединилась испанка Ольга: «Лара придет?» Эфиопка Биза, предводительница местной музыкальной группы: «Где Лара?» Французская кабилка произвела впечатление на всех моих знакомых, с кем успела пообщаться. Я превратился в ее пресс-секретаря. «Они спрашивают, где ты?» – написал я ей. «Пусть завтра приезжают вместе с тобой в Харар», – ответила Лара.
Через пару часов мы сместились в клуб. Греки съездили домой и вернулись с домашним узо. Они пустили пластиковую бутылку по кругу. В круг вклинилась порядком пьяная норвежка – дивчина нордической внешности и силы. Она повисла на мне: «Я знаю тебя, малыш. Помнишь, как бросил меня в прошлый раз на танцполе Face of Addis?». Пришлось позвать испанку Ольгу: «Вот моя девушка, она не одобряет, когда ко мне пристают другие девушки. Она из Барселона, каталонка, очень вспыльчивая». Ольга выглядела весьма недовольной, руки сложены под обильными грудями, подпирают груди. «О, извини, детка. Я ошиблась. Больно он похож на моего бывшего. А я пьяна, понимаешь?». Ольга кивнула, норвежка отцепилась от меня.
Спустя пару часов мы оказались в клубе «ЭскоБАР». Меня наши перемещения вполне устраивали – от «ЭскоБАРа» до гостиницы Энди полчаса ходьбы. В шесть утра я должен был прибыть на площадь Мескель и выехать на автобусе в Харар. Собранный рюкзак лежал на кресле в моем номере. Я вернулся в гостиницу около 4:30. Переставил рюкзак под дверь, подпер им дверь, чтобы точно на забыть. И решил, что имею полное право вздремнуть полчаса. Включил будильник на 5:10. Не раздеваясь, в ботинках лег на постель.
Конечно же, я проспал. Проснулся около девяти часов утра. Алкоголь и клубная музыка продолжали шуметь в моей голове. Следующий автобус в Харар отправлялся в понедельник. В понедельник мне нужно было работать – писать статью для русского издания. Лара сказала, что вернется в Аддис в понедельник вечером. Ясно, что она была расстроена. Получалось, что я поступил очень по-французски, а французская кабилка оказалась по-русски ответственной. Так она мне объяснила.
В понедельник вечером я вместе с украинцем Мишей и греком Василисом встречал Лару на площади Мескель. Работающий в Аддисе врачом суданец подвез ее от железнодорожного вокзала до площади. «Зa va?» – и мы обнялись. «Куда мы пойдем?» – защебетала счастливо улыбающаяся Лара. «В ресторан «Фендыка». Недалеко отсюда, за штаб-квартирой Африканского Союза. В «Фендыке» сегодня народные эфиопские песни и пляски», – ответил я. «Обожаю тебя. И все народное эфиопское». Я и Лара шагали впереди, а Миша и Василис, что-то активно обсуждая, отставали. Кабилка рассказывала о Хараре. «Своеобразный город. В нем живут в основном мусульмане. Множество старых чудных мечетей. Алкоголя в магазинах нет, зато на каждом углу продают кат. Хорошо сохранился старый город, который не особо изменился со времен Рембо. Я встретила толпы французских туристов в его музее. На самом деле, оригинальный дом, в котором он жил, не сохранился. Нынешний дом в индийском стиле был построен на месте дома, где жил Рембо, поэтому там разместили его музей. По стенам комнат развешано множество фотографий Харара конца XIX века. Я потом отыскала в старом городе некоторые мечети и постройки, который увидела на этих фотографиях. А ты как? Что делал? Скучал по мне или уже нашел себе новую девчонку?»
Через пару дней ей нужно было улетать в Марсель. Заканчивался ее отпуск. Во Франции ждала дочь. Дочь-подросток участвовала в рок-группе и очень нуждалась в поддержке матери – переживала свой первый творческий кризис.
За пределами Эфиопии мои отношения с Ларой закончились. Короткий роман. Зато никаких ссор, скандалов, сопливо-крикливых расставаний, которыми неизбежно обрастают любые длительные отношения между мужчиной и женщиной. Двое родителей в разводе. Нам обоим не хотелось погружений в продолжительные отношения. Мы жили яркими вспышками коротких романов, романчиков, случайных связей. Каждого из нас больше занимало воспитание собственных детей, чем новая попытка воспитать под себя взрослого человека.
Я снова встретился с Ларой лишь однажды – в сербской столице Белграде. Я переселился туда из Аддиса, а она прилетела на пару дней, потому что давно мечтала увидеть этот балканский город. Мы гуляли по вечерним улицам просто как давние приятели, зашли в кафану, где шумно выпивали сербы. Никаких прикосновений, никаких упоминаний про наши отношения в Аддисе (хотя я вспоминал ее «oui-oui», разглядывая кабильское лицо). Впрочем, ведь Рембо никогда не посещал Белград.
Иония, весна 2020