Кот, который построил всех - читать онлайн

Глава 4. Национальный вопрос

"как ты его назвал"

"А его еще и назвать надо? Я его вообще не звал так-то".

"тебе все равно придется как то к нему обращатся"

"Хм. Ну я не знаю. Вонючка?"

"че он вонючка то не наговаривай на бедного котика он уже давно не воняет"

"Зато он с этим хорошо ассоциируется".

"хотя знаеш пусть будет вонючка вырастит будет табаки"

"Что, прости, он вырастИт?"

"это из дома в котором там был персонаж который в детстве был вонючка а потом стал табаки"

"А больше тебя в этой фразе ничего не смущает?"

"не понял вопроса"

"Забей. А ты уверен, что из Вонючки получится Табаки? Бывали случаи, когда Теон Грейджой получался".

"ты его собираешся кастрировать варвар"

Вот этим я занимался на паре с таким длинным названием, что к концу предложения его начало уже забывается, в просторечии именуемой просто "Основы". Мой телефон сегодня был однозначно интереснее основ чего бы там ни было. Полное отсутствие знаков препинания и заглавных букв придавало неповторимый шарм этим коротким сообщениям. Я вдруг понял, зачем эти закорючки вообще существуют, – они, оказывается, создают интонацию в письменной речи. А если их нет, то, соответственно, не создают. И сидишь как дурак, пытаешься самостоятельно эту интонацию извлечь из сплошного потока слов.

Когда я уже подходил к дому, привычно поискал глазами тощую фигурку в серой куртке, расстроился, когда не обнаружил ее на лавочке, а потом как-то слишком избыточно обрадовался, когда обнаружил под козырьком подъезда. Ян там прятался от дождя и ветра, которые наконец взяли верх над хлипким осенним солнышком.

– Замерз? Пойдем, я тебя отогрею, – двусмысленно пошутил я, протягивая ему руку.

– Хорошо хоть не "взгрею", – мрачно ответил он и продолжил бурчать, поднимаясь по лестнице. – Просто какие-то хляби небесные разверзлись. Казни египетские настигли. Саранчи летом не бывает случайно? Или нашествия жаб? Как тут жить вообще? Все ветер и дождь, и всегда все одно и то ж. Не пойму, за что вы все так любите свой Питер? Он же весь темный… И серый.

– Ну, во-первых, это спорное утверждение, основанное на субъективном ощущении. Например, у Достоевского Петербург, как известно, желтый.

– Ах ты ж моя радость! А во-вторых?

Нет, это он не мне, и даже не Достоевскому, это Вонючка мне под ноги кинулся и попытался убить, радость-то какая.

– А во-вторых – что плохого в сером? Знающие люди утверждают, что у него как минимум пятьдесят оттенков. – Кота я проигнорировал, когда рядом был Ян, я с радостью передавал ему все эти прелести возни и сюсюканья с домашним питомцем. – Я, между прочим, реку больше всего обожаю именно когда она серая, когда все небо в тучах, и они в воде отражаются. И волны такие мелкие от ветра. И все это сверкает как сталь. Как ртуть. Или даже как серебро. И ты стоишь на набережной, мерзнешь, в лицо дождь колючий бьет, капюшон с головы срывает, руки заледенели, а все равно от ограждения отойти не можешь, все стоишь и любуешься. А потом заваливаешься в какую-нибудь кафешку, берешь глинтвейн и чувствуешь, как в тебе рождается тепло, где-то в груди или в животе, и постепенно разливается по всему телу, доходит до кончиков пальцев. И тогда понимаешь, зачем нужна на свете такая мерзкая погода, потому что ты никогда такого кайфа не почувствуешь, если придешь в ту же кафешку по солнышку или приедешь на машине.

Ян стиснул Вонючку обеими руками, поднял перед собой и рассказал ему, пристально глядя в глаза:

Вонючка был с ним совершенно согласен. Я тоже.

– Вот именно. Но особенно – глинтвейн. Кстати, запомни: лучший глинтвейн в "Маркетплейсе" на Техноложке, а самый отстойный – в "Музыке кофе" на Фонтанке.

Все это я докладывал, пристраивая мокрые куртки и прочие перчатки на батарее в кухне, а Ян как-то странно улыбался, с интересом меня разглядывая.

– Запомню. Только я вообще по алкашке не очень, я выпечку хорошую ищу.

– Глинтвейн – не алкашка, это неотъемлемая часть нашей мерзкой погоды – такой, как сегодня. А выпечка-то у нас вообще на каждом шагу, чего ее искать? И булочные, и кондитерские, и в кофейнях почти везде. И да, тебе бы не помешало, одни мослы.

– А я вкусную не могу найти. У меня бабушка знаешь какие пироги пекла! И маковки, и слойки, и булочки с корицей. У нас дома все мои друзья паслись, она почти каждое утро тесто ставила. Когда мы сюда переехали, я первое время все по булочным шлялся, покупал всякие ваши… крендели… кренделя… как, блин, они называются? И вот знаешь – я не понял, нафига столько булочных, если ни в одной не могут пироги по-человечески испечь?

– Наверняка где-то могут, ты же не все проверил. Но по кренделям я не спец, я вообще долгое время одними бэпэшками питался, мне не до пирогов было.

– Ты и вдруг бэпэшками? Что, карманных денег тебя лишили?

– Никто меня не лишал, – насупился я, не желая продолжать эту тему.

Он совершенно случайно ткнул в больное место – когда я научился более-менее сносно пользоваться Фотошопом, родители как-то плавно забыли о том, что я еще студент и что у меня ни диплома, ни профессии, ни вагона свободного времени на подработку. Это не было лишением как таковым, то есть никто не декларировал, что с завтрашнего дня мы тебя ссаживаем с нашей шеи, обеспечивай себя сам, как хочешь. Более того, я даже уверен, что мне не откажут, если попрошу. Просто с какого-то момента стало западло просить, а когда они просекли, что я все же выкручиваюсь без их помощи, вся помощь и кончилась. Я, конечно, знал, что рано или поздно это произойдет, поэтому не обижался на них. По крайней мере, я так думал до сегодняшнего дня. А сегодня оказалось, что я не готов говорить об этом, равнодушия немного не хватает. Все же слегка болит. Ну и еще, конечно, не хотелось выглядеть нытиком. Поэтому я напустил на себя беспечный вид и сменил тему:

– Ну кончится же это все когда-нибудь. Вернешься в свой Харьков, там тебе ни ветра, ни дождя, одни пироги. Там небось тепло?

– Ага. Тепло. – Он поднял на руки кота и спрятал лицо в его тощем тельце.

– Я что-то не то сказал? – Мне показалось, что теперь я задел болевую точку.

– Там тепло. И пироги. Каштаны цветут по весне. Абрикосы. Там их называют "абрикоса" – в женском роде. Так и говорят: абрикоса цветет… Но я туда не вернусь.

– Почему?

– У меня там никого не осталось.

– А что с ними случилось?

– Я бы тоже хотел это знать, – задумчиво проговорил он. Вроде спокойно сказал, а рука наглаживала кота так, как будто то самое бабушкино тесто замешивала. Кот, кстати, не возражал.

– Слушай, если там что-то слишком личное, просто скажи об этом, я не буду лезть.

– Да чего уж там личного, если целой нации касается… – вздохнул Ян. – Понимаешь, Влад, все дело в том, что я русский.

– Ну и что? Ты же там родился?

– Я там родился. Учился. Вырос. Я там жизнь прожить собирался. Моя мама – украинка. Но все равно я оккупант и захватчик. Ну ладно – я, я ничего полезного для страны не успел сделать. Но папа – врач, он десятки жизней спас, если не сотни. Только он все равно москаль, хоть и из Питера, но им пофиг. А у мамы русская фамилия и русский муж, поэтому она тоже интервент и узурпатор. И это говорят те же самые люди, которые еще вчера обнимали и родными считали. Им там так промыли мозги…

– Поэтому вы уехали?

– Страшно стало, что война и до нас дойдет. Да и вообще неспокойно. Всякие слухи ходили о каких-то драках, погромах. На Москалевке дом сгорел, говорили – потому что там русская семья жила. А у нас трое детей, мне на тот момент только четырнадцать было, братьям еще меньше. Родители решили, что так безопаснее. Мы там дом собирались строить, но начать не успели, вот на эти деньги и купили здесь квартиру. У папы здесь все родственники, несколько поколений древних петербуржцев, знаешь, из тех, которые говорят "Петербург", а не "Питер". Но вообще… Думаю, и поэтому тоже, наверное. Родители там пятнадцать лет прожили, все было нормально, а потом вдруг… Бабушка и дедушка стали гнать на русских, родители пытались их защищать, типа разборки политиков – это одно дело, а мирные жители тут совсем ни при чем, и не надо в это влезать. Ну и… все. Оккупанты и прочее. Ругались постоянно. Дед однажды выдал – вы типа в нашем доме живете, у вас ничего своего нет, разве не захватчики после этого? Мама плакала. Я впервые в жизни видел, как она плачет, и мне деда хотелось убить. И мы с братьями сразу перестали быть любимыми внуками, а мы ведь вообще дети были! Но никого это не спасло, даже Ваську, младшего, ему семь лет было! За что? Вот что мы сделали?

– Знаешь, я не специалист по русско-украинским отношениям, я вообще в это не влезал никогда. Всегда старался дистанцироваться от этих проблем, и позиции оформившейся у меня по этому вопросу нет. Но иногда обстоятельства так поворачиваются, что просто необходимо иметь какое-то мнение, а я понятия не имею, как реагировать. Однажды Маша, это сестра младшая, как-то пришла к родителям с "Полтавой" Пушкина и сказала – читала, но не поняла ни одной буквы, кто-нибудь, перескажите мне это русским языком. Родители, естественно, тоже еще в школе читали, послали ее ко мне за разъяснениями. И вот мы с ней начали разбирать построчно, вроде все перевели на человеческий язык, смысл стал ясен, и вдруг мне вопрос прилетает – а что, собственно, этого Мазепу не устраивало, с чего вдруг он все эти интриги плести начал? Ведь он и так был типа главным, чего еще он хотел добиться? А я не знаю ответа. И мы с сестрой пошли по Википедиям и прочим источникам, но, честно говоря, так и не поняли. Он уже старый, ему под семьдесят, у него власть, богатство, у него молодая красавица жена, а и правда – что ему было нужно?

– Я не очень силен в истории. Кажется, независимости Украины или чего-то типа того.

– Какой, блин, независимости? От кого? И главное – зачем? Все равно ни одна страна в этом мире не может творить все, что в голову взбредет, по-любому нужно будет считаться с соседями, не с Россией, так со Швецией или с Речью Посполитой какой. Никакой независимости не существует, это миф! Ну вот воссоединились они с Россией, между прочим, по собственной инициативе, никто не заставлял, так и что дальше такого плохого произошло, что обратно независимость потребовалась? Их обижал кто-то? Голодом морил? Пытал, бил, убивал? Имущество отбирал? Из дома выгонял? Что конкретно Мазепу не устраивало? Захотелось быть "владычицей морскою"? Ну так у него получилось. В смысле – у разбитого корыта оказаться. И ты знаешь, ответ я нашел в другой книге. История повторяется дважды – один раз в виде трагедии, другой раз… в виде еще одной трагедии, ничему людей жизнь не учит. То есть хронологически, конечно, все наоборот было, Тарас Бульба жил раньше, чем Мазепа, но это ничего не меняет, люди все равно у своих предков не учатся, как показывают нынешние события. Причем, мы-то не изучали эту книгу, а у Маши почему-то она появилась в программе, хотя мы в одной школе учились. И знаешь, я просто в шоке был, когда прочитал. Я удивляюсь, как эту книгу не запретили еще тогда, в девятнадцатом веке, а уж как потом она стала героической сагой – для меня вообще загадка. У меня всю дорогу было ощущение, что Гоголь над нами всеми просто поиздевался. Что на самом деле он не героев образы рисовал, а раздолбаев.

– Почему?

– Ну ты вот хорошо помнишь сюжет?

– Я не читал. У нас училка русофобкой была, она всех русских авторов по максимуму стороной обходила.

– А разве Гоголь русский? – удивился я, лихорадочно вспоминая биографию писателя. Почему-то мне казалось, что он родом откуда-то как раз из Украины.

– По-моему, она так и не определилась, чьим его считать. Но из программы на всякий случай исключила, он все же на русском языке писал. Причем, в Харькове-то вся эта тема с украинским языком – вообще профанация, там все на русском говорят. У нас в школе уроки на украинском вели, когда какая-нибудь комиссия приезжала. Но теперь-то все не так, конечно, после всех этих "вооруженных конфликтов" все резко мову выучили. Те, кто двух слов связать не мог, сейчас вообще разучились русский понимать. Но ты вроде что-то там почерпнул героическое из "Тараса Бульбы", может, поделишься?

– Наоборот. В том-то и дело, что все наоборот. Все, что я почерпнул, – казаки были алкоголики, воры, бандиты и вообще гопники, в стиле "есть че? а если найду?" Типа сидят такие запорожцы и рассуждают – мы вот тут султану турецкому сдуру клялись своей верой, обещали мир. Вера для нас – святое! Но как бы так хитро сделать, чтобы и клятву не нарушить, и шашкой рубануть? Что? Кошевой говорит – так не получится? Так давайте сменим кошевого! Трус какой-то, ей-богу. Что говорит новый кошевой? Если нельзя, но очень хочется, то можно? Вот это он дело говорит, вот так давайте и поступим. Занимались они исключительно пьянством или войной. Хотя почему "или"? Пьянство на войне тоже вполне процветало. Однажды во время осады города скучно стало, перепились все. Пока пьяные валялись, их перебили. Так ты думаешь, они какие-нибудь выводы сделали? Они сказали – как же можно было на безделье и не напиться? Это ж всякий нормальный человек должен понять! А вовсе не нападать на безвинных людей. Безвинными, на минуточку, назывались те, которые город осаждали. Я уж молчу про то, как они с мирным населением развлекались, как резали женщин и убивали младенцев. Да они даже сидя дома умудрялись провороваться или в долгах погрязнуть! И этих людей литература преподносит как национальных героев! Вот что-то мне не верится совсем, что Гоголь именно это имел в виду. А еще в Википедии написано, что якобы поляки были крайне недовольны тем, как их писатель в повести изобразил. Кровожадными, агрессивными и жестокими. Недовольны настолько, что даже не издавали "Тараса Бульбу" у себя до недавнего времени. А евреи считают повесть антисемитской, жиды там больно уж непривлекательны типа. Я бы на их месте вообще не парился – казаков в этой повести по долбоебизму никому не переплюнуть. Поляков и евреев наоборот жалко, и выглядят они там овечками на фоне этих беспредельщиков.

Кажется, я выдохся. Ян слушал мою горячую речь довольно безэмоционально, а потом еще и подождал немного, не добавлю ли я чего.

– Влад, ты извини, но дискутировать на эту тему я зарекся еще года три назад. Меня только одно интересует – какое это все отношение имеет к Мазепе?

– А. Не к Мазепе. В принципе к украинскому характеру. Это, конечно, такое себе обобщение… Но вот я смотрю на то, что сейчас там происходит, и понимаю, что ничего же не изменилось ни со времен Мазепы, ни со времен Тараса Бульбы. Понимаешь, и в том, и в другом случае Маша мне задала вопрос: зачем? Зачем они развязали эти бессмысленные войны? Чего им не хватало? Чего они хотели? И, по моему мнению, у Гоголя ответ дан более явно – не живется чувакам спокойно. И это – единственная причина. Нет никакой независимости, никакой веры, никакой оккупации, просто людям хочется войны.

– Напиши это в каком-нибудь блоге. Мне прямо интересно, сколько комментариев такой пост соберет. И сколько из них будет с пожеланием гореть в аду.

– А почему тогда никто Гоголю не желает гореть в аду? Я вообще-то не сам это все придумал, а из умной книжки взял. Которую, между прочим, дети в школе изучают. Вот смотри: есть у Тараса жена, дом, хозяйство, скотина какая-то. Дети из бурсы вернулись. Кстати, знаешь, зачем их учиться посылали? А низачем. Типа мода такая. А потом отучились и поскорее забыли, как страшный сон. Еще и поржал над ними папенька из-за одежек форменных. Так вот – все это у него есть. И два сына еще есть. На радостях выпил наш заглавный герой литра четыре горилки, и его осенило – а чего это мы тут без дела сидим, пойдем-ка лучше воевать. Потому что, только порезав десяток-другой иноверцев можно стать реальным пацаном, тьфу, то есть добрым казаком. И как же потом тот же самый заглавный герой удивился, когда иноверцы не порезались смиренно, а – о ужас! – оказали сопротивление, да еще и довольно успешненько, разгромили казаков этих, сына казнили. А чего он ожидал? Олимпийскую медаль за второе место? Он вообще не предполагал такого исхода, что ли? И пошел мстить за сына, как будто и не он его к такому концу привел, как будто не по его указке эта война была развязана. Как становятся национальными героями те, у кого такой мусор в голове? Мне непонятно.

– Ты делаешь выводы о целой нации на основании фантазий двух совершенно посторонних людей. Ни один из них не был даже свидетелем событий, о которых писал.

– Вот и нет. Вывод я сделал уже после событий, которые там происходят сейчас. Да, аппроксимировал накопленные знания, а зачем они тогда нужны, если ими не пользоваться? Просто все сложилось в единую картину. СМИ, конечно, нам тоже те еще фантазии выдают, но ведь должны же быть в голове фильтры. Ты прочитай, прочитай "Тараса Бульбу"-то и попробуй найти там положительного героя. Я никогда не пойму людей, которые среди полного здоровья, когда никто на них не нападает, сознательно развязывают войну.

– Ты говоришь, как я года два-три назад.

– А сейчас ты думаешь по-другому?

– Нет, думаю я все то же. Только не говорю больше.

– Почему?

– Потому что я из-за этого всех друзей потерял. Тех, которые были… там.

– Ты пытался их переубедить?

– До этого почти никогда не доходило, они сливались раньше. Некоторые из одноклассников сразу меня удалили из друзей, как только узнали, что мы в Россию переехали. Кое-кто из них написал мне гадость напоследок. Остались самые адекватные, так мне тогда казалось. А потом всякие их друзья или даже родственники начали уходить "на войну", – Ян изобразил в воздухе кавычки, – и почему-то я оказался в этом виноват. В каждой строчке сквозил упрек, что вот ты трусливо сидишь в тепле и достатке там у себя в сытой России, а они гибнут за родину-за правду. И никого не волновало, что не я эту войну развязал, что не я их туда послал, что их вообще никто не послал, это – их собственный выбор. И до сих пор никого не волнует, что я против войны – завоевательной, освободительной, любой, мои кровожадные амбиции дальше личной мести не простираются, я не могу понять, как можно убивать не за реальные поступки, а за какую-то "идею". – Снова кавычки. – Но у них в головах что-то капитально сдвинулось. Это те же самые люди, которые пели "Полковник Васин приехал на фронт" или "Красная красная кровь", они ни слова не поняли из того, что пели! А теперь у них на войне – "братья"! – Кавычки – И никто не помнит, что до 2014-го они с этими братьями срать на одном поле бы не сели, ведь воевать-то ушли самые больные на голову, те, кого вообще никто всерьез не воспринимал до этого. Но теперь они – национальные герои, по типу твоего Тараса Бульбы. Я даже почти не спорил ни с кем, просто иногда мой здравый смысл не выдерживал, на очередной вопль "Оккупанты кругом!" я спрашивал – а кто и что конкретно у тебя лично оккупировал? И никто мне ни разу не ответил. Зато теперь из добавивших меня в ЧС можно составить город. Под названием Харьков. Блин… Влад, как так получилось, что я опять об этом говорю? Я, кажется уже зарекался…

– И что, неужели все… такие? Неужели ни одного не нашлось, кто думает по-другому?

– Не поймешь. Сейчас для тех, кто остался там, думать "по-другому" не только не модно, но и опасно. Есть несколько человек, у которых я остался в друзьях, но я не знаю – это потому, что они поленились кнопочку нажать, или действительно имеют смелость что-нибудь думать.

– Ну… а если предположить, что это на самом деле хорошо – что ты увидел их настоящее лицо? Ты ведь мог считать их своими друзьями, а потом… нож в спину…

– Предполагал. – Ян усмехнулся. – Более того, я теперь вообще о каждом человеке на всякий случай такое предполагаю, думаю – а каков он окажется, когда какая-нибудь жопа настанет? Вот сегодня он тебе улыбается, чаем поит, кота гладит, а завтра ему скажут, что у меня цвет волос не тот, и как он отреагирует? И я заранее боюсь теперь. Всех.

– Камень в мой огород?

– В твой тоже. На всякий случай. Но вообще… Когда мы уезжали, нас со всех сторон запугивали – что мы там никому не нужны, мы будем люди второго сорта, что-то типа прислуги, улицы подметать или сортиры мыть… И я заранее готовился к сопротивлению, к отстаиванию своего достоинства. А оказалось, что здесь вообще никому нет дела до нашего происхождения, никто ни разу не поинтересовался моей политической позицией (которой, к слову, вообще не существует), родители совершенно спокойно работают в больнице, в школе у нас тоже никаких проблем не возникло. Единственный раз одна преподавательница в универе обратила внимание на мой харьковский акцент, и я просто офигел – как она догадалась, а она только посмеялась и сказала, что у нее музыкальный слух, и она знакомые говоры на раз определяет. Я погуглил и узнал, что это, оказывается, та еще засада, Гурченко, когда стала актрисой, долго пыталась от этого акцента избавиться. Ну и что? Ни мой акцент, ни происхождение ни разу здесь мне проблем не создали. В отличие от… Там у меня акцент был правильный, но им пофиг… Все, Влад, давай закроем эту тему, я и так наговорил лишнего.

Мы действительно тему закрыли, это был наш единственный разговор о его прошлом. Но из этого разговора я понял, что он очень скучает, и почему-то все мои мысли в последующие дни были заняты только тем, чтобы эту его проблему… не решить, нет, я понимал, что это не в моих силах. Но хоть как-то облегчить то, что его так мучило, мне очень хотелось. Однажды у меня даже получилось что-то близкое к этому, правда, пришлось некоторое время выглядеть полным идиотом, но зато Ян ржал так, что я не очень-то и расстроился. Но случилось это много позже, уже после зимних каникул. А пока лучшее, что я мог сделать, – это не бередить его раны, он ведь и сам не горел желанием делиться со мной. Предательство близких – не та тема, о которой хочется рассуждать бесконечно.