Упавшие слова
– Жил-был один хитроумный антиквар по имени Гозаемон…
Охаси ненадолго умолк, и его глаза влажно блеснули в тусклом свете. Его седые волосы были убраны назад, к затылку, под пурпурную бандану. Морщинистое лицо завершала длинная клочковатая борода. Излишне худощавый для своих лет человек, хотя и с едва наметившимся из-за возраста дряблым брюшком, он стоял на коленях на широкой подушке, простирая перед собою руки, – в классической позе рассказчика ракуго[12].
– Он был ушлым, изворотливым человеком, – продолжал Охаси, и его голос эхом разносился по безмолвной комнате, – который не видел ничего зазорного в том, чтобы переодеваться в бедного монаха и ходить по домам стариков, высматривая старинные вещицы и скупая их за бесценок, чтобы потом продавать втридорога в своей антикварной лавке.
Было время, когда Охаси исполнял ракуго в больших залах перед толпами зрителей – и богатых, и бедных. И всякий раз рассказывал свою историю так, словно делал это в последний раз, донося свои слова до слушателей как будто на последнем вздохе. Каждую историю он выбирал специально для конкретной аудитории.
Он кашлянул, прочищая горло, и продолжил:
– Как-то раз, за гроши выманив у одной женщины дорогую книжную полку, пройдоха по имени Гозаемон остановился перекусить в лавке, где подавали сладкие вареники. Заказав блюдо, он уселся на стул за столиком снаружи и стал ждать, когда принесут еду. И вот, сидя там в ожидании, он приметил старую замызганную кошку, лакавшую из миски молоко. Однако заинтересовала его отнюдь не кошка. Миска, из которой та с жадностью лакала, была антикварной посудиной, за которую он несомненно мог бы выручить аж триста золотых. Гозаемона прошиб холодный пот и охватил знакомый трепет от предвкушения нечистой сделки. Тем не менее он взял себя в руки, принял невозмутимый вид, и, когда престарелая хозяйка вынесла ему заказанную снедь, Гозаемон обратился к ней…
Когда Охаси озвучивал своих героев, его голос и манера говорить полностью менялись, так что можно было подумать, будто в него и впрямь вселялся изображаемый персонаж. Играя Гозаемона, он слегка сдвигал голову вправо, складывал ладони и говорил бойко и словоохотливо. Когда же изображал старушку-хозяйку, то сдвигался влево, весь сгорбливался, морщил лицо и скупо произносил слова, в доли секунды становясь старше лет на тридцать. В промежутках между репликами он обращал лицо к аудитории и говорил бодрым голосом рассказчика.
– Какая прелестная у вас кошечка! – сказал Гозаемон.
– Что? Вы про эту старую ветошь? – изумилась старушка.
– Да, про эту вот милую кошечку. – Гозаемон опустился на колени, чтобы погладить животное. Кошка тут же зашипела на него, выгнув спину дугой. – Очень напоминает мою, которая, увы… Нет, об этом даже больно говорить… Мои дети так любили нашу старую кошку!
Гозаемон притворился, будто сдерживает рыдание, и старушка сочувственно склонила голову набок.
– Быть может… О, мне даже неловко об этом просить… – Он поднял умоляющий взгляд на хозяйку.
– О чем же? – спросила старушка, выпятив нижнюю губу.
– Не согласитесь ли вы продать мне эту кошку?
– Этот старый мешок с блохами?
– Да, эту очаровательную кошечку.
– Прямо и не знаю… Она ведь ловит у меня мышей!
– Я бы заплатил за нее, – продолжал Гозаемон, и голос у него слегка задрожал.
– В самом деле? – подняла бровь хозяйка.
– Три… то есть две золотые монеты.
– Вы сказали «три».
– Ну хорошо. Умеете вы торговаться, мадам! Пусть будет три.
– Договорились!
Гозаемон просиял. Он вручил старушке три золотые монеты, затем опустился, чтобы подобрать кошку, и та незамедлительно укусила его в ладонь. Однако Гозаемон даже не обратил внимания на боль. Он протянул руку к своей настоящей цели – дорогой старинной посудине, из которой только что пила кошка.
– Эй! – тут же вскрикнула женщина. – Что это вы делаете?
– Да ничего, просто хочу забрать кошачью миску.
– Зачем?
– Так ведь она потребуется кошечке!
– Я вам дам другую. – Старушка зашла в лавку и вскоре вынесла другую, дешевую плошку. Наскоро вытерла ее о передник, оставив на нем коричневое пятно.
– Но ведь кошечка будет тосковать по своей, так сказать, личной миске…
– Эта кошка станет пить откуда угодно. К тому же вы не смеете просто так забрать эту миску: она стоит триста золотых.
Гозаемон был потрясен ее словами, однако совладал с собой, чтобы этого не выдать.
– Три сотни золотых? – делано изумился он. – И вы позволяете кошке лакать из столь дорогой посуды?
– Да, ведь это мне дает возможность продавать приблудных кошек по три золотых за штуку.
И старушка хитро ухмыльнулась.
Охаси идеально обронил концовку своего рассказа, после чего низко поклонился аудитории и улыбнулся. Вытер пот со лба. Это было безупречное исполнение народной сказки Neko no sara – «Кошачья миска».
Аудитория издала звучное «мяу».
Охаси поднялся со своей задрипанной плоской подушки и подошел к небольшой гладкошерстной кошке окраса калико[13]. Все это время она тихо сидела напротив. Единственная на сегодня слушательница восседала, выпрямив спину и поставив перед собой лапы, – почти в той же позе, что и сам Охаси, пока исполнял свою сказку.
– Ну что, давай-ка мы теперь тебя покормим! – почесал он кошку за ухом.
Покинув конференц-зал давно заброшенного капсульного отеля, они направились по ветшающим от времени коридорам туда, где находился спальный закуток Охаси. В старом отеле было довольно темно, но он обитал здесь самовольным поселенцем уже так давно, что мог перемещаться по этому зданию и с закрытыми глазами. Кошка, понятное дело, точно так же не испытывала проблем с ориентацией. К тому же темнота прятала от глаз некоторые неприглядные моменты: грибок, расползающийся по сырым стенам, прогнившие местами половицы, отстающие обои. А еще – омерзительные лица на старых рекламных постерах пива Kirin: эти призывно улыбающиеся физиономии, где-то уже порвавшиеся в клочья, где-то исказившиеся за годы.
Именно эта кошка расцветки калико привела Охаси в пустой отель десять месяцев назад, когда он потерянно бродил по большому городу, ища какое-нибудь место, где можно поспать. Однажды студеным вечером, когда Охаси дрожал, скрючившись под мостом, незнакомая маленькая кошечка лизнула его в руку, посмотрела в глаза, после чего отошла на несколько шагов и остановилась в ожидании, когда человек последует за ней. Отель, куда она привела Охаси, был уже много лет закрыт, и, похоже, с тех пор никто этим заведением не интересовался. Еще одна жертва лопнувшего экономического пузыря – чересчур больших вложений и слишком малого спроса. Если бы Охаси кому-то рассказал эту историю, ему бы не поверили – и тем не менее эта маленькая трехцветная кошка действительно спасла ему жизнь.
И вот кошка и Охаси неспешно прошли мимо нескольких рядов пустующих капсул – крошечных спальных ячеек, составленных одна над другой. Каждая из них напоминала эдакий просторный гроб с занавесочкой над входом, которую следовало опускать на время сна. В былые времена здесь могли перекантоваться напившиеся после работы белые воротнички, опоздавшие на последний поезд до дома. Но теперь эти капсулы никем не использовались – за исключением одной.
Охаси нырнул в свою капсулу и включил небольшой фонарик на батарейке. Окруженный неприютной пустотой, он постарался украсить свою ячейку старыми фотографиями, специально подобранными, дабы напоминать о лучших временах. На снимках изображался молодой и куда более стройный Охаси в стилизованном кимоно: то исполняющий на сцене ракуго, то раздающий автографы, то встречающийся с поклонниками, то выступающий на телевидении, то отдыхающий со знаменитостями. Напоминание о тех днях, когда он мог собирать полные театры, общаться на равных с кинозвездами, писателями и художниками… Напоминание о прежней жизни.
Фотографии членов своей бывшей семьи он хранил в стареньком экземпляре «Потери человечности» Дадзая Осаму[14] и крайне редко открывал эту книгу, чтобы на них взглянуть. Впрочем, ему никогда особо не нравился Дадзай Осаму.
Опустившись на колени на своем футоне[15], Охаси протянул руку вглубь ячейки и достал из магазинного пакета с ручками баночку рыбных консервов. Потянул за колечко на крышке, открывая, и поставил еду на пол перед кошкой. Мяукнув, та принялась за рыбу, а Охаси, рассеянно погладив кошку, взялся просматривать газету.
Покончив с содержимым банки, кошка села и стала наблюдать, как старик, держа газетенку в руках, глядит куда-то в пустоту. Между тем кошке требовалось его внимание. Она потерлась головой об обвислые рукава и штанины Охаси, помечая его собственным запахом. Этот кошачий жест он расценивал как «Ты – мой».
Для себя Охаси достал из того же пакета онигири[16] с лососем и, стянув обертку, начал неторопливо жевать, время от времени прикладываясь к бутылке с холодным пшеничным чаем.
– Через минутку мы с тобою выйдем прогуляться, – сказал старик кошке, прежде чем снова набить рот. – А потом, вечерком, я, возможно, повидаюсь с друзьями.
Кошка лизнула лапу и на мгновение зажмурилась.
Охаси тихонько выскользнул из окна, глядящего в глухой переулок. Этим путем он всегда попадал внутрь и выходил из отеля – и этим же путем его десять месяцев назад привела сюда кошка. Он никогда не пользовался парадной дверью, чтобы не вызвать подозрения у полиции или чрезмерно любопытных жителей квартала. Кошку он тоже выпускал из заднего окна. Она целыми днями бродила где-то сама по себе, охотясь за более вкусной пищей, чем мог раздобыть для нее старик.
Охаси тоже уходил на весь день на своего рода охоту.
Перейдя дорогу, он пробирался в тихий переулок, снимал синий тарпаулиновый тент с деревянной тележки, которую старательно смастерил из нескольких дощечек и пары старых велосипедных колес. Затем, толкая перед собой тележку, Охаси отправлялся бродить по улицам города в поисках провианта, и колеса сопровождали его в пути привычным, мерным перестуком.
Целый день он рыскал по городу, собирая алюминиевые банки, чтобы сдать на вторсырье. Шарил палкой в мусорных урнах рядом с торговыми автоматами, сотни тысяч которых были рассеяны по улицам Токио, опорожнял каждый бачок, хорошенько сплющивая банки тяжелой металлической дубинкой, чтобы побольше поместилось в тележке. Для Охаси это стало ежедневной рутиной, однообразие которой разбавлялось лишь грохотом колес да лязганьем дубинки, придавливающей банки к мостовой. Собрав все, что удавалось найти за день, он спрессовывал банки еще плотнее, раскладывал по сумкам и отвозил в пункт приема металлолома, где менял на деньги.
Когда Охаси только начал вести бродячую жизнь, улицы Токио казались ему сущим лабиринтом. Нескончаемая череда продуктовых лавок, минимаркетов, сетевых закусочных и ресторанов сливалась для него в одну невероятно длинную улицу, которая начиналась от небоскребов района Синдзюку, тянулась мимо бесчисленных магазинов одежды в Харадзюку, мимо универмагов Гиндзы – и так вплоть до больших жилых многоэтажек, выстроившихся у Токийского залива. В прежней своей жизни Охаси почти что никогда не перемещался по городу пешком – он обычно брал такси или добирался подземкой. Но теперь ему приходилось ходить через весь город на своих двоих, и у него не сразу получалось в нем ориентироваться.
Казалось, будто теперь Токио стал вращаться вокруг него с немыслимой скоростью. Мимо проносились автомобили, над головой неистово мчались поезда монорельса. Даже люди, выходившие из метро, целеустремленно бежали по своим делам, пока он неспешно катил перед собой по улицам тележку. В прежней жизни он тоже был одним из этих торопливых бегунов и нисколько не пугался столь быстрого темпа и пульсирующей жизни Токио. Но теперь он более не вхож в метро и не может подниматься на лифте на верхушку небоскреба, чтобы насладиться открывающимися оттуда видами. Теперь те самые небоскребы служат ему лишь отметками на линии горизонта, ориентирами на местности. Прекрасные виды города в лучах заката с высотных зданий теперь были для него лишь угасающими воспоминаниями. Когда Охаси закрывал глаза, чтобы представить свой нынешний город, то мог вообразить его лишь на уровне мостовых.
Прособирав целый день банки, с устало согбенной спиной и ноющими от долгой ходьбы ногами, Охаси остановился возле круглосуточного магазина Lawson[17], подойдя к заднему входу. Он сел возле тележки на край тротуара и стал терпеливо ждать. Точно в определенное время дверь открылась, и наружу вышел юноша лет восемнадцати. На нем была бело-синяя полосатая лоусоновская униформа.
– Охаси-сан![18] – окликнул он.
– О! Макото-кун! – Охаси поднялся, чтобы поздороваться с юношей. – Как у тебя дела? Как учеба в университете?
– Да ничего, все отлично.
Вид у парня был усталый. Словно чего-то стесняясь, он пригладил рукой слегка растрепавшиеся волосы. Охаси нравилось, что Макото не мажет их гелем, чтобы носить шипастую прическу, как многие ребята его возраста. В другой руке юноша держал при себе пластиковый пакет с ручками, как будто пряча его от посторонних глаз.
– Замечательно! И что, скоро оканчиваешь? – Охаси стоял перед парнишкой очень прямо, церемонно опустив руки по швам и застыв перед тележкой, словно пытался ее собой загородить.
– Да. Точнее, как раз окончил.
– И что теперь? Куда нацелился дальше?
– Подал заявку на стажировку в юридический отдел одного крупного PR-агентства, которое сейчас задействовано в подготовке Олимпиады. Это идея родителей, – добавил, пожав плечами, Макото.
– Они, должно быть, очень тобой гордятся. И я тобой тоже горжусь!
Макото довольно улыбнулся. Тут он вспомнил о ноше, которую неловко держал в опущенной руке.
– Кстати, вот… – Он передал старику пакет, в котором что-то негромко звякнуло. – Тут немного, но это все, что удалось добыть для вас на этой неделе.
– Макото-кун! Здесь более чем достаточно. Спасибо тебе огромное! – Охаси начал перебирать содержимое: рыбные консервы, бутылочки с пшеничным чаем, онигири – все с истекшим сроком годности и предназначенное на выброс. Затем его рука наткнулась на бутылку со спиртным, и Охаси на миг застыл. – Ой… Макото-кун!
– Что?
– Тут сётю[19]… Боюсь, мне этого не надо. – Он выудил бутылку из пакета.
– Извините. Я забыл, что вы не… это… Ну, вы же все равно можете это взять. Может, кому-то из ваших друзей захочется?
– Я лучше не буду, если тебя это не обидит. – Охаси протянул бутылку юноше. – Извини, не хотел бы показаться неблагодарным. Но я не могу… А почему бы тебе самому ее не забрать? Ты такой… славный, общительный… Хм…
Последовало неловкое молчание. Охаси уперся взглядом в стену, избегая глядеть парню в глаза.
– Ладно… Если вы уверены, что не хотите… – Макото забрал бутылку.
– Премного тебе благодарен, Макото-кун. Чудесного вечера!
– Вам тоже, Охаси-сан. Надеюсь, увидимся на будущей неделе?
– Было бы чудесно! Если тебя это не слишком обременит.
– Берегите себя.
– Всего хорошего!
Охаси повесил пакет на крючок тележки и покатил ее по улице дальше.
Макото глядел ему вслед до тех пор, пока старик не скрылся за поворотом. На мгновение он задумался о том, как грустно видеть такого хорошего человека в столь печальном положении. Всегда такого вежливого и чинного… С седой бородой и почти белыми волосами, тот немного напоминал юноше Гена из видеоигры Street Fighter II[20].
Покачав головой, Макото зашел обратно в магазин.
Вечерами, устав после тяжелого дня, Охаси частенько встречался с приятелями в так называемом лагере – небольшом поселении бомжей, приютившемся возле железнодорожных путей в крошечном парке, где бывали разве что только бездомные. Здешние обитатели старались поддерживать в лагере какой-никакой порядок, и откровенных нерях здесь не приветствовали. Запахи, царившие в этой части парка зимой, не казались такими невыносимыми, однако в разгар лета местные жители вечно жаловались на тянущуюся оттуда вонь мочи. Грохотавшие мимо стоянки поезда заменяли бродяжьему сообществу часовую башню, а стук колес по рельсам напоминал о том, как неудержимо бежит время. Те, кто жил в лагере, держались особняком и по большей части вели себя довольно тихо, так что полиция их почти не трогала.
Охаси прошел вдоль ровных рядов компактных самодельных жилищ, выискивая приятелей.
– Двигай сюда! – окликнули его.
Повернувшись, он увидел компанию из троих мужчин, съежившихся перед небольшим костерком под одним из немногих парковых деревьев. Неспешной походкой он направился к своим добрым знакомым.
– Добрый вечер, джентльмены! – поприветствовал их Охаси.
Он разулся, поставил свои ботинки рядом с другими и уселся на синий дешевый тарпаулин, который друзья расстелили вокруг огня. Теперь на траве ровным рядком стояли четыре пары обуви.
Симада поприветствовал Охаси легким кивком, не меняя привычно-серьезного выражения лица.
– И тебе добрый, Охаси-сан! – На круглом лице Таки расплылась его неизменная радушная улыбка.
– Чем сегодня занимался? – спросил Хори, худенький и зубастый.
– Все тем же, чем всегда. Ну, а вы как, друзья? – Охаси извлек из своего пакета бутылку с пшеничным чаем и предложил остальным. Все отказались. К этому времени они уже хорошо знали Охаси, чтобы не предлагать взамен свое саке[21].
– Ходили в церковь, – сообщил Симада.
– Раздобыли бесплатной еды, – присовокупил Хори.
– И то, что питает души, – задумчиво изрек Така.
– Ага, и еще… суши. Хотя, если точнее, супчик, – хохотнул Хори.
Мимо прогрохотал поезд, на время прервав их разговор.
– Тебе тоже надо было сходить с нами, Охаси, – продолжил Хори. – Пожрал бы хоть на халяву!
– Верно, Охаси-сан. У Господа всегда найдется для тебя место в сердце, – умоляюще поглядел Така на Охаси.
– Да у меня и так вроде все в порядке, – отозвался Охаси, озадаченно уставившись на пляшущее пламя, словно там происходило нечто такое, что требовало неотложного внимания. Затем он огляделся, словно ища, за что бы еще зацепиться глазом, и наконец взгляд его упал на крестик, висевший на шее у Таки.
Охаси припомнил, как однажды приятели все же уговорили его пойти с ними в церковь. Хори с Симадой только-только окрестились и лишь примеряли к себе образ добрых христиан, а вот Така уже уверовал во все это по-настоящему, до глубины души. Охаси грустно было наблюдать, как эти люди, которым в жизни сильно не повезло, пляшут под чужую дудочку ради бесплатной кормежки. Перед едой требовалось долго сидеть и слушать священника в дешевом костюме и с зализанными назад волосами, вещающего, как Иисус Христос умер, дабы спасти всех и каждого. Так вот, в тот раз пастор неожиданно заявил – причем без малейшей даже тени сомнения, – что жители Хиросимы и Нагасаки заплатили за грехи свои. Услышав такое, Охаси сперва даже ушам не поверил. Неужто этот человек и впрямь говорит столь чудовищные вещи?! Он что, действительно верит в то, что исходит из его собственных уст?! После такого Охаси ни разу больше в церковь не ходил. Ему тошно было при мысли, что эти хваленые христиане охотятся на несчастных людей, опустившихся на самое дно жизни, кормя их отвратительными помоями и еще более мерзкими идеями. Буддисты на это никогда бы не пошли!
А по завершении той проповеди во дворе церкви появились высокомерные дамочки, подававшие бездомным суп мисо. И, судя по тому, как они избегали смотреть людям в глаза, по тому, как морщились и воротили носы, Охаси видел, что им противен запах и запущенный вид этих отбросов общества. И было слишком очевидно: суп они там подавали только для того, чтобы убедить самих себя, что они хорошие, добропорядочные люди.
– Тут кое-какие слухи поползли… – молвил Симада.
– Да? – откликнулся Охаси и поглядел на приятеля, низко опустившего свое серьезное лицо.
– На бездомных по городу облавы, – скосил на него взгляд Симада.
– С чего вдруг? – Охаси сдвинулся чуть набок, сев поудобнее, и сделал глоток пшеничного чая.
– Из-за Олимпиады, – пояснил Хори. – Давай, Симада, расскажи-ка ему сам!
– Ну… – Симада сделал глоток саке. – Люди исчезают с улиц. Как Танимото, например. Помнишь такого? Никто не знает, куда он делся. Пропал. Уже несколько недель никто его не видел. Исчез бесследно. С тех пор как объявили, что у нас будут проводить Олимпиаду, что-то постоянно происходит. Сносят старые здания, строят новые стадионы, очищают улицы. Короче, всячески наводят лоск. Избавляются от нежелательных элементов. Так что город меняется, – фыркнул он.
Разговор снова прервал поезд, точно по расписанию прогрохотавший мимо.
– А может, Танимото-сан просто вернулся домой, к своей семье? – предположил Така, продолжив беседу.
– После этой жизни невозможно просто взять и вернуться домой, – возразил Симада. – Эта вот грязь, – показал он загрубевшую ладонь, – уже не смывается. Мы теперь не совсем люди. Недочеловеки. Даже для наших родных.
Охаси устремил отсутствующий взгляд в небо, остальные между тем поочередно сделали по глотку.
– Я слышал, людей сажают в фургоны и куда-то увозят, – подал голос Хори.
– Кто тебе сказал? Кто эти фургоны видел? – спросил Охаси.
– Не знаю. Но слухи-то ходят неспроста, сам понимаешь!
– И куда бы, интересно, их могли отвозить?
– Кто знает… – мрачно изрек Симада.
– Сомнительно все это, с каким-то душком, – сказал Охаси, отрешенно взирая в пространство.
– Как у Таки изо рта, – оскалился в зубастой улыбке Хори.
Некоторое время все четверо сидели молча вокруг огня, понемногу потягивая свои напитки и задумчиво глядя на пламя. Внезапно из этой коллективной медитации их вырвал громкий выкрик из потемок:
– Алло!
– Ч-черт… – с досадой буркнул Симада.
– От блин… – мотнул головой Хори.
У Охаси мигом упало настроение.
– Чем это вы тут, засранцы, занимаетесь?! – Огромная неуклюжая фигура, пока что не полностью различимая во тьме, приближалась к костру, неотвратимо надвигаясь на их тихую компанию.
– Ничем, – ответил Хори.
– Что значит «ничем»? Сразу видно, когда что-то эдакое делаешь! Что это вы тут пьете?
– У меня есть пшеничный чай, Кейта-сан. Угощайся, коль желаешь! – предложил Охаси.
– Пф-ф! Пшеничный чай! Кто станет пить это дерьмо? Если только ты не подмешал туда чего-нибудь эдакого…
Грубоватые черты Кейты теперь стали хорошо видны, на испещренной оспинами коже вспыхивали слабые отблески костра. Он пристально поглядел в лицо Охаси, и тот невозмутимо выдержал его мутный взгляд.
– Увы, я больше не употребляю алкоголь, – сказал Охаси, хотя не сомневался, что Кейта и так прекрасно это знает.
– Чушь собачья! Видел я, как ты нажирался в стельку, так что даже ссал в штаны.
– Я полагаю, ты меня с кем-то путаешь, – холодно произнес Охаси.
– Ты что это, назвал меня вруном? – Пробравшись за спину Симады, Кейта обнаружил большую пластиковую бутылку с дешевым саке, которую неспешно распивала у костра компания. – Ага, вот и оно! Как раз то, о чем я и говорил!
Он поднял с подстилки находку, отвинтил крышку и начал большими глотками глушить содержимое. На державшей бутылку руке не хватало двух пальцев – безымянного и мизинца.
– Эй, не увлекайся! – встрепенулся Хори. – Это на всех.
Кейта отнял бутылку ото рта и вытер губы ладонью, вперив в Хори раздраженный взгляд.
– Ну да, я и отпиваю свою долю. Сквалыга ты недоделанный!
Охаси поднял руку:
– Да ладно вам! Уверен, что там на всех…
– А тебя никто не спрашивал! – тут же развернулся Кейта к Охаси. – Ты кем вообще себя возомнил?
– Я просто пытаюсь…
– Ты здесь даже не живешь! Я давно к тебе присматриваюсь. Ведешь себя так, будто ты лучше остальных. Приходишь тут и рассиживаешься, словно какая-то важная шишка.
– Я, право слово…
– Считаешь, что ты лучше нас. И смываешься куда-то на ночь, так что никто и не знает куда. Ты точно бездомный? Зуб даю, что у тебя есть где жить. Возможно, даже и подружка имеется, которая тебе еду варганит! А сюда приходишь, только чтобы обобрать нас, бродяг.
Охаси даже задрожал от возмущения. Но тут за него вступился Така:
– Кейта, Охаси вовсе не хотел тебе нагрубить. Он просто…
– Да мне начхать, чего он там хотел! Ему следует быть со словами поосторожнее!
– Ты что, мне угрожаешь? – пристально поглядел на него Охаси.
Кейта закрутил на саке крышку и швырнул бутылку обратно. Потом вздернул повыше рукав, являя взору бандитскую татуировку, и, сунув руку в карман, извлек оттуда здоровенный мобильник – этакий артефакт из восьмидесятых. Всякий раз, как Кейта доставал свой телефон, в глазах у него появлялся нездоровый возбужденный блеск. Было что-то весьма убедительное в том, как он вживался в роль головореза-якудза.
– Все, что я хотел сказать, – это «не зли меня». Понял? – процедил Кейта. – Не то достаточно будет одного звонка семье: они приедут и все уладят.
И Кейта злобным взглядом уставился на Охаси, пока тот не опустил глаза.
– Что ж, джентльмены, – качнул головой Охаси, – пожалуй, мне уже пора. Приятного вам вечера!
– Не уходи, Охаси-сан, – сказал Симада. – Еще не поздно…
– Спасибо, но нынче я намаялся с работой. – Охаси надел ботинки, поднял с брезента свой пакет. – Хорошего всем вечера!
Отойдя от костерка, он еще некоторое время слышал разговоры компании, затихавшие по мере его удаления.
– Кейта! Ну зачем ты с ним всегда так?
– Чой-то? Он первый начал. Тоже мне, сноб! Считает себя лучше других…
– Он славный мужик.
– А мне он кажется каким-то подозрительным. Не доверяю я тем, кто не пьет!
– Да ладно тебе!
– А эта его синюшно-розовая бандана? Как придурок в ней…
Охаси почувствовал себя уютнее лишь тогда, когда, пройдя по пустым улицам, добрел до старого отеля и, прокравшись внутрь, забрался в свою капсулу. Он потеплее укрылся имевшимися у него шерстяными одеялами и почти мгновенно провалился в сон.
Утром, покормив кошку, Охаси съел привычный скудный завтрак из онигири и пшеничного чая, после чего вылез, как обычно, из окна отеля и начал свой новый день с собирания банок.
Хождение по городу было для Охаси наиболее тяжелой составляющей долгого дня. Сам процесс ходьбы с тележкой, этот мерный ритм заставляли его мозг извлекать из глубин памяти воспоминания и произвольно перескакивать с одного на другое. Сцены из раннего детства сменялись годами учебы в старших классах, в свою очередь перетекавшими в тот период жизни, когда он учился на чтеца ракуго.
Ракуго было всей его жизнью, и теперь он этого лишился. Что сказал бы старик-учитель, когда-то натаскивавший его в этом ремесле, случись ему увидеть Охаси сейчас?
Подобных мыслей он всячески старался избегать. Все эти воспоминания вели к одной и той же черной пропасти. Вместо этого Охаси попробовал размышлять о своих приятелях из лагеря бездомных.
У каждого из них была своя история, свои секреты. Однако в их сообществе придерживались твердого правила: прошлое есть прошлое. Это было нечто вроде мантры. И никто никогда о прошлом не заговаривал. Они уже расплатились по всем долгам, за все, совершенное в былой жизни. Изгои общества, они расплачивались каждый день. Таково было их наказание.
Но все же кое о чем Охаси мог догадываться, наблюдая и слушая их.
Истый христианин Така спал с куклой и нередко сдабривал свою токийскую речь диалектом острова Кюсю. У Охаси возникали кое-какие домыслы насчет куклы Таки, но он старался на них не задерживаться. Серьезный Симада был крайне немногословен и говорил, лишь когда требовалось сообщить что-то важное, и Охаси это нравилось. Зубастик Хори из Осаки все и всегда оборачивал в шутку. Но как раз это его качество и было очень ценно для компании. Если они не могли шутить и смеяться над жизнью, то какой в ней вообще оставался смысл?
А Кейта… Да уж, этот Кейта! Охаси было неловко себе в этом признаться, но все же он предпочел бы, чтобы Кейты вообще не было на свете. С этими татуировками, с обрубками пальцев он уже всем дал понять, что на каком-то этапе жизни был якудза. И этот пресловутый мобильник, который Кейта вечно носил с собой и с грозным видом доставал, был таким громоздким и неуклюжим, что вызывал лишь смех. Что же он ни разу не воспользовался телефоном, когда на него набрасывались юные молодчики? Впрочем, Кейта был яростным драчуном и мог постоять за себя лучше, чем большинство других бездомных.
Потому что иногда их избивали.
Теперь они уже не находили в этом ничего особо страшного. Да, порой к ним наведывались панки-малолетки, чтобы развлечься после выпивки. Самое худшее, когда кого-то подлавливали одного. Тогда ему доставались самые тяжелые побои. Молодчики набрасывались всем скопом на одинокого бездомного и яростно били его кулаками и ногами. Это продолжалось до тех пор, пока у них не иссякала энергия. Когда Охаси избивали в первый раз, он заметил, что сила ударов с каждым разом становится все слабее. Это как будто пережить на море шторм – ведь и дождь, и ветер рано или поздно все же стихнут. То ли что-то притупляло боль, то ли панки понемногу теряли пьяный запал.
Как бы то ни было, чем дольше продолжалось избиение, тем меньше ощущалась боль. И лучше было расслабить тело и не сопротивляться, тогда сломанных костей будет намного меньше. Хуже всего приходилось, когда выбивали зубы. Из-за этого становилось труднее есть. Охаси изо всех сил старался защитить от ударов голову, но тогда кулаком или ногой ему заезжали в пах. И от этого вспыхивала совершенно немыслимая боль, которая словно разъедала все внутри.
Так что всякий раз, когда наученный печальным опытом Охаси ходил по городу, собирая банки, он внимательно озирался, оценивая обстановку. А заодно не торопясь рассматривал подробности городского пейзажа, всегда казавшиеся ему достойными восхищения, – все те мелочи, что теперь каждый день доставляли ему удовольствие и радость. Поднимающееся по утрам солнце, упрямо пробивавшееся через узкие просветы между высотными зданиями. Подернутое дымкой небо, скрывавшее верхушки небоскребов. Множество мелких облаков, которые складывались в причудливые узоры, напоминающие вертких кошек, что игриво носятся друг за другом. Жизнь по-прежнему приносила ему какое-никакое наслаждение. Сколь бы незначительным оно ни было.
Также Охаси любил наблюдать за прохожими, спешащими по тротуарам. Сам же всячески старался, чтобы на него не обращали внимания. Многие просто отворачивали голову, когда он проходил мимо. Впрочем, попадались иногда и странные экземпляры, которые возмущенно глазели на него, словно он совершил что-то дурное, или презрительно бормотали себе под нос нечто вроде «нашел бы лучше работу». Но преимущественно люди, попадавшиеся ему на улицах, были поглощены своим одиночным существованием в этом большом городе. И в этом для Охаси было что-то близкое и ободряющее.
К одиннадцати часам утра он оказался в районе станции Симбаси, чувствуя себя уже изрядно уставшим. Он купил в автомате баночку кофе, тут же вскрыл, уселся на землю рядом со своей тележкой и стал наблюдать за суетой окружающего мира. Возле автомата пили кофе и курили два таксиста. Один из них был низеньким и толстым, другой – высоким и худым. Оба улыбнулись Охаси и поздоровались с ним. Таксисты всегда напоминали ему младшего брата Таро. Чем, интересно, он сейчас занимается? Это было еще одно воспоминание, заставлявшее его сгорать от стыда.
Затем пухлый таксист подошел к нему и отдал три пустые банки. Охаси поблагодарил его. Закончив свой маленький перерыв, он сплющил все четыре банки, включая собственную, и, кинув их к другим, продолжил путь. Добравшись до отеля, спрятал тележку в тихом переулке до следующего утра и снова отправился проведать своих друзей.
Еще на подходе к стихийному лагерю Охаси понял: что-то не так. От стоянки доносились крики. Спрятавшись в кустах и припав к земле, как кошка, он стал издалека наблюдать, что творится возле импровизированных палаток.
Какой-то человек в полицейской форме нес в вытянутой руке, держа за ногу, куклу Таки. Кого-то уводили в наручниках. Другие мужчины в форме яростно сдирали тенты, собирали с земли тарпаулин и запихивали все это в багажники больших пикапов. Картонные коробки разрывали на листы и складывали стопками. Один из бездомных попытался отбиться, начал в ответ драться, но люди в форме были, ясное дело, сильнее, трезвее и куда лучше питались, к тому же у них имелись телескопические дубинки. Охаси еле подавил вскрик, увидев, как мужчина в форме вытащил дубинку, небрежно крутанул запястьем, выправляя ее на всю длину, после чего двинулся к протестующему со спины. Хрясь! И от резкого удара под колени тот повалился на землю.
Одного за другим бездомных тащили мимо остатков их жилищ к фургону и заталкивали сзади в кузов. «Стоп, погодите-ка… – дошло вдруг до Охаси. – Это ж не полицейская машина! Просто какой-то фургон. К тому же без мигалки…» Охаси напряг зрение и разобрал надпись на белом боку машины: Clean Sweep. «Качественная чистка». Отчетливыми черными буквами.
Пора сваливать.
Охаси помчался бегом. Всякий раз, как нога отталкивалась от тротуара, его чуть повислый животик тоже слегка подпрыгивал, равно как и одряблевшая с возрастом кожа под грудью. Мышцы на время забыли боль от усталости после тяжелого рабочего дня, и каждая клеточка тела сейчас словно стремилась исключительно к тому, чтобы оказаться как можно дальше от этого разорения синебрезенточного городка.
Пока он бежал, в сознании вдруг всплыло странное воспоминание – один из уроков биологии в старших классах. Учитель объяснил классу, что если мужчина или женщина пребывают в хорошей физической форме, то, когда они прыгают на месте, у них на теле подскакивают только половые органы. Если же на теле человека при этом двигается что-либо еще, это указывает на излишние жировые отложения. Дескать, в теле все должно приносить пользу, и ему надлежит быть мускулистым. Охаси подумал о лагере бездомных: неужто это было столь нежелательное отложение на теле города? Так ли его требовалось удалять, точно жировую ткань посредством липосакции? Так ли необходимо было срезать и счищать его с мускулов города? Избавляться от этого? И затем, в промежутках между вдохами, в голове стали ритмично вспыхивать слова: нежелательный, невостребованный, неприглядный, неодухотворенный, неподготовленный, неизвестный, незначительный… А еще… Это, конечно, не отдельное слово, но тут явно просилось…
– Эй! – послышался откуда-то негромкий окрик.
Охаси глянул через плечо, однако бега не замедлил.
– Охаси! – снова окликнули.
На сей раз четко прозвучало его имя. Охаси резко обернулся.
Из ближайшего переулка высовывалась знакомая зубастая физиономия.
– Сюда!
Он неуверенно сместился к зубатому оскалу. Стоило приблизиться, как из-за угла вытянулась костлявая рука и втащила его в узкий переулок. И как раз вовремя, поскольку в следующий момент мимо пронеслась полицейская машина с ревущей сиреной, напоминающей какой-то визгливый, уродливый смех. Словно веселясь над шуткой, которую друзья совсем не разделяли и никогда не смогут разделить.
Охаси пытался отдышаться, прислонясь к шершавой стене дома в переулке.
– Охаси-сан! Слава богу, ты спасся!
Бог уверовавшего Таки определенно приглядывал за ним.
– А с остальными все в порядке? – распрямился Охаси, наконец восстановив дыхание.
– Симаду забрали, – сообщил Хори, казавшийся сейчас более сероглазым и мрачным, чем обычно. – Така отлучался в церковь, а я ходил к автомату купить что-нибудь выпить. Когда мы вернулись, там уже вовсю срывали тенты и загоняли народ в фургоны.
Очевидно, бог Таки не счел Симаду достойным своего покровительства. Возможно, тот показался ему слишком уж незначительным созданием.
– И что будем делать? – спросил Хори.
– Может, попробуем найти себе убежище в церкви? – с надеждой поглядел на приятелей Така.
Охаси несколько мгновений колебался, не решаясь озвучить свое предложение.
– Есть у меня одна идея, – медленно произнес он наконец.
– И какая? – сразу оживился Хори.
Охаси проглотил внезапно сгустившийся в горле комок.
– Я знаю одно местечко, где мы все можем затаиться. Там полно помещений.
– Где?
– Но вы должны будете пообещать мне вести себя тихо.
– Разумеется, Охаси! Мы будем тихими, как мышки.
– Хорошо. Тогда идите за мной.
Охаси очень надеялся, что голос не выдал его сомнений. А вдруг это огромная ошибка с его стороны?
– Да где же оно?..
Наконец Охаси распахнул нужное окно и придержал створку, пропуская внутрь Таку и Хори.
– Осторожнее. Стойте, где стоите, у стены. Сейчас я тоже залезу и покажу, куда идти.
– Темень тут какая, Охаси! Где мы вообще?
– Секундочку… – Он тоже спустился в душевую и тихонько притворил за собой окно, оставив лишь маленькую лазейку. – Подождите немного.
– А ты что, окно не закрываешь? – полюбопытствовал Хори.
– У меня есть один друг, который любит навещать меня по утрам. Завтра я вас познакомлю.
– Точнее, подружка? – усмехнулся Хори.
– Завтра увидишь, – улыбнулся в ответ Охаси.
Он сунул руку в карман и вытащил маленький фонарик.
– Нам туда! – Включив фонарик, Охаси указал лучом на выход из комнаты.
– Святые угодники! Где это мы?
– Мне лично напоминает сэнто[22]. Охаси, это что, баня?
– Это старый капсульный отель.
– Ничего себе! И ты все это время жил в отеле?! Да ты прям как король, Охаси-сан! – голос Таки был исполнен благоговейного почтения и зависти.
– Вот это да! А почему ты нам ничего не говорил про это место? – у Хори от возбуждения голос стал тоньше обычного. – А баня-то здесь в рабочем состоянии? Я не прочь окунуться…
Охаси направил луч фонарика на Хори, и тот, сморщившись, прищурился:
– Эй, следи, куда светишь!
– Ой, извини…
Охаси обвел лучом большую купальню, высветив старые серые кафельные плитки, а также дальнюю стену с мозаичным изображением древней покатой Фудзи в окружении лесов, озер и облаков. Местами плитка отвалилась, превратив былую картину в этакий незаконченный пазл с видом горы.
– Водопровод не работает, – сказал Охаси. – Так что, боюсь, в бане нам помыться не судьба. Идите за мной.
Втроем они пошли по темным коридорам капсульного отеля. На сей раз это заняло больше времени, нежели обычно, поскольку Хори с Такой постоянно останавливались, озирались и ахали при виде печальных подробностей этого здания-призрака: сорвавшихся с петель дверец шкафчиков, отслаивающихся от стен обоев, толстого слоя пыли и грязи по всему коридорному полу – то есть всего того, что Охаси давно воспринимал как должное.
Наконец они зашли в помещение со спальными капсулами, и Охаси показал друзьям, где находится его ложе. Те, уважительно кивнув, выбрали себе местечки по бокам от его капсулы, оставив, впрочем, по одной свободной ячейке в промежутке. Им хотелось быть рядом, но при этом располагать хоть небольшим уединением.
– Ну что, джентльмены? Как насчет небольшого ужина?
– О да, если можно! Какой же ты щедрый!
– Да и я не против червячка заморить!
Они уселись и принялись за простенький ужин из онигири и пшеничного чая, которые Охаси выдал из своих личных запасов и честно разделил на троих. В тусклом свете на лице каждого все глубже проступали мрачные морщины.
– Так что? – нарушил тишину Охаси. – Какие у нас планы?
– Может, все-таки податься в церковь?
– Мне кажется, сейчас это несколько рискованно, – заметил Хори.
– Господь позаботится о нас…
– Извини, Така-сан, но я согласен с Хори, – невесело произнес Охаси. – Неизвестно, так ли безопасно будет для нас в церкви. Может, сейчас они сотрудничают с полицией… Кто знает?
– Но где же мы будем добывать еду? – Така возвел глаза к потолку.
– Я смогу кое-что достать, – ответил Охаси.
– Чтобы хватило на троих? – уточнил Хори.
– Думаю, да.
– «Не хлебом единым жив человек», – ввернул цитату Така.
– А что там говорится в Библии про онигири? – смешливо спросил Хори. – Представляю, как Иисус вскрывает для нас эти упаковки!
Тут даже Така не удержался от смеха.
Охаси в этот вечер решил лечь спать пораньше. У него выдался слишком напряженный день. Мужчины пожелали друг другу спокойной ночи, и каждый полез в собственную капсулу. Наедине со своими мыслями, они постепенно отошли ко сну под пронзительные колыбельные дневных тревог и переживаний, то и дело вторгающиеся в видения сна и заставляющие просыпаться в поту.
По утрам сквозь высокие окна отеля внутрь проливались небольшие лужицы солнечного света. В пасмурные дни в здании бывало сумрачно, но, когда на улице сияло солнце, капсулы щедро омывались его теплыми лучами. В такие дни кошка обычно находила для себя теплые участки пола и с удовольствием укладывалась на них мохнатым брюхом.
Проснувшись очень рано, Охаси спустился поздороваться со своей пушистой подругой и тоже лег на полу, чтобы она могла запрыгнуть на него. Трехцветная кошка немного повозилась на Охаси, утаптывая мягкими лапами его дряблый живот. Он деликатно почесал ее под подбородком, а другой рукой погладил выгнувшуюся дугой спину. Кошка начала громко мурлыкать от удовольствия, точно двигатель перед красным светофором. Охаси получше разглядел ее мордочку с покраснением на подбородке, со скопившейся в уголке рта слюной. Что же повидали на своем веку эти прекрасные зеленые глаза?
Как это часто бывало в такие минуты, он вспомнил своего отца. Тот был не на шутку помешан на кошках, и с утра до ночи эти создания в любом количестве беспрепятственно бродили по его письменному столу. В детстве Охаси очень любил свернуться калачиком в углу отцовского кабинета с собранием текстов ракуго: затихарившись так, читать и гладить какую-нибудь кошку.
Так что же повидали эти прозрачные зеленые глаза? И откуда взялась эта кошка? Представить только, в какие тайны и в какую ложь она невольно оказывалась посвящена! Чего только не отчебучивали при ней люди, думая, что их никто не видит!
– Так это и есть твоя подруга?
Кошка повернула голову к вылезавшему из своей капсулы Хори, и Охаси сразу почувствовал, как у животного, оценивающего неожиданную ситуацию, высунулись острые коготки. То ли ей скорее надо удрать от этого зубатого незнакомца, то ли он такой же доставщик консервированного тунца, как и ее приятель с красной головой.
– Не бойся! Это Хори-сан, мой друг. Ну, поздоровайся с Хори-сан!
– Смышленая киса. – Хори почесал кошку за ушами, и Охаси почувствовал, как коготки втянулись обратно. – Симпатичная кошечка. Красивый какой окрас у нее на спинке! Причем какие-то очень знакомые очертания… Это мальчик или…
В этот момент от главного входа в отель донесся громкий треск, после чего из ведущего оттуда коридора послышалось невнятное бурчание двух мужских голосов. Охаси никогда не пользовался тем коридором. Спустя немного времени в комнату к ним ввалилась массивная туша, и у Охаси похолодело внутри: Кейта. Следом за здоровяком смущенно вошел Така.
– Ах вы поганцы! Вот вы где, значит, отсиживаетесь? Аки крысы в норе!
– Привет, Охаси-сан! – сконфуженно улыбнулся Така. – Воистину Господь благословил нас сегодня, ниспослав столь удачную встречу!
– На будущее прошу вас, джентльмены, – произнес Охаси, поднимаясь и спуская на пол кошку, – никогда не пользоваться главным входом. Используйте для этого окно, как я вчера вам показал.
– Да ладно, не выпрыгивай ты из штанов! – Кейта нырнул в одну из свободных капсул и залег там, явно чувствуя себя как дома.
– Извини, Охаси-сан, – прошептал Така. – Я просил его пойти за мной с заднего хода, но он стал буквально ломиться через парадную дверь.
– Ничего, не беспокойся, – тихо ответил Охаси.
– О чем это вы там все шепчетесь? – проревел Кейта из своей капсулы.
Охаси лишь прижал ладонь к лицу.
– А есть у вас чего пожрать? Я голоден как черт, – высунулся Кейта из ячейки и, лишь сейчас заметив кошку, спросил: – А это еще чья шелудивая кошара?
Поднявшись, Охаси достал немного еды из своих стремительно убывающих запасов. Разделил ужин между всеми поровну, покормил кошку. Вскоре ему, похоже, понадобится добыть побольше съестного у Макото.
Вечером дома его ждало довольно неожиданное зрелище. Еще пробираясь через окно, Охаси понял: что-то не так. Громкий смех и голоса слышно было даже снаружи отеля. И чем ближе он подходил к помещению со спальными капсулами, тем сильнее нарастали звуки.
Кто-то прямо посреди комнаты разжег маленький костерок, и вокруг мечущихся с шипением языков пламени стояла плотная мужская компания. Охаси сразу различил среди них Кейту, жадно пьющего из большой пластиковой бутылки сётю. Еще там было несколько людей, которых Охаси в жизни никогда не видел. Все они стояли вокруг огня и шумно разговаривали возбужденными голосами. Така с Хори тоже были здесь, веселясь вместе со всеми. Когда они, подняв глаза, увидели Охаси, их широкие улыбки тут же погасли, сменившись робкими, сконфуженными минами.
– А кто это у нас пришел? – пьяно осклабился Кейта, тоже завидев Охаси.
– Джентльмены, могу я узнать, что здесь происходит? – обратился Охаси к Таке и Хори.
– Да вот просто собрались вместе, только и всего, – смущенно ответил Така.
– А тебе-то вообще что? – с издевкой спросил Кейта.
– Ну, это и мой дом тоже. К тому же я первым здесь поселился, – ответил Охаси. – И было бы неплохо, если бы вы относились к нему с некоторым уважением.
– «Мой дом», смотрите-ка! – фыркнул Кейта. – Ну, отколол! Ты просто топал мимо да наткнулся на брошенное здание. Эдак кто угодно может! Ишь, умник выискался! В розовой бандане, как у педика! Ведет себя так, будто король в огромном замке, а у самого в друзьях разве что глупая кошка!
Компания опять загудела низким рокочущим смехом. Даже Хори с Такой присоединились.
– И все же я был бы вам признателен, если бы вы соблюдали тишину. Если кто-то явится на шум и нас тут обнаружит, у нас будут проблемы. – И Охаси направился к своей капсуле.
– Да ладно тебе, Охаси! Лучше выпей с нами, – негромко сказал ему Хори.
– Нет, благодарю. Я очень устал.
Забравшись в ячейку, Охаси опустил занавесочку над входом и настроился было перечитывать давно залистанный экземпляр «Сестер Макиока»[23], невзирая на шум снаружи.
– Слышь, Охаси! – послышался вскоре голос Кейты.
Охаси опустил книгу и раздраженно уставился на занавеску. Если он ничего не ответит, глядишь, этот балбес от него отвяжется.
– Охаси!
– Что?
Кейта отдернул занавеску:
– Послушай, я извиняюсь. Не хотел тебе нагрубить. Вот, держи…
Кейта протянул ему щербатый стакан с прозрачной коричневатой жидкостью.
– Что это? – спросил Охаси, с подозрением вглядываясь в глумливую физиономию Кейты.
– Твой любимый пшеничный чай, – расплылся тот в улыбке. – Можешь выпить у себя, с книгой в руках, а можешь присоединиться к нашей беседе. Как хочешь. Я просто хотел помириться.
– Спасибо, Кейта. Очень любезно с твоей стороны. Пожалуй, я лучше выйду к вам.
Охаси выбрался из капсулы, взял у Кейты стакан с чаем, и вдвоем они вернулись к рассевшейся вокруг огня компании.
Хори тем временем пересказывал смешную историю про самурая и священника и уже приближался к развязке. Так что Охаси просто тихонько сел и стал слушать. Сам анекдот был славным, однако мастерство Хори как рассказчика сильно не дотягивало до стандартов Охаси. Тот совершенно не рассчитал необходимое для анекдота время и чересчур много разглагольствовал. Наконец Хори дошел до ударной концовки, и компания взорвалась громким басистым смехом. Когда этот шум эхом разлетелся по тихому отелю, все внутри Охаси сжало, словно тисками. Он сразу представил зловещий фургон с черными буквами на боку, колесящий по окрестным улицам.
Охаси взял в руку стакан, о котором успел уже забыть, и глотнул пшеничного чая. Этот знакомый вкус… Не успев проглотить напиток, Охаси с гадливостью выплюнул его. Потом швырнул стакан об пол, разбив его вдребезги. Внутри вскипела ярость. Неистовая злоба на то, что он совершил, что заставил его сделать этот вкус. С его семьей, с самим собой, с собственной жизнью. Он сам был во всем виноват!
Охаси вскинул взгляд на Кейту, который, прищурившись, исходил своим гаденьким, словно икающим, смехом.
– Я тебя убью, – негромко, но очень отчетливо произнес Охаси.
Кейта перестал смеяться.
Охаси двинулся к нему. Хори потянулся было вперед, пытаясь перехватить Охаси за запястье, но тот стряхнул его руку. Через мгновение пальцы Охаси вцепились Кейте в горло и начали крепко сжимать. Несколько рук схватили Охаси сзади, попытались оттащить, но у них не хватало сил, чтобы его остановить. Он стискивал и стискивал пальцы, вкладывая в это всю свою ненависть, все раскаяние, все безысходное отчаяние, что так долго прятал глубоко внутри. Он видел, что лицо Кейты из красного стало синюшным, и все равно продолжал сжимать и сдавливать тому шею.
И он непременно довел бы дело до конца, если бы внезапно некая железная сила не оторвала его от Кейты, выкручивая руки за спину и оттаскивая назад. Ему оставалось лишь смотреть, как Кейта судорожно хватает ртом воздух. Тут же Охаси почувствовал на запястьях тяжесть холодного металла и, оглядевшись, увидел, что все вокруг стало синим. Множество синих униформ с безликими лицами сгрудились вокруг Охаси, возвышаясь над ним, свирепо зыркая и щурясь. Когда же взгляд его сфокусировался на лицах друзей, то в них явственно читался страх: но то ли это был страх перед синими полицейскими формами, то ли ужас перед самим Охаси – перед тем, что он только что пытался совершить…
– Он… Он… пытался меня убить! – Губы Кейты были словно обведены пунцовой каймой, ноздри широко раздувались.
– Этих всех оформить! – раздался из потемок громкий командный голос. – И погасите-ка огонь.
Потом их распихали по фургонам – одного за другим ведя к машине, торопя, подталкивая, запихивая внутрь. И повезли куда-то в ночи в трясущемся кузове.
Охаси лишь невидяще глядел во тьму фургона.
– С добрым утром!
Охаси открыл глаза и, прищурившись, поглядел на стоявшую перед ним расплывчатую фигуру.
– Держите. – В руках незнакомца оказалась кружка с горячим, еще испускающим пар кофе. – Выпейте-ка это.
– Благодарю. – Охаси осторожно принял кружку и свободной рукой потер глаза. Тело ныло от того, что он всю ночь проспал на жесткой лавке.
– Даю вам минуту, чтобы окончательно проснуться, а потом должен буду препроводить вас в комнату для допросов.
Охаси поднял взгляд на молоденького полицейского, стоящего возле открытой двери камеры. Лет ему было примерно двадцать пять, и у него было доброе лицо. Он немного напоминал Макото. Охаси поднес дымящуюся кружку к губам и легонько подул на кофе, прежде чем отпить.
– Где я? – спросил он.
– В изоляторе временного содержания. Нам надо вас лишь коротенько допросить. Это на самом деле лишь формальность. И после этого вы, скорее всего, будете свободны.
– Спасибо.
– Давайте только поспешим, сэр. Нам надо еще столько народу зарегистрировать! И от графика отступать нежелательно. Кофе можете взять с собой. – И полицейский указал на открытую дверь.
Поднявшись с лавки, Охаси неуверенными шагами последовал за ним по коридору. Звуки их шагов гулким эхом отражались от стен, напоминая металлический стук его дубинки, плющащей банки о мостовую. Этот звук неприятно отдавался в животе у Охаси, вызывая небольшую тошноту.
Комната для допросов оказалась простой и аскетичной: желтые стены, стол посередине, длинная лампа дневного света над головой и два стула по бокам от стола, обращенные друг к другу.
Полицейский жестом указал Охаси, куда сесть.
– Подождите здесь немного. Очень скоро к вам кто-нибудь выйдет и составит протокол.
Некоторое время Охаси попивал из кружки кофе и глядел в пустую стену, гадая, что с ним будет дальше. Наконец дверь открылась, резко прервав его задумчивый покой, и в комнату вошел полицейский уже постарше, в очках, несущий в руках несколько листков бумаги.
– Ну, приветствую вас! Нет-нет, не вставайте. Я сержант Фукуяма, и я должен задать вам несколько вопросов.
– Рад с вами познакомиться, Фукуяма-сан! – слегка поклонился Охаси.
Офицер сел, взял авторучку и занес над бланком, готовясь записывать.
– Итак, по порядку. Есть у вас при себе какие-нибудь документы, удостоверяющие личность?
Охаси мотнул головой и уставился в пол.
– Ну, ничего страшного. Сейчас просто заполним вместе эту форму. Ваша фамилия?
– Охаси.
– Имя?
– Итиро.
Кивнув, полицейский занес это в бланк.
– Возраст?
– Шестьдесят четыре.
– Род занятий?
– Ну… Надо полагать…
Офицер поднял на него взгляд:
– Вы работаете?
– Знаете, я собираю пустые банки… Но вряд ли это…
– Хм… Может, это подпадает под «утилизацию отходов»? Как зовут вашего работодателя?
– Видите ли, у меня нет работодателя как такового…
– Хм-м… Может, мне просто указать «безработный»? Так, наверно, будет проще.
– Хорошо.
– Ваш адрес?
– Э-э… как бы…
– Ночуете на улице?
– Можно сказать и так.
– Не беда, Охаси-сан. Просто сообщите нам адрес кого-нибудь из ваших родственников, если можете. Любой на самом деле сгодится. Ну, или номер телефона. Нам понадобится с ними связаться, чтобы они могли вас отсюда забрать.
– Видите ли…
– Любой ваш родственник подойдет, Охаси-сан.
– Я ни с кем из них не поддерживаю связи.
– Послушайте… – Полицейский снял очки и потер пальцами глаза. – Охаси-сан… Я хорошо понимаю, как трудно это может быть для вас. Возможно, вы рассорились со своими родственниками. И может быть, не желаете с ними говорить. Я все это полностью понимаю. Но на самом деле крайне важно, чтобы вы предоставили нам хоть какую-то информацию о родственниках. В противном случае… э-э…
– У меня есть младший брат.
– Замечательно! – В глазах у офицера заблестела надежда. – И какой у него адрес?
– Я с ним не общался уже много лет…
– Но адрес его у вас есть?
– Думаю, да.
– Великолепно. Можете записать его вот здесь. – Фукуяма подвинул к нему ручку и обрывок бумаги.
Охаси написал адрес того дома в Накано, где бывал много лет назад. И сразу же накатили воспоминания об их семейных сборищах… Как он церемонно приветствовал свою невестку, как играл с юной племянницей. Его брат Таро всегда был очень доволен жизнью. У него не то чтобы водилось много денег, но он был настолько счастлив со своей красавицей-женой, улыбчивой и жизнерадостной дочуркой Риоко и старой-престарой сакурой на лужайке в саду! Таро мог бы достигнуть в жизни куда большего, чем работать обычным таксистом. Он писал такие восхитительные стихи! Мечтательные, наполненные красочными образами… Отец невероятно им гордился.
Под той старой сакурой Охаси устраивал для двух их семей домашние чтения ракуго… Тут на глаза у него навернулись слезы. Охаси вспомнилась его давнишняя аудитория: брат Таро, невестка, племянница Риоко, а также жена и дочь самого Охаси, отец… Припомнились их улыбающиеся лица, когда они слушали его забавные истории… Но по мере того как его выступления с каждым разом становились все более пьяными и возмутительными, отец перестал на них приходить.
Таро сейчас наверняка было бы ужасно стыдно за него.
Охаси передал полицейскому бумажку с адресом. Тот быстро глянул на написанное и подвинул обратно к Охаси:
– Не могли бы вы также написать его полное имя?
Охаси написал иероглифы, обозначающие имя брата: 
Охаси Таро.
– Если позволите заметить, у вас очень красивый почерк. Хорошо. Я сейчас схожу и проверю информацию. Не волнуйтесь, все будет хорошо.
Какой ужасный способ вновь выйти на связь с братом после стольких лет!
Охаси вновь рассеянно взялся за кофе, наклонил чашку к губам, однако ощутил лишь остывший крупитчатый осадок со дна кружки. Во рту остался горький привкус.
Спустя десять или чуть больше минут полицейский Фукуяма вернулся в комнату вместе с человеком в гражданском костюме. Охаси тот мгновенно не понравился. Трудно было точно сказать почему, но все же было в этом человеке что-то фальшивое, несмотря на всяческие усилия казаться добрым и приветливым. Начать хотя бы с того, что он мазал волосы гелем и носил шипастую прическу, чего Охаси совсем не одобрял. Его скользкая, елейная физиономия немного напоминала того священника из церкви, что говорил такие чудовищные вещи о Хиросиме и Нагасаки.
– Охаси-сан… Боюсь, у меня для вас плохие вести. Я позвонил по тому адресу, что вы мне дали, и… Мне очень жаль вас огорчать, но ваш брат там больше не живет. Нынешний владелец дома не смог нам сообщить, куда тот переехал, и у нас нет возможности добыть какие-либо сведения о его новом месте жительства.
– Ох…
– Так вот, Охаси-сан… Все-таки подумайте хорошенько. Быть может, вам удастся припомнить еще какого-нибудь родственника? Хоть кого угодно? Какого-нибудь дальнего дядю или троюродного брата? Кого-нибудь!
– У меня никого больше нет.
– Подумайте еще, Охаси-сан. Это очень важно.
– Извините, но больше у меня никого нет.
Полицейский вздохнул.
– Ну, что же… Мне ничего не остается, как объявить вас лицом без определенного места жительства и препоручить вот этому человеку. Это Танака-сан.
– Рад с вами познакомиться, Охаси-сан! Ничего не бойтесь, мы о вас позаботимся. – Елейный тип изобразил снисходительную улыбку, переводя взгляд с Охаси на полицейского и обратно, точно наблюдал за игрой двух неумелых новичков в теннис.
– Мне очень жаль, Охаси-сан. Но тут уж я ничего не могу поделать. – Сержант поднялся со стула и вышел.
Охаси остался наедине с человеком в костюме, тут же усевшимся на освобожденное полицейским место.
– Ну что, Охаси-сан… Теперь мы препроводим вас в наше учреждение, оно совсем недалеко отсюда. У вас отныне будет замечательный новый дом…
Охаси слушал его долгую, петляющую кругами болтовню, явно призванную сбить человека с толку. Впрочем, он понимал, для чего это надо: чтобы украсть его последнее на свете достояние – свободу.
Кошка неслышно, на мягких лапках пробежала по глухому переулку к заднему окошку отеля. Потом резко сбавила шаг. В воздухе веяло чем-то непривычным. Неужто… дымом? Здесь явно что-то случилось. Окно душевой было, как всегда, открыто, и она ловко шмыгнула внутрь.
В коридорах отеля было, как обычно, тихо, а странный запах становился все сильнее по мере приближения к спальному отсеку. Дойдя до помещения с капсулами, кошка увидела остатки потушенного костра и пустоту.
Тишину нарушило отчаянное «мяу». Человека с красной головой в кровати не оказалось. Исчезли все его вещи, остался только запах.
Кошка недовольно простонала.
Куда же делся этот красноголовый старик?
И где ее обычный завтрак?
Подождав еще несколько минут, она широко зевнула и направилась обратно тем же путем, каким сюда и пришла.
Неторопливой поступью она двинулась по переулку с урчащим от голода животом, ища что-нибудь съестное.
В ее походке чувствовалось беспокойство, едва уловимый признак нарушенного распорядка. Ей будет не хватать этого доброго человека с красной головой. И в то же время кошка черпала откуда-то уверенность, что все у нее будет хорошо. Ведь город был ее другом! И город всем ее обеспечит.
Между тем тот человек с красной головой больше уже не был красноголовым.
Бандану у него забрали, выдали оранжевую робу и привели в новый дом. Когда дверь за ним закрылась, Охаси огляделся. Камера была гораздо просторнее, чем та капсула в отеле, к которой он успел прикипеть. Пол был выстелен толстыми циновками, поверх которых лежали два футона. Один из них уже был занят массивной спящей фигурой, с головой укрывшейся одеялами и громко храпящей. Да, эта ячейка была несомненно больше и чище, нежели та, к которой он привык, однако здесь имелись решетки на окнах и запоры на дверях.
Тяжело опустившись на незанятый футон, Охаси испустил протяжный вздох. Стоило ему это сделать, как храп из-под одеял на соседнем ложе прекратился. Когда Охаси оглянулся на лежащего, покрывала на нем немного сдвинулись, открыв взору сонный оплывший глаз, который при виде Охаси в ужасе расширился. Сам Охаси от неожиданности отшатнулся.
– Это ты? – донесся низкий голос из-под одеял.
– Привет, Кейта! – со вздохом отозвался Охаси.
– Я еще тебя не простил. – Кейта скинул с себя покрывало и сел на футоне.
– Я тебя тоже, – едва размыкая губы, процедил Охаси.
– И все-таки куда нас занесло? В тюрьму?
– Не думаю, что это тюрьма. В полиции же тебя не оставили?
– А по мне, так тюрьма!
– Положим, это не так.
– Ну и ладно. Можешь не задираться. А то вон аж лысина сияет!
Охаси провел ладонью по голове. С исчезновением банданы у него сразу обнажилась широкая плешь.
– Если ты намерен общаться со мной подобным образом, Кейта-сан, то я предпочту не разговаривать вообще.
– И это говорит мне тот, кто пытался меня убить?
– Я не собирался тебя убивать, Кейта-сан.
– Еще как собирался!
– Видишь ли, тебе не следовало делать то, что ты сделал. Понимаешь?
– Это же была просто шутка! Я бы ни за что так не пошутил, кабы знал, что ты так взбеленишься!
– Послушай, Кейта. У меня нет ни малейшего желания делить эту камеру с тобой. И, полагаю, ты тоже его не испытываешь. Но у нас нет выбора. Может, мы просто забудем о том, что случилось, и будем жить дальше?
– Согласен.
Охаси опустил веки.
– Саке сейчас бы хлопнуть… – пробормотал Кейта.
Охаси ничего не ответил. Он не стал говорить Кейте, что, по его мнению, саке здесь однозначно не нальют. Некоторое время они лежали на своих футонах молча, проникаясь этим непривычным, таким чистым и безликим новым домом.
– Кха! Проклятье!..
Охаси тревожно поглядел на шевелящуюся груду одеял на соседнем футоне. Кейта дергался и извивался. Было даже видно, что постель у него мокрая от пота.
Дело было уже к ночи, как раз перед отбоем и выключением света. Охаси еще слышал в коридоре поскрипывание кожаных ботинок охранника. Да, это не была тюрьма: родственники могли в любое время подъехать и забрать здешнего обитателя домой. Но, как каждый вечер сообщал им своим елейным голосом начальник учреждения Танака в своем неизменном костюме, когда они садились в столовой ужинать: «Для вас, парни, пребывание здесь намного лучше, нежели на улицах. Здесь для вас намного безопаснее».
Они жили в этом учреждении всего пару дней, но уже уяснили, что еда здесь ужасная – даже хуже той похожей на помои жижи, которой их угощали при церкви. Но если главный надзиратель вдруг поймает тебя на том, что ты размазываешь пищу по тарелке, то в лучшем случае получишь свирепый взгляд, а в худшем – лишишься такой привилегии, как доступ в отсыпанный мелкой галькой двор.
Во время еды и прогулок во дворике Охаси все оглядывался, ища глазами Таку и Хори, но их нигде не было видно. Возможно, определили на другой этаж. Судя по всему, в использовании этих помещений происходила некая ротация. Все окна в здании были зарешечены, отчего в ясные дни Охаси вспоминал игры с кошкой в ласковых солнечных лучах, что просачивались сквозь грязные окна заброшенного отеля. Где теперь его кошечка? Охаси по ней скучал. Наступление ночи всегда приносило ему некоторое облегчение, потому что он хотя бы на мгновение мог забыть, где оказался.
Однако сегодня Кейта не дал ему покоя, принявшись снова тяжело стонать.
– Ты там в порядке? – спросил его Охаси.
– Отстань!
– Что с тобой стряслось?
– У них что, в этой клоаке нет ни капли алкоголя?
– На-ка, выпей вот это, – подал ему Охаси стакан воды.
– Иди ты на хрен! Не нужна мне твоя помощь!
– Выпей. Сам увидишь, вскоре полегчает.
– Тебе-то откуда знать? Ты ж у нас господин Спасибо-не-употребляю!
– Употреблял когда-то, Кейта. Еще похлеще, чем ты. И я с этим справился.
Кейта спихнул с себя одеяло и подозрительно глянул на Охаси. На лбу у верзилы проступили крупные капли пота.
– А ты уверен, что поможет?
– Не сомневаюсь. Просто на это понадобится несколько дней, и тебе будет очень плохо, я знаю. Но вскоре ты почувствуешь себя намного лучше. Только тебе надо пить достаточно воды.
Кейта протянул трясущуюся руку и попытался взять у Охаси воду.
– Ч-черт… – Он едва не уронил стакан.
– Давай-ка я тебе помогу. – Охаси бережно поднес стакан к его губам.
Шумно прихлебывая воду, Кейта напоминал маленького беспомощного ребенка.
– А теперь поспи.
Свет повсюду выключили, осталось лишь слабое свечение ночника.
Охаси уже почти заснул, когда его снова побеспокоил Кейта:
– Эй, Охаси…
– Что?
– Ты не спишь?
– А ты как думаешь?
– Прости, я что, тебя разбудил?
– Давай уже спи, Кейта.
– Никак.
– А что такое?
– Я просто не могу перестать думать о разном.
– Ну так возьми и перестань, – прокряхтел Охаси.
– Не могу.
– А не мог бы ты тогда думать как-то про себя?
– Извини. – Кейта помолчал несколько секунд. – Неужто у тебя самого никогда такого не бывало?
– Какого «такого»? – Охаси сел на футоне, откинув одеяло в сторону.
– Ну, когда не можешь перестать думать? Оглядываешься на свою жизнь – на те моменты, когда совершал какой-то выбор, – и понимаешь, что сплошь и рядом совершал ошибки. Когда ты понимаешь, что именно привело тебя туда, где ты теперь оказался… – Кейта уставился в пространство, словно силился разглядеть там нечто такое, чего Охаси не видел. – И понимаешь, что если бы когда-то одно и другое сделал совсем иначе, если бы совершил более удачный выбор, то и сейчас был бы в гораздо более приятном и достойном месте.
Ничего не отвечая, Охаси повалился обратно на футон, повернулся лицом в другую сторону.
– Или, может быть, – горько усмехнулся Кейта, – нам просто не свезло.
– Про себя я точно знаю, что это не так.
– В смысле?
– Когда-то я был счастливейшим человеком на свете.
– Это как? – приподнялся на локте Кейта.
– А так. Я получил прекрасное воспитание, у меня была любящая мать и вдохновитель-отец. – Охаси тяжело сглотнул. – Позднее у меня появилась красавица-жена и прелестная дочурка. У меня была работа моей мечты.
– И что случилось?
– Неважно.
– Ты спился?
– Я не хочу об этом говорить.
– Как хочешь. – Кейта немного помолчал, затем продолжил: – Я знаю, что совершил большую ошибку. Родители говорили мне, чтобы я не шел в якудза. Но тогда я был молодым и глупым. На уме у меня было лишь то, как бы выглядеть покруче да послаще потрахаться. Помню, как однажды поехал в Асакусу делать себе татуировку. Причем лишь для того, чтобы впечатлить одну девчонку. Думал, раз уж я стал якудза, то у меня появятся и деньги, и престиж. В итоге она все равно ушла к другому парню. Сказала, он более солидный. А тебе, мол, нигде и ничего не светит. – Кейта вздохнул. – Лучше бы я послушал своих родителей! Клан якудза вовсе не заботился обо мне, как обещал. Всего лишь пара ошибок – да пара отрезанных пальцев. И мне дали пинка. И больше никто не пожелал принять меня в семью.
– Это не так, Кейта.
– Да так, Охаси. Я сам знаю, что грубиян и всех раздражаю. И людям не по душе, когда я рядом.
Охаси поерзал на своем футоне, поглядел туда, где в полумраке громоздилось крупное тело его собеседника.
– Ты один из нас, Кейта. Я, Симада, Така и Хори – мы теперь твоя семья.
Еле угадывающаяся в потемках голова Кейты повернулась лицом к Охаси.
– Правда? Ты действительно так считаешь?
– Ну разумеется.
Это, конечно, не соответствовало правде, но Охаси сейчас готов был сказать что угодно, лишь бы хоть сколько-то поспать.
– Спасибо тебе!
– Не за что, Кейта. Давай уже немного отдохнем.
Последовало недолгое молчание. Потом Кейта, уже в полусне, тихонько произнес:
– Знаешь, Охаси-сан, я уверен, что твоя жена и дочка по-прежнему любят тебя.
Охаси проглотил внезапно набухший в горле комок.
– Спокойной ночи, Кейта.
Той ночью, как и на протяжении многих ночей, ему снился Токио.
Но теперь все было как-то по-другому. Он все так же разгуливал по городу, катя перед собой тележку, однако небо в этот раз было пурпурно-оранжевым. Улицы были пустынными, ни одного человека не было видно. Он двигался в окружении осыпающихся небоскребов, покрывшихся блеклой патиной, и видел, как вдалеке, вдоль бухты, домá отчасти ушли в грунт. Земля еще раз содрогнулась, и здания рассыпались на части и исчезли. Ликвификация, или разжижение грунта, – вот как это называется по-научному. На этом землетрясение прекратилось, и все вокруг снова застыло в неподвижности.
Поезда стояли пустыми, проржавевшими вместе с рельсами. Круглосуточные лавки выглядели так, будто подверглись бандитскому налету. Продукты обрушивались с полок, и все это выкатывалось, вываливалось, вытекало на улицу – однако было гнилым и несъедобным. Пустые алюминиевые банки из-под кофе горами громоздились там и сям. Повсюду были мусор и развалины. И никаких людей.
И так он шел по городу, пока не столкнулся со своей давнишней подругой – кошкой окраса калико.
– Давай за мной! – позвала его кошка, запрыгивая на высокую стену. – Ну же!
– Я так не могу.
– Нет, можешь. Просто попробуй на четырех лапах вместо двух. Так намного удобнее.
Он опустился на карачки – и действительно сразу почувствовал себя легче и проворнее. Он тоже запрыгнул на стену, опустившись рядом с кошкой, и та поглядела на него с самодовольной уверенностью. Он заметил в ее глазах собственное отражение. Теперь он тоже был котом, и они понимали друг друга без слов.
Вместе они стали карабкаться на верхушки крыш, поднимаясь к самым вершинам разрушающихся небоскребов. Они лазали по деревьям, пробирались через узкие щели в укромные закутки, ловили мышей и просто бегали наперегонки по пустынным улицам.
И город принадлежал только им.
– Ну так и что с ними случилось?
– С кем?
– Ну, с твоей женой и ребенком?
Охаси оставил его вопрос без ответа.
– У тебя ведь вроде дочка была, верно? – не унимался верзила.
Охаси быстро взглянул на Кейту. В вопросе не чувствовалось никакого злого умысла, что, впрочем, не делало его менее нежелательным.
– Давай поговорим о чем-нибудь другом?
– Почему ты всегда этого избегаешь?
– Чего я избегаю?
– Разговора о прошлом.
– Потому что это тебя не касается, Кейта.
– Неудивительно, что они от тебя ушли.
– Что ты сказал?
– Я сказал «неудивительно, что жена с дочкой от тебя ушли».
– Да как ты смеешь!
– А что? Ты никогда ни о чем не рассказываешь. Ты просто заносчивый старикан, который мнит себя лучше других. И мне уже невмоготу сидеть тут взаперти с напыщенным старым мудилой!
– А уж мне-то как невмоготу – сидеть с отбракованным недоякудза, что вечно распускает нюни!
– Пошел ты к черту, старый пень!
Тут раздался громкий стук в дверь, и почти в то же мгновение она распахнулась.
– Какой смысл стучаться, если вы все равно вламываетесь в любой момент? – проворчал здоровяк.
– Кейта, уймись уже! – бросил ему Охаси.
В дверях, сдвинув брови, стоял сурового вида тип.
– Кто из вас двоих это сказал?
– Вот он, – указал Кейта на Охаси.
Охранник тяжелым взглядом вперился в Охаси.
– Гляди ты, умник какой!
– Я вовсе не…
– И слышать ничего не желаю! Оба наказаны. Завтра весь день сидите в камере.
Он резко захлопнул дверь, и снова стало тихо.
– С-сволочь, – прошипел под нос Кейта.
Охаси снова завернулся в футон, но был теперь слишком зол, чтобы уснуть.
Поворочавшись немного, он снова сел и принял свою привычную профессиональную позу.
– Так и быть, Кейта. Ты хотел услышать историю? Я тебе ее расскажу… Жил когда-то один человек по имени Охаси, у которого было все и который все это потерял…
Весь подобравшись, Охаси сидел, поджав под себя ноги и простерев руки вперед, к слушателю, в гордой и величественной позе ракугоки, которым он был и которым будет всегда.
По крайней мере, это у него невозможно отнять.