Три года – с 1661 по 1664 год – внимание французов было приковано к суду над Никола Фуке – одним из самых могущественных людей в королевстве, лишенным своего поста суперинтенданта финансов[1] по обвинению в хищениях и государственной измене. Конечно, французы не впервые являлись зрителями громкой королевской опалы с последующим судебным процессом.
Подобные мероприятия еще в конце Средних веков позволяли королям Франции наглядно демонстрировать мощь и неотвратимость правосудия, особенно если преступником оказывался кто-то из сильных мира сего, не оправдавший королевского доверия. Порой под судом оказывался представитель высшей знати: коннетабль[2] де Сен-Поль[3] при Людовике XI[4], маршал де Бирон[5] при Генрихе IV[6] или герцог де Монморанси[7] при Людовике XIII[8] и Ришелье[9]. Бывало, что подсудимым становился крупный государственный чиновник незнатного происхождения (финансист Жак де Санблансе[10] при Франциске I[11]) или военачальник (маршал де Марийяк[12], еще одна жертва Ришелье).
Обычно такие драмы разворачивались по одному и тому же сценарию – арест, торопливое судебное разбирательство, в конце которого специально подобранные судьи выносят ожидаемый приговор, а затем – скорое и неотвратимое наказание, чаще всего публичная казнь на плахе или, для простого люда, на виселице. Казалось, что такая же судьба ожидала и арестованного Фуке. Для допроса был назначен специальный суд из тщательно отобранных властями судей. Тысячи изъятых документов должны были свидетельствовать о преступной деятельности суперинтенданта.
Однако планам Людовика XIV и врагов Фуке, список которых возглавлял неумолимый Жан Батист Кольбер[13], не суждено было воплотиться. Вместо быстрого суда и осуждения процесс растянулся на три полных года. Несмотря на давление властей, торопившихся с вынесением обвинительного вердикта и смертного приговора, суд принял только два пункта из списка обвинений, предъявленных опальному суперинтенданту. При этом было отвергнуто главное из них: обвинение в государственной измене и подготовке вооруженного восстания против короля. В качестве наказания за относительно мелкие провинности, в которых Фуке все же признали виновным, суд избрал ссылку. К изумлению обвинителей и королевской администрации, общество (по крайней мере его элита, о чем имеются документальные свидетельства), поначалу воспринимавшее Фуке вполне критически, спустя три года почти полностью перешло на его сторону и с восторгом приветствовало решение суда. Для молодого Людовика XIV в начальном периоде «личного царствования» это оказалось чувствительным унижением, которого он не простит судьям никогда. Стремясь отстоять интересы королевской власти, Людовик порывает с прежними традициями. Монарх вмешивается в процесс, используя право юридического приоритета королевского решения над судебным, но не затем, чтобы смягчить приговор, а для того, чтобы сделать его лишь более суровым. Ссылаясь на «государственные интересы» (les intérêts de l’etat), король потребовал заменить ссылку пожизненным заключением. Это явилось беспрецедентным шагом в истории французского правосудия: ни до, ни после Старый режим (Ancien Régime) ничего подобного не видел. Однако какие бы чрезвычайные меры ни предпринимала власть, современники расценивали их как проявления ее полного политического поражения. Человека по имени Фуке приговор обрекал провести остаток дней в тягостном и враждебном плену в далекой альпийской крепости.
Но для всех было очевидно, что, несмотря на «ручной», специально подобранный состав суда, лжесвидетельства и сфабрикованные улики, королевская сторона не сумела доказать свою правоту ни по одному сколько-нибудь значительному из выдвинутых ею обвинений. Вместо костюмированного юридического спектакля в постановке королевского театра, на что рассчитывала власть, она оказалась участницей процесса, который, несомненно, вышел у нее из-под контроля. Адвокаты подвергли сомнению законность и справедливость разбирательства и выстроили защиту, основанную на оспаривании мотивов и добросовестности обвинения. Они убедительно доказали, что нарушения, приписываемые их подзащитному, представляют собой вполне общепринятую, хотя и по большей части скрытую от взоров общественности практику в среде государственных чиновников.
И наконец, защита Фуке попыталась доказать, что главным бенефициаром – выгодоприобретателем всех этих коррупционных схем был не кто иной, как покойный премьер-министр, кардинал Мазарини[14]. Фуке и его сторонники привлекли общее внимание к финансовым и административным механизмам государства. Они подтвердили обвинения в коррупции и ошибках управления, выдвинутые против королевской администрации самими верхними судебными палатами менее десяти лет назад, во время Фронды – гражданских войн, терзавших Францию между 1648 и 1652 годами. В своих выступлениях Фуке часто упоминал Мазарини, и согласие с ними судей, выразившееся в вердикте, было во многом связано с тем, что на их слух эти высказывания звучали вполне достоверно.
Процесс Фуке пришелся на конец 1650-х – декады, отмеченной постоянными трениями между королевской и судебной властью. Он разворачивался во многом как последняя, запоздалая вспышка более ранней смуты. Как отмечает Даниэль Дессер, процесс оказался таким неоднозначным и противоречивым именно потому, что обнародовал деятельность целой социальной группы, причем группы могущественной, хотя затевался затем, чтобы уличить и покарать лишь одного ее представителя [1]. Это и стало основной слабостью обвинения. Фуке блистательно ею воспользовался, вынудив судей решать вопросы правосудия перед лицом правды. Если Людовик XIV так никогда и не смог простить судьям своего унижения, то тем более не простил он его Фуке. Впоследствии он так и не согласился ни помиловать и выпустить его, ни даже смягчить суровые условия заключения.
Пожалуй, самым непростительным из преступлений Фуке в глазах Людовика было разглашение «королевской тайны»: обнародование в ходе суда скрытых пружин системы, обогащавшей горстку власть имущих за счет большинства королевских подданных. В особенности же – за счет тех из них, кто меньше других был способен выдерживать эту нагрузку. Основанием для изменения приговора стало заявление короля. Согласно ему, оказавшись на безопасном расстоянии от родной земли, Фуке может обнародовать и другие государственные тайны, – аргумент не самый сильный и косвенно подтверждающий заявления обвиняемого. Проведя великолепную и сверх ожидания удачную защиту, Фуке порадовал французскую публику настоящим показательным процессом. Этот суд оспаривал полномочия власти, разграничивал власть и правосудие и, таким образом, ставил под большой вопрос свою собственную легитимность.
Как это обычно и бывает с подобными процессами, споры о том, был ли подзащитный виновен или нет, продолжались еще долго. В конце XIX века два известных французских историка – Жюль Огюст Лер и Адольф Шеруэль, изучавшие одни и те же источники, пришли к противоположным выводам о виновности Фуке. В последние десятилетия несколько ученых: Даниэль Дессер, Франсуа Байяр, Клод Дюлон, Жан Кристиан Птифис, Ричард Бонни и Джулиан Дент – детальнейшим образом реконструировали государственный финансовый аппарат Франции начала Нового времени.
В ходе этой работы ученые показали сложные взаимосвязи, соединявшие французских финансистов, других представителей элиты и королевский дом нездоровыми, но, в конечном итоге, взаимовыгодными отношениями. Эти отношения являлись таковыми за счет тех, кто не был включен в эту сеть, в том числе и представителей более низких общественных слоев – налогоплательщиков. В ходе работы, хотя эта задача и не ставилась, ученые подтвердили многие из откровений Фуке. На основании результатов их исследования того, что представляла собой в XVII веке французская финансовая система, большинство современных историков приходят к не всегда однозначному выводу, что Фуке, безусловно, принимал участие в противозаконных – хотя и широко распространенных – государственных финансовых схемах. Поскольку в них так или иначе был задействован весь государственный аппарат, беспристрастность обвинения остается под вопросом. Иными словами, как и утверждал Фуке, он стал лишь удобным козлом отпущения за грехи значительной группы людей, а на его месте должна была оказаться персона гораздо более важная: Мазарини.
Суд над Фуке и страсти вокруг него побуждают к аналогии с другим знаменитым показательным процессом из французской истории – делом Альфреда Дрейфуса[15]. Действительно, некоторые параллели поражают: решимость властей любой ценой добиться обвинительного вердикта; фальсификация доказательств, подкуп свидетелей, декларация приоритета соображений национальной безопасности над общепринятыми процессуальными и доказательными процедурами. Как и позднее Дрейфус, Фуке вступил на путь испытаний в одиночестве и опале, лишенный каких бы то ни было симпатий со стороны общественного мнения (насколько вообще о нем можно говорить применительно к XVII веку). Но через какое-то время горстка его целеустремленных сторонников сумела развернуть общественное мнение против власти.
К концу процесса защищаться пришлось уже королю и министрам, так как адвокаты Фуке смогли убедить общественность в невиновности суперинтенданта – точнее, виновности в том же, в чем провинилось и множество других людей, которых, однако, никто не трогал и которых было слишком много, чтобы иск выглядел справедливым. В отличие от Дрейфуса, Фуке не дождался счастливой развязки. Ему предстояло провести остаток жизни в тюрьме в альпийской глуши, большую же часть этого срока – практически в одиночном заключении.
Но его адвокаты сделали явным то, что Людовик XIV и Кольбер предпочли бы сохранить в тайне. Они показали, какими рисками грозит показательный процесс своим устроителям – правительству, – даже когда все козыри в руках обвинения и преимущество явно на его стороне. Для современного историка «процесс Фуке» – окно в ранний период царствования Людовика XIV, из которого можно увидеть, как в действительности сдерживался «абсолютизм», когда ему противостояли институты.
Неожиданно и вопреки всем усилиям обвинения, процесс Фуке сделался ареной для новой волны критики в адрес фискальной политики и финансовых механизмов, процветавших при Мазарини. Противоречия, вокруг которых возникала Фронда парламента (1648–1649)[16], оставались неразрешенными и вызывали не утихавшие споры на протяжении всех 1650-х. В данном контексте процесс следует рассматривать как продолжение этой полемики. Он не мог не внести определенного вклада в эволюцию французской юридической системы. Начавшиеся в ходе процесса дебаты на юридические темы, особенно по вопросам о правах подзащитного, о недопустимых действиях обвинения и об автономности судей при отправлении правосудия, явились предвестниками таких же споров, сопровождавших в конце 1660-х реформу гражданского и уголовного процессуальных кодексов («Кодекс Людовика»). Иные из судей Фуке вошли в комитеты составителей этих кодексов, в их полемике отразилась та самая борьба мнений, начавшаяся еще на процессе. Кроме того, суд над Фуке выявляет механизм «показательного процесса», а также – риски, которыми он чреват, когда инициировавшая его власть теряет контроль над изложением событий и позволяет защите выступить с собственной, убедительной и часто весьма опасной контристорией.
Что же до гуманистического содержания, то процесс Фуке представляет собой глубокую и неизбывную драму столкновения одинокого опального человека с государственной властью. Грубое и прямое давление власти, желающей обеспечить обвинительный приговор, – этот повторяющийся из века в век сюжет в истории Фуке представлен очень хорошо.
Здесь не будет попыток пересмотреть дело или заново исследовать свидетельства, чтобы определить меру «виновности» или «невиновности» Фуке. На подобные вопросы нет однозначного ответа. Маловероятно, чтобы современный историк обнаружил больше, чем обнаружили судьи. Несмотря на тревожные признаки и «серьезные подозрения», обвинение не доказало ни одного конкретного нарушения. Книга также не ставит цели повторить великолепное исследование профессиональных ученых, сделавшее финансовый мир, в котором действовал Фуке и его современники, гораздо более доступным для понимания. Не собирается она и стать еще одной биографией Фуке, хотя в первых главах читатель познакомится с человеческим и институциональным ландшафтом, в котором происходил его процесс. Дессер и Птифис опубликовали великолепные биографии Фуке, в которых они предсказуемо отметают выдвинутые против него обвинения. Эти работы написаны с сочувственной по отношению к Фуке позиции, и все же ни их авторы, ни другие исследователи никогда не заостряли внимания на самом судебном процессе. Поэтому до сих пор остается без ответа один интересный вопрос: как Фуке убедил судей, а с ними и значительную часть французской элиты, в своей невиновности?
Ответ не сводится к одной лишь поразительной юридической компетентности Фуке и его умению убеждать. Чтобы понять, как Фуке одержал моральную победу, нужно исследовать и недовольство, восходящее к Фронде (1648–1652) и еще тлеющее в судейских и других кругах, и юридическую культуру того времени, и личные убеждения, правовые кредо, профессиональную этику некоторых судей – ключевых участников процесса.
Наша книга посвящена собственно процессу и тому политическому контексту, в котором он разворачивался. Она исследует успешную попытку Фуке и его адвокатов превратить суд в разоблачение королевских финансовых схем, практиковавшихся в предшествующие десятилетия. Добившись этого, Фуке не только совершил переворот в общественном мнении, но и заставил судей нанести королевской власти моральное поражение. А его эхо не смолкало еще десятки лет и до сих пор лежит пятном на правлении Короля-Солнце. Как и почему такое стало возможным – вот о чем эта книга.