Служба в соборе подходила к концу. Закончилось пение псалмов, отзвучали размеренно произносимые слова Евангелия. Епископ Невиль опустился в кресло под балдахином у главного алтаря, трижды благословил собравшихся, и священник кончиками пальцев поднял вверх облатку. Слышалось тихое потрескивание горящих свечей и рокот молящейся толпы. Над головами голубыми облаками плыл ладан.
Рядом с Анной горячо молился король. Он стоял на коленях, раскинув руки и подняв очи горе. Голос его звучал приглушенно, слова он проговаривал быстро, но с надрывом, что сбивало Анну, не давая углубиться в молитву. Оставалось лишь размышлять. Она развлекалась тем, что вспоминала недовольное и обескураженное выражение лица Маргариты Бофор, когда Дебора заявила, что оставляет службу у нее, растерянный взгляд Генриха Тюдора, когда баронесса гордо прошествовала мимо него и встала возле принцессы Уэльской. И еще Анна припомнила, как изумленно поглядела на нее герцогиня Йоркская, когда Анна неожиданно тепло приветствовала ее. Ведь до сих пор принцесса Уэльская едва удостаивала взглядом Сесилию Йоркскую. Но после пояснений отца Анна совсем иначе отнеслась к герцогине, спасшей сына. И ныне, когда принцесса вошла в храм, у нее невольно сжалось сердце при взгляде на эту немолодую, но все еще прямую, как меч, леди, одиноко стоящую в боковом приделе. Герцогиня стала изгоем при дворе: ей оказывали положенные по рангу почести, но в остальном избегали. Неудивительно, что многие, как и сама герцогиня, опешили, когда юная принцесса Уэльская склонилась перед ней в глубоком реверансе.
Анна припомнила странный разговор, который состоялся перед службой между ней и маркизом Монтегю. С тех пор как он сделал ее на время узницей Уорвик-Кастла*, она невзлюбила его, хотя и понимала, что в сложной политической ситуации вынуждена смириться с пленившим ее маркизом. Как-никак он был ее родным дядей, да и Уорвик нуждался в нем. И вот впервые с тех пор, как она в Англии, он преклонил перед ней колено и поцеловал руку, которую Анна поспешно отняла.
– Я провел эту неделю с вашим отцом, принцесса, и поразился, насколько он деятелен и бодр. Он сообщил мне, что именно вы убедили его отказаться от столь пагубного пристрастия.
– Мне кажется, отец излишне доверяет вам, дядюшка.
– Я заслужил это доверие, примкнув к нему первым.
– На вашем месте я не решилась бы с такой уверенностью это утверждать.
– Я оскорблен вашим недоверием, племянница. После того как я вновь признал власть Ланкастеров, мне остается только кровью доказать свою преданность Алой Розе.
– Такой предприимчивый человек, как вы, всегда найдет способ добиться своего. И я не настолько забывчива, чтобы вы могли убедить меня в обратном.
– Что ж, если вам так угодно считать, – устало заметил Монтегю, и на его скуле нервно дрогнул желвак. – Человеку свойственно ошибаться. Один Господь непогрешим.
Он поднялся.
– Тотчас после службы я отправляюсь в Ноттингем, к графу Уорвику. Нет ли надежды передать ему что-либо?
«Я не верю тебе ни на грош», – подумала девушка, глядя в его светло-зеленые, по-рысьи прищуренные глаза, но вслух неожиданно сказала:
– Мы не смогли повидаться с отцом, когда он уезжал. Поэтому передайте, что наш с ним уговор остается в силе и свое обещание я исполнила.
Вспоминая все это, Анна задумчиво глядела вперед, на склоненного у главного алтаря собора священнослужителя. За ним, сквозь дымку ладана, тускло сверкали золоченые ковчеги с мощами святых. Рядом с ней король Генрих без устали твердил:
– Господи, Господи всемогущий! Целую раны твои!.. Раны кровоточащие… Помилуй, Господи, и оборони раба твоего, грешного и убогого!.. Скверна наша…
Голос его переходил в крик. Молящиеся позади стали перешептываться, и Анна подумала, что королю, пожалуй, пореже следует бывать в людных местах, хотя, возможно, именно это религиозное рвение и окружает его ореолом святости. Она вздохнула с облегчением, когда после звона колокольчика священника мощно и торжественно зазвучал орган и его величественные звуки умерили пыл короля.
Голос органа троился, множился и гремел, будто возносясь к самому небу. Арки собора подхватывали эхо, осыпая его грандиозными каскадами. Анна закрыла глаза. Ее всегда потрясали эти звуки. Казалось, люди не создали ничего, что более соответствовало бы ее представлению о Боге. Теперь и она молилась. О любви между людьми, о том, чтобы научиться быть терпеливой, не ожесточиться и суметь с достоинством принять все, что суждено Провидением. Еще она молилась о своих близких: об отце, муже, о покойной матери, о несчастном короле Генрихе, который так добр к ней, но столь немощен разумом, и конечно о Филипе…
Орган умолк. Анна открыла глаза и почувствовала, что щеки у нее мокрые.
– Дитя мое, ты плачешь?
Король Генрих подал ей руку, помогая подняться с колен. Он уже почти успокоился и вопросительно смотрел на нее своим светлым кротким взглядом. Анну всегда смущало его бесконечное благоволение к ней, хотя, с другой стороны, она побаивалась его. Принцесса ничего не могла с собой поделать – безумные и юродивые всегда вызывали у нее страх.
Рука об руку с королем они вышли на паперть собора. После полумрака главного нефа весенний свет ослепил Анну. Она зажмурилась и почувствовала, как в руку ткнулся холодный нос Соломона. Она часто брала пса с собой в город, и он терпеливо ожидал ее у дверей лавок, церквей и приютов, куда принцесса порой заходила, и лондонские зеваки, изумляясь, глазели на этого пятнистого гиганта с острыми ушами и разноцветными глазами, сидевшего неподвижно, словно изваяние.
Анна ласково потрепала загривок пса, король же принялся раздавать милостыню. Он швырнул в толпу горсть монет, что обычно вызывало давку и драку. Люди отталкивали друг друга локтями, сшибались лбами, женщины и дети, которых давили в толпе, неистово кричали.
Король же восклицал в экстазе:
– Радуйтесь, бедные! Господь милосерден к нуждающимся, он посылает еще, еще!
Он уже рвал с пальцев кольца. Уорвик, предвидя подобный оборот, обычно приставлял к королю пару дюжих молодцов, которые мягко, но настойчиво брали монарха под руки и усаживали в портшез. Но из-за плотно задернутых занавесок все еще слышалось:
– Король любит вас! Король молится о вас! Король всегда с вами!
На площади перед собором стражники древками копий разгоняли дерущихся.
Анна раздавала милостыню с разбором. Особенно жалела стариков. На лицах людей с возрастом отчетливо проступает характер, и несложно определить, каким был тот или иной человек в молодости: злым, желчным, хитрым или добрым и мягким. Но принцесса не делала здесь различий и опустошала кошель, щедро вкладывая милостыню в подставленные старческие руки. Человек вступает в этот мир с ангельским ликом, и не его вина, что жизнь гнет и корежит его по своему усмотрению.
Неожиданно Анна замерла и выпрямилась. Что-то заставило ее вздрогнуть. Скользящим взглядом она окинула площадь перед собором, готическое здание ратуши, живописные дома горожан. Внизу у ее ног рассаживались в портшезы и конные носилки знатные прихожане, между ними сновали лоточники с товаром, нищие девчушки, совсем крохи, предлагали кавалерам купить для дам первые цветы. Все было обыденным, и все же Анна не могла понять, откуда взялось это внезапное волнение.
– Что с вами, ваше высочество? – раздался рядом мягкий голос Деборы.
Анна не ответила, но какое-то смутное чувство росло в ней.
– Не знаю. Но я словно почувствовала… Что-то должно произойти. Что-то чудесное.
– Так всегда бывает весной, – мягко улыбнулась леди Шенли.
Анна глубоко вдохнула сладковатый теплый воздух.
– Да. Весна…
Она вдруг словно заново увидела это ясное солнце, бездонный голубой небосвод, услышала звонкий щебет воробьев. Повернувшись к своей свите, она сказала:
– Я намерена пройтись пешком. Все свободны. С собой я возьму лишь баронессу Шенли и двух-трех стражников…
Она шла по узким улочкам Сити, удивляясь тому, что сделало за какую-то неделю с городом солнце. Куда девались серость, уныние, озабоченность? Казалось, весь Лондон высыпал на улицы. Булочники выставили свежие румяные хлеба на лотках. Суетливые мальчишки носились между просыхающих луж. Люди переговаривались и улыбались. Гомонили птицы, бренчали струны в тавернах, то и дело раздавались протяжные крики точильщиков и зазывал.
– Угля! Угля! Кому угля!
– Первые фиалки! Сэр, купите первые фиалки!
– Мощи святой Клары! Истинные мощи святой Клары!
– Печенье! Печенье с изюмом!
– Крупный чернослив! Сладкий чернослив!
Анна смеялась, глядя, как цирюльник с целыми ожерельями зубов на поясе огромными клещами рвет какому-то толстяку зуб и при этом распевает и уверяет собравшихся зевак, что бедняге вовсе не больно. Она купила букетик цветов и теперь вдыхала нежный аромат первых соков и влажной земли. Мимо прошла вереница слепых с поводырем, колотя о булыжники мостовой своими посохами и гнусавя жалобную молитву, и принцесса посторонилась, давая дорогу убогим. Шедшие впереди лучники раздвигали толпу, а перед принцессой все время трусил Соломон, то обнюхивая встречных собак, то глухо рыча на них. Люди в страхе шарахались от него, а на принцессу и ее спутницу взирали с любопытством.
Они миновали торговый квартал Сити и внутренний Темпл, расположенный за городской стеной поблизости от Флит-стрит, и через Западные ворота вышли на Стренд. Здесь высился францисканский монастырь, у стен которого виднелись серые фигуры монахов, бойко торговавших церковным элем. Доходы от продажи монастырского эля предназначались на «добрые дела» или «на содержание храма». От реки поднимались прачки с плетеными корзинами белья на головах, весело перебрасываясь словами с молодыми послушниками. Стренд все еще оставался проселочной дорогой, хотя уже и величался громко улицей. Ближе к реке располагались богатые особняки, а напротив – дома зажиточных горожан, с шиферными кровлями, стрельчатыми дверными проемами и окнами, с лавками и складами в первых этажах и жилыми помещениями наверху. Дома стояли среди садов и огородов в окружении почти деревенских дворов.
Дворец Савой – резиденция герцога и герцогини Кларенс – сиял на солнце медной крышей с украшениями и позолотой, ослепляя белизной свежей каменной кладки. Заново отстроенный дворец уступал по размеру и величественности своему предшественнику, сгоревшему во время восстания бедноты[32], но был гораздо изящнее и удобнее.
Изабелла Невиль, услышав о прибытии сестры, вышла встретить ее в большом холле Савоя. Даже в домашней обстановке герцогиня Кларенс не позволяла себе одеваться просто, стремясь всегда и во всем подчеркивать свое высокое положение. Сейчас на ней было богатое платье из тяжелой миланской парчи, собранное под грудью в складки, чтобы скрыть беременность, на самом деле только подчеркивающее ее. Шлейф платья герцогини нес наряженный в экзотический наряд маленький забавный негритенок – любимая игрушка герцогини, – на котором она, впрочем, частенько срывала досаду. Негритенок испуганно поглядывал на свою госпожу круглыми, как пуговицы, глазами, она же шествовала, словно богиня, гордо неся голову в парчовой шапочке, которая имела вид широкого валика, облегавшего голову и очертаниями напоминавшего сердце.
В присутствии придворных и слуг сестры обменялись церемонными реверансами, и Анна, представив баронессу Шенли, поведала Изабелле о цели своего визита. Изабелла улыбнулась Деборе и сейчас же велела одной из придворных дам отвести для новой фрейлины комнату. Затем она ласково подхватила сестру под руку и увлекла в свои любимые покои в одной из башенок Савоя. Здесь они уселись в обложенные подушками кресла, а негритенок забился в угол за камином и застыл там в позе туземного божка.
– Прости, что Джордж не смог приветствовать тебя, – сказала герцогиня, когда они остались вдвоем. – Он вчера немного простыл, выпив холодного пива, и я обложила его грелками и перинами.
Сестры смеялись, но Анна подумала, что ее вполне устраивает такая ситуация, ибо Джордж обычно смущал ее своими дерзкими комплиментами и назойливым вниманием. Это заставляло Изабеллу нервничать.
Анна смотрела на сестру. Несмотря на все свое восхищение ею, она отметила, что та изменилась к худшему, черты лица утратили былую выразительность, а сухая кожа начала собираться вокруг глаз ранними морщинками. Но сами глаза – прекрасные, эмалево-голубые – были все такими же. Вместе с тем с годами на кротком лице Изабеллы проступила какая-то тень вечного недовольства, а в уголках губ залегли складки, придававшие герцогине брюзгливое выражение. «У нее самые роскошные волосы в Англии, – думала Анна. – Чистое золото, а она так усердно прячет их под головной убор и так высоко выбривает лоб – почти до темени! Эта мода – пятилетней давности, во Франции она воспринимается уже едва ли не как дурной вкус».
Анна попыталась высказать все это сестре, но та лишь отмахнулась с досадой:
– Пустое! Я хочу сказать о другом. Я не стала отчитывать тебя при слугах. – Голос Изабеллы стал строже. – Однако на правах старшей сестры отмечу, что бродить пешком по Лондону наследной принцессе никак не годится. Дева Мария! Что станут думать о тебе подданные, когда ты то и дело роняешь королевское достоинство, разгуливая, словно какая-то служанка, и заглядывая во все лавчонки?
Анна пожала плечами:
– Но ведь и отец делает то же, что не мешает ему оставаться великим коронатором.
– Но он не является наследником престола!
– Нет. Но он выше – он Делатель Королей!
Изабелла откинулась в кресле.
– С тобой всегда было трудно, Нэн. Я думала, когда ты повзрослеешь и поумнеешь, это пройдет.
– Ты хочешь сказать, что я глупа как гусыня? – подняла бровь Анна.
– Упаси бог! Я не осмелилась бы сказать такое члену королевской семьи.
– Но ведь подумала же, – засмеялась Анна и, видя, как растерялась сестра, подошла и обняла ее. – Не стоит, Изабель. Мы не виделись почти неделю, и я пришла, потому что соскучилась. Ты знаешь, что для меня ты всегда самая совершенная леди, и я всему учусь у тебя.
Изабелла смягчилась, ласково погладила сестру по щеке и спросила:
– Ты была на мессе в соборе?
– Да. И знаешь, я беседовала с твоей свекровью, герцогиней Йоркской.
– Бр-р… Что заставило тебя заговорить с этой старой шлюхой?
У Анны округлились глаза:
– Бог с тобой, Изабель! Ты ведь всегда звала ее матушкой, вы души не чаяли друг в друге!
– Могла ли я предполагать, что она сотворит такое!.. Силы небесные! Так опозорить всю семью!
– Насчет семьи это спорно, – задумчиво сказала Анна, – но, кажется, то, что Эдуард объявлен незаконнорожденным, вас с Джорджем должно только радовать. Вы должны быть признательны герцогине, ведь теперь вы стали не только первыми в семье, но и первыми после Ланкастеров, имеющими права на трон.
Изабелла несколько минут ничего не могла ответить.
– Помилосердствуй, сестра, – пробормотала она наконец. – Мне это и в голову не приходило… Ради всего святого, не вини меня ни в чем. Ты наследная принцесса, а я…
Анна даже растерялась от того, как поразили и испугали сестру ее слова.
– Я и не помышляла о престоле, – твердила Изабелла. – У власти Ланкастеры, а мы всего лишь боковая ветвь Плантагенетов, все, на что может рассчитывать Джордж, – это по праву законного наследника получить титул и владения своего отца.
В дверь неожиданно постучали. Вошла румяная матрона с добрым простодушным лицом, ведя за руку маленькую дочь Изабеллы, прехорошенькую девочку лет двух. Анна сразу же занялась ею, и герцогиня облегченно вздохнула.
– Малютка хочет к тетушке, – сказала нянька девочки, и Анна подхватила ребенка на руки.
– Моя маленькая Маргарет, мой ангелок, – говорила она, кружа малютку. – У нас папины кудряшки, а глаза мамины – чистые незабудки!
Она повалилась вместе с девочкой на огромную медвежью шкуру перед камином и принялась ее щекотать, дуть за воротник, перекатывать с боку на бок, так что Маргарет заливалась хохотом и дрыгала ножками, путаясь в непомерно длинном шлейфе. Кружевной чепчик девочки съехал набок, придавая ребенку такой задорный вид, что Анна и сама расхохоталась. Над ними стояла нянька девочки, смеясь громко и заразительно, так что ее румяное лицо побагровело, а огромный живот колыхался. В дверь с улыбкой заглядывали горничные и придворные дамы, даже паж-негритенок выбрался из своего угла и обнажил в улыбке крохотные жемчужно-белые зубки.
Одна Изабелла сидела прямо. В лице ее не было ни кровинки.
– Довольно! – вдруг резко воскликнула она.
Ее возглас был словно ушат ледяной воды. Толпившиеся в дверях мигом исчезли, негритенок юркнул за камин, а Маргарет вздрогнула и вцепилась в Анну. Нянька трубно высморкалась и сказала:
– Я сейчас уведу ребенка, миледи.
– Постой!
Изабелла встала, и Анна подумала, что давно не видела сестру в таком гневе.
– Кто позволил тебе, Анкаретта, входить ко мне без зова, когда я принимаю принцессу Уэльскую?
Толстуха пожала плечами:
– Маргарет просилась к тетушке.
Анна заметила, что нянька девочки вовсе не боится своей строгой госпожи.
– Если в следующий раз это повторится – я лишу тебя службы и отправлю обратно в деревню.
Маленькая Маргарет неожиданно расплакалась.
– Вы напугали ребенка, миледи, – сурово заметила Анкаретта.
Тогда Изабелла смягчилась, поманила к себе пальцем дочь и, когда девочка подошла, легко коснулась губами ее лба.
– Вы видите, что разгневали матушку, Маргарет? Анкаретта, сегодня лиши младшую герцогиню сладкого. Вы наказаны.
– Но ведь она еще совсем крошка! – воскликнула Анна.
– Детей надо с младенчества держать в строгости, – наставительно сказала Изабелла.
Когда дверь захлопнулась, герцогиня повернулась к сестре:
– Считаю, что и тебе не следует забываться, Анна. Что думает прислуга, видя принцессу ползающей на четвереньках? Тебе должно быть стыдно, дорогая!
Анна вздохнула и, подойдя к окну, распахнула его. Забранное ажурной решеткой, оно выходило на мощенный плоскими плитками двор, где журчал фонтан, ворковали голуби, а вдоль стен тянулись изящные, на итальянский манер, белые аркады. Ее охватила тихая грусть. Она чувствовала, что с каждой встречей все больше разочаровывается в сестре.
Ребенком она боготворила ее, а теперь все чаще стала замечать, что Изабелла порой бывает раздражительной и спесивой, что она любит подолгу толковать о христианском смирении и умерщвлении плоти, сама же и у себя дома наряжается так, будто готова в любую минуту отправиться ко двору. Сестра словно броней пытается защититься высокомерием, в котором есть единственная, но весьма существенная брешь – ее слепая, по-собачьи преданная любовь к супругу. Анна старалась не думать об этом, но все чаще замечала, что надменная и сухая со всеми, даже с отцом, Изабелла становится суетливой и беспомощной, едва на нее взглянет Джордж. Анна стремилась хоть в этом понять сестру, ведь ей самой пришлось испытать, что делает с женщиной любовь. Не ей судить Изабеллу. Она вспомнила Бордо, вспомнила, сколько безумств сотворила тогда, как упивалась она страстью к Филипу… Анна улыбнулась воспоминаниям и прикрыла глаза.
– О чем ты думаешь, Нэн? – раздался рядом голос Изабеллы.
Анна поймала ее строгий, требовательный взгляд.
– Так, вздор. Тебе, кстати, не кажется, что пора обедать?
Сестра позвонила в колокольчик.
– Сегодня нам подадут нечто такое, что ты очень любишь, – улыбаясь, сказала она. – Сейчас же велю накрыть в большом зале.
– О, не стоит, Изабель! Давай пообедаем вдвоем, без кравчих и стольников, как когда-то в детстве, когда ты брала меня к себе и мы беспечно болтали за столом. Признаюсь тебе, я ужасно устала от этикета, от толпы придворных, следящих за каждым проглоченным тобою куском, от этой заунывной, нескончаемой музыки на хорах…
Она увидела широко открытые, изумленные глаза сестры – та порывалась что-то сказать – и поняла, что опять в чем-то не угодила Изабелле. Нет, они решительно перестали понимать друг друга, хотя, возможно, сестра и права и ей пора перестать быть дикаркой и стать именно такой, какой хотят видеть ее окружающие.
По-видимому, на лице Анны отразилась такая досада, что герцогиня решила уступить и велела подать приборы в свои покои.
Через несколько минут стол был накрыт камчатой скатертью, к нему придвинули удобные кресла и целая вереница слуг в двухцветных ливреях сервировала обед. Анна знала, что роскошная посуда была слабостью Изабеллы. И сейчас герцогиня не преминула выставить новые приобретения, и Анна вполне искренне восхищалась то солонкой из халцедона, края которой были украшены жемчугом, то чашами, вырезанными из скорлупы кокосовых орехов с ажурной резьбой на крышечках, то серебряным кувшином с ручкой в виде извивающейся змеи с агатовыми глазами. Слушая похвалы, Изабелла разрумянилась и, отослав слуг, принялась потчевать сестру. Они обсуждали блюда, тут же припоминая знакомых и их причуды, смеялись, обменивались остротами.
Неожиданно Анна заметила выглядывающего из-за камина чернокожего пажа. Глаза его следили за каждым жестом дам, ноздри раздувались. Анна указала на него сестре:
– Смотри! Бедняжка голоден. Беги сюда, малыш.
И, прежде чем Изабелла успела остановить принцессу, та отрезала и протянула пажу добрый кусок пирога. Негритенок схватил его и проглотил с такой жадностью, что Анна только диву далась:
– Дева Мария! Он словно волчонок!
Она хотела отрезать еще кусок, но Изабелла остановила ее.
– Не знаю, как обстоит дело в Вестминстере, но в Савое слуги получают пищу в определенное время и в определенном месте. Он не домашнее животное, и Чак знает, что нарушил правила, схватив пирог.
Анна растерянно взглянула на выступ камина, за которым скрылся бедняга Чак. А Изабелла, изящно держа мизинец на отлете, поднесла к губам устрицу и сказала:
– Это маленькое исчадие ада всегда голодно. А за то, что он ослушался, его ждет наказание.
Она произнесла это так, что Анна невольно поежилась.
– Изабель, не будь так строга. Если кто здесь и заслуживает взыскания, так это я, ибо, не зная порядков твоего дома, сунула ему подачку со стола.
Изабелла проглотила моллюска и, не глядя на сестру, сказала:
– Порой я слышу от вас странные вещи, ваше высочество. Вы вольны поступать, как вам вздумается. Я не трону Чака, хотя выговор за попрошайничество он все же получит. И оставим это, дорогая. Чак вовсе не стоит того, чтобы мы ссорились из-за него. Взгляни-ка лучше, какой сюрприз я для тебя приберегла!
Она подняла серебряную крышку на одном из блюд, и Анна невольно заулыбалась:
– Краб! Какой огромный!
– Я знаю, как ты любишь этих чудовищ, и велела приготовить его с соленым маслом, имбирем и душистыми травами.
Анна без промедления придвинула блюдо к себе и, разделив краба пополам, взялась за нож.
– Я научу тебя, как надо их есть. Делай как я, и нож держи вот так. Меня научила одна старая рыбачка из гиенских ланд. Надо есть, не оставляя ничего, кроме скорлупы. У краба все вкусно, и его мясо имеет привкус моря.
Она ела, не глядя на сестру. Нож мелькал в ее руках. Изабелла не поспевала за Анной. Порой она как-то странно взглядывала на принцессу, но та не замечала этого, всецело занятая крабом и своими мыслями.
Разделавшись со своей половиной, принцесса осталась сидеть молча, медленно чертя кончиком ножа по скатерти. Взгляд ее стал отсутствующим, она чему-то улыбалась.
Изабелла управилась со своей половиной краба и ополоснула кончики пальцев в чаше с ароматизированной водой.
– О какой рыбачке из ланд ты только что упомянула?
Анна взглянула на сестру, словно отходя от своих мыслей.
– А? Да пустое. Случайная встреча, когда добиралась к отцу.
– Это та, у которой ты нашла пристанище, пока болела?
– Когда это я успела тебе столько порассказать?
– Да уж успела. Ты жила там со своим провожатым. С этим йоркистом Филипом Майсгрейвом.
Анна едва заметно кивнула и снова погрузилась в себя.
Изабелла не сводила испытующего взгляда с лица младшей сестры. Сколько раз она уже бывала свидетельницей такого отрешенного состояния Анны. Где, среди каких призрачных видений витает эта странная принцесса? Что с ней происходит? Какие тайны хранит этот зеркальный взгляд, что означают набегающие на ее лицо тени, выражающие то радость, то замешательство, то безысходную скорбь? В такие минуты Анна теряет контроль над собой, а Изабелла всегда старается докопаться до истины, уяснить наконец, что же таит в своей душе эта на вид простодушная, живая девушка. Вот и сейчас. Крабы, запах моря, какая-то рыбачка, йоркист…
– Нэнси! – окликнула она сестру.
Та даже не пошевелилась. Она сейчас находилась где-то далеко, во Франции, в Гиени. Ее глаза то светлели, то темнели.
– Нэн, сестрица, ты слышишь меня?
Слова Изабеллы прозвучали мягко и участливо. Она положила руку на плечо сестры, и та вздрогнула, словно лишь сейчас заметив, что она не одна.
– Что с тобой происходит, дитя?
Голос герцогини был полон заботы. Она села рядом и взяла руки сестры в свои. У Изабеллы были добрые светлые глаза, затененные длинными золотистыми ресницами.
– Нэн, девочка, что тебя гложет? Я ведь вижу, что с тобой что-то происходит. Ты несчастлива?
Анна хотела уйти от ответа.
– Несчастлива? Много ли ты видела на своем веку счастливых людей?
– Не хочешь – не говори. Только помни, что хоть я иногда и ворчу на взбалмошную Нэн, все же она дорога мне как никто.
Изабелла знала, что ее младшая сестра беззащитна перед добротой. Она может быть упрямой, капризной, вздорной, но когда с ней добры – неизменно уступает. Так вышло и сейчас. Плечи Анны вдруг поникли, на глаза навернулись слезы.
– О Изабель…
Она приникла к сестре, и та стала гладить ее по голове, по плечам, шептать ласковые слова утешения. Казалось, что Анна сейчас заплачет. Но вместо этого она выпрямилась, словно развернулась пружина.
– Я расскажу тебе… Мне это необходимо. Отец тоже хотел, чтобы я была с ним искренней, но ему этого не понять… А ты женщина, и ты так любишь Джорджа! У нас с тобой одна кровь…
Герцогиня боялась перевести дыхание. Если сейчас спугнуть Анну – она замкнется и ей уже никогда не проникнуть в ее тайну.
Анна глядела куда-то в сторону. Снова этот отрешенный взгляд, который так интриговал Изабеллу. И Анна поведала ей все: и как сбежала от Йорков и нашла прибежище у дядюшки епископа, и как тот решил отправить ее к отцу, избрав в попутчики тайного посланца короля Эдуарда Филипа Майсгрейва…
– От этого рыцаря исходила какая-то сила, я это сразу почувствовала, и он был так красив! И еще он погладил меня по щеке – очень нежно… Его рука была твердой рукой воина, а в этом жесте таилась необыкновенная ласка…
Изабелла уже догадывалась, о чем пойдет речь дальше, но пыталась разуверить себя. Ее сестра, конечно, всегда была простодушна, но не до такой же степени, чтобы потерять голову от первого же мужчины, который встретился на ее пути. Подумать только, и после этого ей посчастливилось стать наследницей трона!
Нет, этому лягушонку всегда неслыханно везло. В детстве ей сходили с рук любые выходки, она была любимицей отца, даже у челяди только и было разговору, что об Анне, хотя в ту пору она была всего лишь безмозглой дурнушкой, а она, Изабелла, слыла красавицей и леди большого ума. Теперь же младшая сестра снова опередила ее: Нэн – принцесса Уэльская и так очаровательна, что даже Джордж беспрестанно твердит о ней. И вот такое падение! Изабелла с затаенным злорадством внимала истории любви Анны, радуясь, что та не может в эту минуту видеть ее лица, ибо герцогине стоило огромных усилий сдержать себя и не выдать своих истинных чувств. Что она говорит, Господь всемилостивый?!
– Я так хотела его, что порой ощущала физическую боль. Меня никогда не учили тому, что таит в себе любовь, сколько радостных ощущений она дает. Малейшее прикосновение Филипа, взгляд, случайное слово, жест – все сводило меня с ума. Беспрестанно быть рядом с ним, зависеть от него и сдерживать себя… Я чувствовала, что слабею, и понимала, что и он замечает это, но уже ничего не боялась…
Их первый поцелуй во время шторма, когда она решила, что они погибнут… Затем ее обида, а потом – ночь в Бордо… Воспоминания об ослепительном счастье захлестнули Анну, и ее глаза засияли. Не было уже ни покоев герцогини Кларенс, ни Лондона, ничего… Был лишь ее рыцарь, его сильные ласковые руки, поцелуи, теплые, бессвязные слова любви, от которых исчезал весь мир… Лицо ее освещалось блаженством, ресницы дрожали…
– Замолчи! – вдруг взвизгнула Изабелла. – Замолчи немедленно!
Анна очнулась. На нее словно дохнуло холодом, и в ту же секунду она поняла, что натворила. Девушка испуганно вцепилась в резные ручки кресла.
Изабелла металась по комнате, словно зверь в клетке.
– О, какой стыд! – восклицала она, заламывая руки. – И это моя единоутробная сестра! Какой невыносимый позор!
– Если бы ты ничего не выпытывала, все это так и осталось бы во мне, – почти беззвучно прошептала Анна.
Изабелла зацепила шлейфом и опрокинула стул. Звук его падения немного остудил ее пыл. Она несколько раз осенила себя крестным знамением и подошла к сестре.
– Мне не следовало слушать тебя!
– Зачем же ты слушала?.. Могла бы прервать в самом начале.
– Но разве я могла подумать!.. Я решила, что тебе надо чем-то поделиться, испросить совета, поведать о своих заботах.
– Но ведь так и есть, Изабель!
Герцогиня всплеснула руками:
– Силы небесные! Видела бы ты себя! Ты сияла, как ангел во время молитвы, ты просто упивалась своим позором! А ведь все сие суть блуд – из числа тягчайших грехов…
– Вольно же тебе так говорить!.. Тебе, которую отец выдал по любви за того, на кого ты указала. А каково приходится мне?
– Чем же не угодил тебе твой супруг? Молод, красив, любит тебя безумно.
– Но он не Майсгрейв.
– Замолчи! Замолчи!
Изабелла затопала ногами и зажала ладонями уши.
– Никогда, слышишь, никогда больше не произноси при мне имени этого низкого негодяя.
Анна поднялась и подхватила с ларя свой плащ.
– Видимо, мне следует уйти. Ты в положении, а я разволновала тебя. Успокойся, ты больше не увидишь меня. По крайней мере, без особой на то нужды мы не встретимся.
Изабелла вдруг растерялась. Пусть Анна и по уши в несмываемом грехе, но она остается принцессой Уэльской. И, видит бог, это удача, что ей удалось раскрыть тайну сестры. Играя на ее нечистой совести, она могла бы подчинить себе Анну. Другое дело, что эта неразумная особа бесконечно упряма и не только не считает случившееся с ней чем-то предосудительным, но и просто упивается своим падением. Что ж, следует попробовать убедить ее в обратном.
– Нэн, погоди минуту. Присядь.
На какое-то время в комнате повисла тишина.
– Прими мои извинения, Анна.
Девушка недоуменно смотрела на сестру.
– Да-да, прости меня. Я не должна была тебя поносить, но пойми и ты меня. Все это… более чем неожиданно. Кстати, кто твой исповедник? – вдруг спросила она.
Вопрос застал Анну врасплох. Она исповедовалась довольно редко – то у настоятеля Вестминстерского аббатства, то у викария церкви Святой Бриджит, то у епископа Невиля. Но своей тайны не выдала никому, поскольку ни родной дядя, ни тем более чужие люди не вызывали у нее полного доверия.
Молчание затянулось. Наконец Анна ответила, что у нее трое исповедников.
– Вот видишь, – мягко заметила герцогиня. – У тебя нет собственного духовника. Одно это говорит о том, что ты не была откровенна и уже давно не знаешь покаяния. Грех, носимый в душе, – страшная вещь.
Анна не нашлась, что ответить, а Изабелла продолжала:
– Ты совершила прелюбодеяние, ты не раскаялась – и теперь сама убедилась, что не находишь себе места. Горько смириться с тем, что моя сестра – блудница, но еще горше сознавать, что она глубоко несчастна и в ссоре с Богом. Ведь я расспрашивала тебя неспроста. Ты рассказала мне обо всем, а теперь ступай исповедуйся – и увидишь, как станет легко. Все пойдет по-другому…
– Изабель, но ведь я…
– Ты хочешь меня уверить, что готова продолжать жить с такой тайной на душе?
– Но ведь именно моя тайна и давала мне силы!
– Ах, оставь… Поверь, если бы ты сразу покаялась и очистила душу, все это давно отошло бы в прошлое, мир и благодать снизошли бы на тебя, а смута и тоска развеялись бы как наваждение.
– Но ведь это любовь!
– Это блуд, а не любовь. Любовь двоих освящается узами брака, она несет радость материнства. Ты же тоскуешь по объятиям и ласкам своего рыцаря, что само по себе грешно…
– Нет, Изабель. Мне было бы довольно знать, что он жив, здоров и весел. Уверяю тебя, этого достаточно.
– Не уговаривай себя. Я отлично вижу, как ты измучена, как мечешься, не находя себе места. Ты покинула супруга, потому что не раскаялась в содеянном. Достаточно было бы твоего желания, чтобы у вас с принцем все пошло на лад. Как говорится, similia similibis curantur[33]. Наш отец выбрал тебе красивого, родовитого и любящего супруга, и если бы ты старалась, то стала бы счастливой.
Герцогиня сидела в высоком кресле напротив сестры, горделиво выпрямившись и расправив широкие складки парчового платья. Ее слова звучали уверенно и властно, и она видела, как все ниже склоняется голова Анны. Это словно придало речи Изабеллы еще больше жара и убедительности.
– Я хочу также, моя дорогая, чтобы ты хоть на миг забыла о себе и подумала о величии своего рода, о своем нынешнем положении. Ты не простая крестьянская девчонка, которая бездумно предается животной похоти. Ты принцесса! Ты выше прочих смертных. И я была бы плохой сестрой, если бы не напомнила тебе о том, что члены королевской семьи должны питать к себе уважение. Ты поднялась на вершину, и все остальное должно отступить. Принцесса Уэльская обязана жить интересами королевства, находя в этом удовлетворение и покой. Что значит рядом с этим какой-то мелкий вассал, которому, кстати, дала отставку Лизи Вудвиль, чтобы самой стать на время королевой? Думаю, моя сестра не глупее этой захудалой дворяночки и достойна того удела, который ей выпал!
Руки Анны бессильно перебирали рельеф подлокотников кресла. Голова поникла, по щеке скатилась одинокая слеза.
– Видимо, ты права, Изабелла, и я лишь попусту извожу себя. Ты говоришь то же, что и отец. Выходит, я слишком глупа, если думала иначе.
– Нет, дитя, нет, Анна, – ласково сказала герцогиня. – Просто ты надолго оторвалась от семьи и совсем запуталась. Обещай мне, нет, поклянись, что забудешь этого человека, что снова обретешь чистоту и благоразумие, станешь образцом для всех дам Англии!
Эти последние слова окончательно сломили Анну. Тяжесть долга угнетала ее. «Это ошибка, что я оказалась принцессой. Эта ноша не для меня». Внезапно она вспомнила пощечину отца. «Так или иначе, но он хочет того же, что и Изабелла».
Она выпрямилась и проговорила внезапно севшим голосом:
– Видит бог, сестра, ты права. И я сделаю все, чтобы забыть Филипа Майсгрейва. Я исповедуюсь и не стану больше мечтать о встрече с ним. Возможно, все это было зря с самого начала… Какого бы ты ни была мнения об этом человеке, он сказал мне то же, что и ты. Я действительно запуталась. Надеюсь, мне все-таки удастся стать любящей и верной супругой Эдуарду Ланкастеру.
Изабелла наклонилась и коснулась губами лба сестры.
– Да будет Господь милостив к тебе. – Она улыбнулась. – Я велю прибрать здесь, и мы сыграем в шахматы. Думаю, тебе стоит заночевать в Савое. Я не хочу оставлять тебя сегодня одну. Сатана на мягких лапах кружит близ души моей принцессы.
Она вновь была ласкова и любезна, но Анна чувствовала себя раздавленной и несчастной. Больше всего ей сейчас хотелось выплакаться. Она своими руками разрушила надежду, которая поддерживала ее все это время.
В покоях Изабеллы суетились слуги, унося столовые приборы. Вместо них появился шахматный столик с замысловато перекрещенными ножками и разделенной на поля столешницей из слоновой кости и черного дерева. Вырезанные из горного хрусталя и драгоценного черного коралла фигуры были до смешного точны в деталях – все эти короли, королевы, рыцари, лучники и прочие.
Когда сестры остались наедине, Анна послушно приняла предложенную партию. Изабелла рассчитывала, что игра хоть немного отвлечет сестру. Она твердо решила исполнить свой долг, убедив Анну в противоестественности ее чувства к Филипу Майсгрейву и приведя к послушанию. Если это удастся, то при малейших признаках своеволия Анны можно будет заставить ее действовать по-своему, пугая призраком прошлого.
Анна машинально сделала первые несколько ходов. Играла она хорошо, и сестра почти всегда проигрывала. Вот и сейчас, сразу же оказавшись в сложном положении, Изабелла прервала беседу и, подперев щеку, задумалась, глядя на доску.