Он выдерживал паузу. Пусть девушка промаринуется как следует. Он ходил украдкой подсматривать за ней. Он наслаждался ее тоскующим взглядом, которым она окидывала иногда торговый зал в надежде, что красавчик снова появится… Она томилась, она грустила, она вздыхала – и он ловил каждый вздох, поднимавший грудь невзрачной кассирши, высчитывая, когда будет «пора»…
Пока все укладывалось в самую примитивную схему: девушка здоровая, гормоны играют – а мужчины нет. Ей хочется «любви», эта дурь, к которой так склонны женщины. Она просто так в постель с мужчиной не пойдет – «секс» слово низменное, ей чувства подавай! А сама-то, милая, посмотри на себя: да кто же в тебя влюбится, в такую мымру? Ну же, открой глаза, глянь в зеркало! Приведи волосы в порядок, научись пользоваться макияжем, подтяни фигурку чуток, она у тебя ничего, но полнота уже наметилась. Работа сидячая, еще немного, и расползешься, как квашня! Ну же, деваха, давай, ради своего блондина! Подними свою толстоватую попу, пошевелись! Товар надо лицом подавать, милая, неужто сия простейшая истина до сих пор не коснулась твоего девственного мозга?
Нет, куда там! Она так и сидела в своей кассе серым крючком вот уже третью неделю и ждала его. Делая вид, что не ждет. Поразительно просто: все все хотят на халяву. Даже любви.
До чего люди ограничены… Тоска. Может, зря он все это затеял? Что нового он может узнать о жизни, уже изученной вдоль и поперек, как рисунок обоев на прикроватной стенке?
Ладно, так и быть: продолжим. Вдруг все-таки чего и получится из этой затеи…
Он явился тогда, когда Тоня перестала о нем вспоминать. Подмигнул, как старой знакомой: «Привет, русалка!» Она тихо ахнула от неожиданности и немного покраснела: вся очередь посмотрела на него, а потом уставилась на Тоню. Наверное, подумали: «Русалка? Эта моль бесцветная?»
– Привет! – ответила она, стараясь не показать смущения.
Он стоял сбоку от кассы, красивый до обморока, и сверкал улыбкой.
– Как дела? Много жертв утащила за это время на дно?
…Можно подумать, она и впрямь такая роковая женщина, что мужчины немедленно превращаются в утопленников, и складываются в штабеля в жирном озерном иле, и лежат там, склизкие и зелененькие… Бррр!
Тоня поджала губы. Она не знала, как отвечать, и предпочла сделать серьезный, сосредоточенный вид.
Наверное, он догадался, что его шутка не слишком понравилась. Он наклонился и тихо спросил:
– Ты когда заканчиваешь?
В десять. Она заканчивала в десять, о чем, поколебавшись, сказала ему. И в десять он ждал ее у магазина. Она так этому удивилась, что даже отчего-то расстроилась.
– Меня зовут Кирилл. А тебя?
– Антонина, – строго ответила она.
– Пойдем посидим где-нибудь, Антонина? Тут недалеко есть летнее кафе…
– Зачем? – еще строже спросила она.
– Просто так! – удивился Кирилл. – Поболтаем! Ты чего-то боишься?
– Вот еще! – фыркнула Тоня и пошла с ним в кафе.
Он назначил ей встречу, потом другую. Что-то все-таки зашевелилось в ее мозгу: приоделась, как могла, причесалась, даже губы подкрасила. Изменения скромные, почти незаметные, – но важно, что они были! Мужчина легко простит дурной вкус, нелепый макияж, вульгарное платье, но никогда не простит отсутствие желания ему понравиться. Антонина его выразила скудно, робко, – но выразила. Значит, игра стоит свеч.
Он рассматривал ее долго и внимательно. Он заметил все: и мурашки в вырезе платья, покрывшие грудь, – то ли от свежего вечернего ветерка, то ли от смущения; и как она отводила глаза, не умея выдержать мужской заинтересованный взгляд; и как теребила маленький дурацкий бантик, венчавший дурацкий, ханжеский вырез платья; и как нервно закладывала за уши выбившиеся из дурацкого хвостика пряди волос…
Он наслаждался. Он впервые наблюдал за женщиной. Раньше он втягивался с ними в отношения, а в них его интересовали только собственные ощущения и, в особенности, зоркая охрана границ своей неприкосновенной личности, за которые никому не позволялось переходить. Теперь же, свободный от этой заботы, он был независимым наблюдателем – и он жадно впитывал каждую деталь. Он был зрителем, и зрелище игралось только для него: он оплатил этот спектакль целиком, как оплачивают в поезде все купе за право не иметь попутчиков.
…Кирилл вел себя очень вежливо, ненавязчиво, ни на что не намекал, рукам воли не давал, – что Тоня очень ценила. Их встречи вечером в кафе потихоньку стали привычкой.
Он был по-прежнему мил и внимателен. Тоня не переставала изумляться. Он говорил: мне с тобой интересно. Он говорил: ты не такая, как другие. Он говорил: в тебе есть что-то настоящее. Он говорил: ты сама себе цены не знаешь.
Он говорил… И Тоня плыла на волнах неведомого блаженства. И соглашалась на новую встречу, хотя в груди было отчего-то тревожно и прохладно. Слишком они не равны, этот красавчик и она. Что-то в этом таилось неправильное… Но он был так нежен, так предупредителен, что ее страхи, мазнув бархатным крылом ночной бабочки по щеке, растворялись бесследно в темноте. О них легко забывалось, его восхитительное лицо было напротив, чуть размытое в сумерках, чуть растворенное в свежих и пряных запахах вечера, наполнявших веранду кафе, – и у нее возникало чувство, близкое к экстазу. Ей хотелось взять его в руки, как некую драгоценную субстанцию, и, соединив ладони, поднести это чудо к лицу, вдохнуть его, умыться им, – и потом спрятать его у себя на груди, возле сердца…
…Она так сурово недооценивала себя, эта глупышка, что ее чувство было больше похоже на религиозный экстаз. Следовало что-то с этим делать, причем срочно. Не хватало только, чтобы она начала молиться нанего, фанатичка! Нет ничего хуже женщин, которые конвертируют свое неудовлетворенное либидо в духовные порывы.
Пора ее трахнуть и поставить, таким образом, вещи на свои места. Сломать ее ханжеское целомудрие результат дурного воспитания – проще простого. Даже скучно. Он бы, пожалуй, предпочел потянуть…
Но нельзя. Ханжество – страшная вещь. Его опасно прикармливать пищей для сомнений, иначе оно пустит метастазы. Все туда же, во мнимую духовность извращенного либидо… Поэтому следовало действовать быстро, не давая опомниться кассирше. Увлечь ее так, чтобы она забыла обо всем, чтобы она сама сломала собственное сопротивление и избавила его от этой нудной работы.
Еще неделя, максимум две, – сказал он себе. И от ее глупых страхов и сомнений ничего не останется, готов держать пари!
…Кирилл завоевал ее доверие в считаные дни, завладел ее мыслями и душой за одну декаду. И еще спустя неделю – ее телом.
Оказалось, что Тоня до сих пор не знала, что такое секс. Под этим прозаичным словом она понимала определенный физиологический процесс, который способен доставить определенное удовольствие. Без него можно было легко обходиться, как, скажем, без лишней конфеты, которые Тоня любила, но старалась от сладкого воздерживаться.
Но до сих пор она не могла себе даже представить, что два тела, соединившись, могут стать космическим кораблем, на котором душа улетала к звездам, чтобы напиться их энергии… Возвращаясь, Тоня светилась их светом, и тихая музыка звезд исходила от нее, неслышная, как благодать.
Ее любовь к Кириллу стала всепоглщающей. Она попросту жила теперь им и была безмерно счастлива. Только одна мысль заботила и занозила: что он в ней нашел? Тоня непременно решила бы, что он альфонс, если бы она была богатой. Но она была нищей, а он, ровно наоборот, богатым! Красивый, нежный, щедрый – не мужчина, а сказка! За последнее время у нее появились вещи, о которых она не смела и мечтать. Изящное колечко с изумрудом, оправленным бриллиантиками, два великолепных костюма из дорогих бутиков, золотой браслет, – «это я тебя окольцевал, – шутил Кирилл, – чтобы ты от меня не сбежала!»
Как будто она могла сбежать! Как будто ей было куда бежать…
Но что же он все-таки в ней нашел?! Тоне очень не хотелось задавать этот вопрос: таких идиотских вопросов не задают! И все же не выдержала:
– Что ты во мне нашел, Кирилл?
Он молчал. Он задумчиво смотрел на нее. Он провел рукой по ее животу, снизу вверх, потом сверху вниз… Он очертил пальцем овал ее лица, потом прошелся по контуру губ…
– Ты великолепна, Антония.
Он почему-то звал ее так, на западный лад.
– И самое великолепное в тебе – это то, что ты об этом даже не догадываешься. Ты ничего из себя не строишь, ты не стараешься подать себя… Ты даже не знаешь, как мне это дорого.
Боже! Знал бы он только, как ей, ей это дорого!
Против всех ожиданий, в постели она оказалась на высоте. Она все делала всерьез, почти религиозно, – и в этом было нечто весьма притягательное. По крайней мере, это отличало ее от большинства девиц, которые отдавались с привычным равнодушием, уступая мужскому натиску в надежде, что из этого вдруг да что-нибудь выйдет поинтереснее: замужество или, на худой конец, подарок. Антония (так он ее прозвал ради экзотики) ничего не смела просить, даже мысленно. Она отнеслась как к чуду ко всему, что с ней происходило, и была безмерно благодарна кудеснику, который ей это чудо подарил.
Он подсматривал за ней, жадно впитывая в себя все перемены, с ней происходящие. Как налилась ее кожа ровным розовым цветом, как засиял овал лица, как иногда раздувались ноздри и вздымалась грудь, – видать, вспоминала их постельные утехи… Что ж, начало было положено удачно. Теперь потихоньку, полегоньку будем двигаться дальше. Будем лепить нашу Галатею. Делать из этого нелепого чучела – женщину!