Научиться любить было непросто.
Окна в Обители Келлса были невероятные, а в кабинете хозяина – уж тем более. Я протирала тряпкой решетчатые ставни-жалюзи, выполняя ежедневную уборку. Планки раздвигались, впуская свет и открывая вид на реку вдали. Река Демерари бурлила коричневыми и белыми водами, по которым плоскодонки перевозили товары на самый большой остров колонии. Кое-какие из этих товаров были совсем как я – чернокожие и перепуганные, только без живота.
Опустив ставни, я закрыла подъемное окно и взялась за стекла – двенадцать прямоугольников, что отделяли меня от внешнего мира. Прежде я никогда до них не дотрагивалась, никогда не подходила так близко, чтобы коснуться хоть пальцем. В совином доме па не было стекол, только ставни. Окна в хижине мами… были лишь дырами в обмазанных глиной стенах. Ставнями служили просто старые доски, что защищали нас от дождя.
Я прижалась лбом к стеклу, такому крепкому, холодному и далекому от полосок лужайки, которые виднелись в щели ставень. Пейзаж – украшенный кустами белого гибискуса и тонкими стрелками жар-травы[27], облегчающей лихорадку, выглядел так, будто я провалилась в одну из книг, что читал па.
В своих мечтах я все так и представляла. Здесь, в Обители, Обители Келлса, я могла выйти наружу, учуять медовый запах цветов, послушать, как поет колибри, пощипывая алмазные лепестки.
Мами с удовольствием бы что-нибудь здесь выращивала. В глубине души я страдала по ней, по Лиззи. Как же мне наслаждаться покоем и тишиной Демерары, когда они застряли в ловушке на плантации па?
– Долли…
Я вздрогнула и слегка ударилась о стекло.
С черной треуголкой в руках, новой, с невысокими полями, у двери стоял Келлс. На нем были охотничий кафтан и темные бриджи. В таком виде он предпочитал исследовать земли колонии, нетронутые пространства нового мира. Уж не знаю, как Келлс справлялся с удушающей жарой в таком плотном наряде.
– Как ты, Долли?
Я отошла от окна, придерживая выпячивающийся живот.
– Вам что-нибудь нужно, сэр?
– Мы мало видимся. Очень мало с тех пор, как вы с Китти прибыли в Обитель.
– Просто я медленно двигаюсь. Наверное, неправильно спала.
Келлс вошел и с прищуром глянул на меня хмурыми, будто ненастный день, глазами.
– Не слыхал, что существует правильный или неправильный способ спать…
Не желая выслушивать очередную нотацию или притворяться, будто напряжение, возникшее между нами, – не моя вина, я повернулась к окну и принялась поправлять бархатные портьеры.
– На небе столько туч, сэр. Вы уж поплотнее натяните шляпу. Я-то знаю, как вы любите свои шляпы.
За моей спиной он подошел к полированному столу орехового дерева и провел рукой по крышке.
– Никакой пыли, даже когда ты в таком положении.
– Разумеется. Я же не хочу, чтобы вы сочли меня пропащей. Еще более пропащей.
– Я так не считаю, Долли. В прошлом мы говорили о вещах постыдных. Больше этого не нужно.
В его голосе сквозило осуждение, и внутри я вспыхнула. Когда мы с Китти только приехали в колонию, я принялась творить разные безрассудства. Узнав, что ношу очередного младенца Николаса, я словно немного обезумела. Днями усердно трудилась на плантации Келлса, а ночами отплясывала с матросами на балах мулаток. В прибрежных борделях продавала свое никчемное тело.
Это было глупо.
Я зарабатывала деньги для выкупа. Но на самом деле усмиряла свой непокорный дух. Я не видела в себе ничего хорошего. И Келлс тоже никогда не увидит.
Я набрала побольше воздуха, выдохнула и изгнала чувство вины, а потом свернула тряпку для пыли.
– Я почти закончила.
– Возможно, сегодня я останусь в Обители. Тебе может еще понадобиться моя помощь.
– О чем это вы? Мне тут никто не нужен. Особенно сиделка.
Он досадливо потер шею, и я пожалела о своих словах.
Келлс уставился на бумаги на столе, а меня отвлекла грызущая боль в пояснице. Наши отношения становились все более неловкими. Когда мы сюда только приехали, Келлс вел себя по-отечески, переживая о моих печалях и настроении. Потом принялся давать братские советы, когда я загоралась гневом или меня ловили на выходе из Обители.
Теперь я стала слишком грузной и не могла так легко улизнуть.
И как же нам быть? Лишь оставаться хозяином и служанкой.
– Тебе больно, Долли?
– Нет. – Я принялась перебирать стопку бумаг. Казалось, наиболее безопасно всматриваться в счета Келлса и его деловые письма. – Мне не нужны особые привилегии, ничего не нужно. Я стараюсь стать лучше.
– Не стоит так суетиться. Отдохни. У меня есть и другие слуги. Земли здесь процветают, гораздо лучше, чем на Монтсеррате. Я знал, что так будет.
– Другие слуги? Рабы или свободные люди?
Он положил кафтан на спинку стула, а треуголку на стол.
– Я нанимаю столько, сколько необходимо, как всегда.
Так вот как он оправдывает то, что владеет рабами?
– Значит, теперь, когда поселенцы вовсю застраивают Демерару, вам приходится часто нанимать людей?
– Труд востребован. И чем дальше в глубь острова, тем больше. Этот остров – просто благословение.
– А владеть землей и рабами – это власть. То, что нужно честолюбивому человеку.
– Что плохого в честолюбии? Помнится, и ты когда-то такой была.
Была.
Неужели Николас все это из меня выбил? Я скрывала свои ночные кошмары от Китти. От сестры осталась лишь оболочка, тихая, едва заметная. Да и я была не лучше. Страх увидеть уродливую физиономию Николаса, боязнь, что он выскочит на меня из засады вместе с ловцами беглых рабов, должны были поселиться у меня в душе, усмирить и заставить затихнуть. Но успокоиться я не могла. Именно тогда воспоминания и застывшие посмертные маски сильнее всего набрасывались на меня. Я и дышать была не в силах.
– Долли…
Кулаком я стукнула по стопке бумаг на столе.
– У меня были мечты, но поскольку я совершала ошибки, для меня все кончено. Я распутничала. Я делала все, чтобы забыть его прикосновения.
Я безразлично посмотрела в ореховые глаза Келлса, тот поджал губы и подошел ближе.
– Перед тобой все еще лежит весь мир. Ты просто маленькая девочка, которая оказалась в положении женщины.
– Так вот что вы обо мне думаете? Помнится, вы говорили, что я храбрая.
– Ты храбрая. Смелая и отважная, но то, что ты дуешься, поскольку я не согласен с твоим выбором, выдает твой возраст.
– Мне почти пятнадцать, скоро я снова стану матерью, я старуха. – Я охнула от острой боли, пронзившей поясницу. – Может, это вы тут ребенок. Злитесь за то, что я натворила. Все никак меня не простите.
Он навис надо мной, но я стояла в его тени и не боялась. Келлс – не Николас. Он никогда бы не ударил меня за то, что я высказалась.
– Разочароваться и злиться – есть разница.
– Кажись, вы себе такую роскошь позволить не можете.
Келлс вымученно вздохнул. Он подошел к большому окну и стал стягивать перчатки для верховой езды.
– Ненавижу ненастье.
– Вы про плохую погоду?
– Да.
– Плохая погода мешает вашей семье приехать сюда с Барбадоса.
Он уставился на меня, я – на него, в глазах его отражался то ли огонь, то ли буря с градом.
– Я построил этот дом и восстановил тот, что на Монтсеррате. Но для Келлсов из Европы он недостаточно хорош. А моя тетя с Барбадоса слишком стара для путешествий.
– Жаль.
Теперь его взгляд полыхал огнем.
– Мне твоя жалость не требуется.
– Опять я не то сказала. Должно быть, вы скучаете по своей семье, как я по мами и Лиззи. Как я скучаю по вам.
– По мне? – Он повернул голову ко мне, потом посмотрел вниз. – Я же здесь.
– Но мы не в ладах. Я скучаю по другу, который был у меня на Монтсеррате.
Он поджал губы, потоптался ногами в блестящих черных сапогах.
– По тому, на кого ты не могла положиться. Кажется, так звучали твои слова.
– Слова маленькой девочки, на которую вы злитесь? Если вы согласитесь снова выслушать ее, она скажет, что сожалеет.
Он потянулся к моей руке. Я чуть-чуть поморщилась, но не из-за него, а из-за боли, вновь пронзившей поясницу.
– Помню, она сердилась по праву.
– Она хочет получить прощение. Прощение за то, что втянула вас в дела, в которых вы не хотели участвовать. Прощения за то, что ходила в бордели, что вела себя как безумная, что была переполнена яростью.
– С этим покончено, Долли.
– Я уже не хожу на пристань, кто ж меня купит с таким пузом. – Боль, резкая и жгучая, охватила спину. Я согнулась, задирая узкую зеленую юбку. – Простите…
Келлс обхватил меня, будто знал, что у меня подогнутся колени. Я привалилась к нему.
– У тебя схватки, родовые схватки, Долли.
– Если помру, так пусть не явится вам мой призрак.
– Я в эту чушь не верю. Добрые католики не суеверны. Я все еще твой друг. Я помогу. Ребенок на подходе.
Келлс поднял меня на руки.
– Полк! Миссис Рэндольф!
Дворецкий не отозвался. Как и суетливая кухарка, миссис Рэндольф.
– Я их не видела, мистер Келлс, – захныкала я.
Отошли воды. В прошлый раз все было иначе, но тогда я и не сражалась так с Николасом, как в кабинете отца.
– Да где же миссис Рэндольф и Полк? – Он принес меня в мою комнату.
Моя сестра сидела на кровати и шила детское одеяльце. Глаза у нее стали как блюдца.
– Китти, – начал Келлс, – ты знаешь, где Полк или миссис Рэндольф?
Она покачала головой.
Каждый мускул у меня в теле сжался, и Келлс перехватил меня крепче.
– Беги найди Полка, твоей сестре нужна помощь.
Китти не шелохнулась.
– Молю, сестренка, – простонала я. Для Китти задача была сложной. Бедняжка все время сидела в комнате. Страх держал ее здесь, но мне нужно было, чтобы она помогла мне, не то я бы померла. – Наберись смелости ради меня.
Сестра подалась вперед, потом побежала.
Келлс поставил меня на ноги, но я тяжело привалилась к нему, и он обхватил меня за живот.
– Если миссис Рэндольф не появится, быть мне сегодня повитухой.
– Вот уж нет.
– Нужно вытащить ребенка. Кто ж еще это сделает?
Больше некому. Женщины умирали, если ребенок не разворачивался. Я видала такое в лазарете. Я закричала, и Келлс снова крепче меня обхватил.
– Не хочу умирать, пока мои мечты не сбудутся!
– С тобой и с ребенком все будет хорошо, Долли. Слышишь? А теперь подвигайся. Так рожают египтянки, даже их царицы.
– Подвигаться?
– Шевели бедрами. Как ты танцевала, пока протирала пыль.
Слезы превратились в смех, я обняла Келлса, будто он принадлежал мне, а ребенок был его.
– Я никуда не уйду, девочка.
В комнату ворвался Полк – никогда до него я не видела таких смуглых лысых здоровяков.
– Масса Келлс, что случилось? Ох, дьявол, она ж вот-вот лопнет.
– Найди миссис Рэндольф, или роды будем принимать мы с тобой и Китти.
– Нет уж, я как-нибудь выкручусь, но ничего вы не увидите.
Полк хохотнул, хлопая себя по ноге.
– Она на плантации! С полчаса как ушла.
– Китти, принеси с кухни самый острый нож. Полк, возьми повозку и привези сюда миссис Рэндольф. Если ребенок не захочет ждать, я возьму стул и помогу. Собственно говоря, принеси-ка сюда стул.
Полк сбегал в столовую за стулом – резным, богато украшенным. Келлс уселся и усадил меня себе на колени, предварительно широко расставив ноги. Если что-то вывалится, то не встретит помех.
– О, масса сам будет помогать рабыне!
– Иди уже, Полк! – прорычал Келлс.
Дворецкий умчался прочь.
– Как известно, так рожала даже царица Клеопатра[28]. Я многое узнал, когда потерял сына.
– Что? – Я снова закричала, наполовину от схватки, наполовину от удивления, что у Келлса была семья. Он никогда об этом не говорил и никогда не привозил их на Монтсеррат. – Сын? У вас были сын и миссис?
– Я все потерял, когда он умер.
«Все» – означало, что никого не осталось. Я ему посочувствовала, но тут же вздрогнула от очередного толчка, сотрясшего мое нутро.
– Не бросай меня, Джон Козевельд Келлс. Не рассказывай о том, что увидишь. Никаких сплетен.
Пальцы его обхватили мой живот.
– Не буду, Долли.
Если не помру от стыда, еще долго проживу.
И все же это – Келлс, который держал меня, был рядом, пока я рожала, – казалось очень правильным.
Полк играл на скрипке на заднем дворе кухни. Последние лучи заходящего солнца осветили сумрачное небо; посиживая на ступеньках, я любовалась обширными землями Обители Келлса. На полях колыхался тростник, прекрасные зеленые побеги росли гуще, чем на всем Монтсеррате. Красная почва, богатая минералами, подходила ему больше, что пепельно-серый грунт дома.
Из тростника Келлс производил ром, а не сахар. Выбор казался правильным, на католическом Монтсеррате с этим возникли бы сложности.
«Добрый тростник не должен служить дьявольскому пойлу», – сказали бы там.
Я тосковала по густым рощам и холмам, по молебнам Господу. По гимнам. Келлс напевал моей дочке Шарлотте гимн, который пела мне и Китти мами.
Rop tú mo baile…
Не знаю, что это означает, но, заслышав его, я понимала, что наше пребывание в Обители правильно и благочестиво.
– Пойдем-ка спляшем, мисс Долли. – Полк снял черный как смоль камзол, что носил в доме, и остался в белоснежной рубашке.
Приятный мужчина. Полон жизни, его гладкая лысая голова потела от зноя; он трогал струны смычком конского волоса. В его музыке сквозила печаль, потом торжество – что-то далекое и радостное.
Мелодия была мне незнакома, она будто вгрызалась в мое нутро, но одной лишь радости я не хотела. Я хотела всего.
Теперь, когда стало ясно, что Шарлотта выживет, я снова начала мечтать. Мое здоровое дитя любило музыку. Она улыбалась, когда мы с Китти напевали ей, склонившись над чудесной колыбелью красного дерева с резными бортиками, которую подарил Келлс.
Китти всегда оберегала Шарлотту.
Сестренка стала выше, но разум ее больше не предавался мечтам, подобно моему. Она все еще оставалась маленькой девочкой, что застряла во вчерашнем дне – дне перед свершившимся на рыночной площади ужасом.
Моя маленькая ласточка начала выздоравливать. Даже внешне держалась немного увереннее, но я сомневалась, что вновь увижу в ней ту храбрость, с какой она напала на Николаса. Ее сияние погасили. И я не знала, как его вернуть.
– Ну же, мисс Долли, – позвал Полк. – Спляшем!
Из кухни выглянула миссис Рэндольф.
– А ну, не приставай к ней. От прыжков на жаре она зачахнет.
– Я не такая неженка, мэм, но музыка и правда хороша.
Домоправительница – причудливое слово, обозначающее кухарку, прачку и любую другую прислугу, необходимую, чтобы содержать дом в порядке, – была высокой женщиной с коротко стриженными курчавыми волосами. Со мной держалась настороже, все время следила, когда я относила Келлсу ужин. Ей не нравились наши долгие беседы о политике Демерары. Она вообще не хотела видеть меня здесь.
Несколько рабов и один из молодых управляющих подошли к открытой площадке. Полк все играл и играл.
Вскоре к остальным присоединилась толпа, вернувшаяся с поля и собственных наделов. Все танцевали.
Келлс не скупился на одежду. Женщины носили платья из ткани подороже, чем холстина. Никто не разгуливал босым.
Некоторые из работников Келлса были свободны, но большинство – нет. Однако и рабы, и свободные держались за руки, скакали вместе и смеялись. Келлс был хорошим хозяином, если человека, владеющего другими людьми, вообще можно назвать хорошим.
Разве эти люди не желали свободы? Многие проводили часы отдыха на рыбалке у ручья за полями и не пытались заработать больше денег.
Притопывая ногой, Полк продолжал играть, его музыка звучала громко, горделиво и радостно. Если я топаю в такт, хотя знаю правду, – я предатель? Стоит смениться хозяину или надсмотрщику, и вся эта мнимая радость исчезнет.
Разве я сама не была бы по-прежнему счастливой дурехой, которая проводит дни в ожидании па, если б не похоть Николаса?
Миссис Рэндольф подняла упавший с моих кос шарф и подала мне.
– Коли так головой трясешь, может, спляшешь? Не дурно ли тебе?
– Нет, мэм, все хорошо. – Я вздохнула, поправляя волосы. – Все такие счастливые.
Вероятно, это не мое дело – расспрашивать, сеять семена раздора, быть источником неприятностей, пока я сама не свободна, пока не могу прокормить Китти и Шарлотту без протекции Келлса.
Он не был моим хозяином. Но стоит Николасу подняться по реке Демерари…
– Давай, девчушка!
Она потрогала меня за плечо, я подпрыгнула и едва не свалилась со ступенек.
– Ох, миссис Рэндольф, вы меня напугали.
– Больно ты задумчивая. Уже больше спишь, когда малышка не просыпается ночью?
– Немного больше, но все равно не хватает.
Она похлопывала себя по бедрам в такт мелодии, белый фартук с оборками поверх длинной пышной юбки серого цвета колыхался из стороны в сторону.
– Не торчи тут, как сучок на бревне. – Миссис Рэндольф протянула ко мне бронзовые руки. – Полк вон как ладно играет. Хорошо потрудилась, так хорошенько попляши.
Мы соединили ладони и стали кружиться. Круг за кругом, пока легкие не наполнились воздухом, а голова не поплыла.
Мне нравилась музыка.
Кроме того раза, когда я двигала бедрами, рожая Шарлотту египетским способом, я делала это не часто.
Казалось, так неправильно, ведь этим я занималась в борделях.
Я закрыла глаза и позволила мелодии собой овладеть. Музыка медленно и нежно скользила по моей коже, пробегая по груди, стекая к бедрам. Мы закружились быстрее. Тонкие пряди моих волос снова выбились из-под шарфа, хлестали меня и щекотали нос.
Но это была радость.
Кто знал, что моему телу это необходимо? Чтобы стать счастливой, мне нужно было чувствовать мелодию от макушки до пальцев ног. Ритм был таким целительным.
И тут посреди танца мелодия оборвалась.
Раздались вздохи.
Все взгляды обратились на дверь кухни.
Миссис Рэндольф отпустила меня, и я едва не упала.
– Мистер Келлс… – сказала она, разглаживая передник. – Не ждали мы вас так рано.
Из рукавов кафтана цвета кокосового ореха торчали белые рюши сорочки, длинный камзол был такого же орехового оттенка. Аккуратные белые штаны безукоризненно заправлены в чулки. Он выглядел очень изысканно, изысканно и чопорно.
– Встреча прошла ужасно, мэм. Я принес извинения и отправился домой, не дожидаясь обеда.
Он постучал по полу ногой. Гладкие туфли черного шелка украшали серебряные пряжки. В таких только и танцевать!
Он приложил руку ко лбу, осмотрелся и покачал головой, глядя на Полка.
– Как у вас весело. А там меня не соблазнило даже контрабандное шампанское.
Шампанское? Я слыхала, плантаторы его очень ценят. И все же Келлс вернулся к нам. Медленно спустившись по ступенькам, он прижал пальцы к губам.
– Так вот чем вы тут занимаетесь, пока меня нет?
Повисла тишина, но потом раздался смех Полка.
– Масса, уж вы-то помните, каким были в молодости! – Он снова начал пощипывать струны скрипки. – Необузданным и веселым!
Необузданный Келлс? О нет.
Полк заиграл еще одну зажигательную мелодию, еще быстрее, чем прежде. Но потом остановился и опустил смычок.
– Но, может, вам больше эта по нраву…
Он стал проворно пощипывать струны пальцами, инструмент замурлыкал. Ритма у мелодии не было. Возможно, это гимн. Да, определенно церковная музыка.
Полк поклонился и принялся кружиться, как марионетка, подвешенная на нитках. Из штанов выбился хвост сорочки. Он смахивал на петуха.
Келлс невозмутимо смотрел, потом рассмеялся.
– Прекрасный менуэт, сэр. Кажется, это твое призвание. Ты мог бы стать виртуозным скрипачом! – Он захлопал – сначала медленно и негромко, потом все быстрее. – Давай заново. Я не из тех, кто портит веселье.
Полк усмехнулся, и в его черных глазах, кажется, мелькнул озорной блеск.
– Покажите нам тот чудной менуэт, масса.
– Мне нужна для него пара.
Он смотрел на меня, но все же повернулся к миссис Рэндольф.
– Вы помните менуэт, мэм?
– Да, сэр, но это танец для молодых. Лучше спляшите с мисс Долли.
Он изящно поклонился домоправительнице, потом скользнул ко мне.
– Станцуем, Долли? Полк, в конце ускорь немного, до аллеманды.
Келлс бросил свой кафтан миссис Рэндольф, жестом велел мне следовать за ним, а потом вышел в центр площадки.
– Готова ли ты? Танцевать на всеобщем обозрении?
В его голосе звучал вызов, и это было необычно. Уже второй раз он признал, что видел, как я танцую у него в кабинете.
– Так что же, Долли?
Я не упускала ничего, что могло бы доставить ему радость. С утра он хмурился, читая письма за завтраком.
– Да, я спляшу с вами.
– Хорошо. Повторяй за мной, но в другую сторону. Будто мы зеркало, половинки одного целого. И когда я приближаюсь к тебе – делай то же самое.
Я с легкостью подчинилась. Нас связали жизнь и смерть. Мы видели застывшее в смерти лицо миссис Бен, он принимал мою Шарлотту, вытаскивал пальцем слизь у нее изо рта, чтоб она смогла дышать, и был так горд, словно он ее отец, – это неразрывно нас связывало.
– Подождите.
– Что? – склонился он ко мне.
Я потянула за черную ленту в его темных волосах и распустила их, чтобы они ниспадали свободно, как мои косы.
– Теперь мы и правда будто зеркало.
Локоны у него длиной доставали до плеч.
– Начинай, Полк!
Зазвучала музыка, но от ее ритма и взгляда ореховых глаз Келлса мое сердце пустилось вскачь.
Он шагнул назад:
– Смотри и отражай.
Мне не нужно было этого говорить: его щеки порозовели, взгляд горел огнем. Может, в нем отражались мои мысли о нас с ним в объятиях друг друга? Тогда нас бы не разделяли шесть футов.
– Покажите мне, Келлс…
– Ты… ты стой там. Следи за моими ногами и повторяй.
Он поставил одну ногу перед другой, скрестив в коленях, и пошел, будто по тонкой веточке.
Я сделала то же самое.
– Я протяну к тебе руку, Долли. Возьмись за нее, но медленно.
Я послушалась.
Наши пальцы соприкоснулись, и мы закружились.
– А теперь, Долли, аллеманда!
Полк заиграл быстрее.
Келлс склонился ко мне, уцепился за пальцы и принялся кружить меня, держа за руки, будто описывая восьмерки.
Музыка звучала в такт биению моего колотящегося сердца. Оторвав взгляд от пылающего жаром мужчины, я увидела, что все вокруг пляшут. Келлс сжал мою руку крепче, и я снова посмотрела на него.
Он понял, что я отвлеклась, но не догадывался: для нас обоих будет лучше, если я перестану думать о нем, о прикосновении его губ.
Все танцевали и кружились. Голубое небо окрасилось лиловым и красным. Уже совсем смеркалось, но я не хотела, чтобы это заканчивалось.
Пальцы сплелись с его пальцами, меня влекло к нему… Я хотела Келлса, но ради Китти и Шарлотты не могла себе позволить потянуться к этой далекой звезде и упустить ее.
– Ты хорошо танцуешь, Долли. Надо будет потом показать тебе другие фигуры.
– Там нужно больше держаться за руки, как в аллеманде?
Он слегка улыбнулся и отпустил мою ладонь.
– Возможно. Я буду у себя в кабинете. Когда закончишь тут, принеси мне туда чай.
Он поклонился и вытер шею. Взял свою ленту и кафтан у миссис Рэндольф и пошел в дом.
Домоправительница прищелкнула языком.
– Я сама отнесу ему чай, Долли. Иди к своей малышке. Знай свое место да не пытайся скакнуть выше головы.
Она зыркнула так, будто хотела проглотить меня целиком. Я замерла.
– Да, мэм.
Но предательские ноги повторяли фигуры нового танца, который я только что выучила.
Миссис Рэндольф видела разгорающееся во мне пламя. А я гадала, заметил ли его Келлс.
Ангельская песнь доносилась ко мне в комнату, просачиваясь в щель под дверью. Приглашенные музыканты на вечере Келлса уже начали играть. Мелодия была похожа на менуэт Полка, и я стала покачиваться под музыку.
Моя годовалая малышка, Шарлотта, наконец уснула, посасывая пальчик. Идеальная малютка с налитыми, словно абрикосы, щечками, круглыми и прелестными. Глаза у нее были карими, как у мами, а кожа немного темнее, чем у Лиззи, по крайней мере так мне помнилось.
Волна печали омыла меня. Несколько дней назад Лиззи исполнилось три. С тех пор, как я последний раз целовала ее щечки, прошло почти два года.
Мне хотелось, чтобы Шарлотта и Лиззи росли вместе. Я скучала по мами. Мне нужно было, чтобы она снова стала нам с Китти матерью. Растить сестру и дочь – очень тяжело.
Умом Китти осталась девятилетней или, может, даже младше. Речь ее была как у маленькой девочки. Временами казалось, Китти застряла в том дне, на рынке. Возможно, закрывая глаза, туда она и переносилась.
Я не имела права никому указывать, как долго горевать, однако не знала, достаточно ли сестре одной меня, все ли я сделала, чтобы помочь ей вырасти и почувствовать себя в безопасности, захотеть жить за пределами нашей комнаты.
Я не рассталась со своими мечтами. Я хотела твердо встать на ноги. Хотела выкупить нас, обзавестись большим домом и землей. Тогда у Китти будет возможность оставаться ребенком вечно.
– Долли, ты такая грустная. – Китти, сидя на полу, играла с деревянной полированной куколкой, которую дал ей Келлс. У той были подвижные тряпичные руки и ноги на шарнирах. Такой же костяной корсет, как у меня, и пышная нижняя юбка, что подарил мне хозяин Обители.
Я покачивала бедрами из стороны в сторону. Юбка в форме купола скрывала их целиком. Новое платье было пышным. Кажется, мне это нравилось.
Когда я войду в комнату, все меня заметят.
– Со мной все хорошо, сестренка. Просто привыкаю к новой одежде. Хочу выглядеть как подобает для него.
– Не бойся, Долли. Сегодня у Келлса прием. Ты умеешь подавать чай. Все будет хорошо.
Я одернула юбку и белоснежную сорочку, глядя, как волной колышется ткань. Келлс приобрел ее специально для меня, никаких обносок. «Приобрел» – одно из новых слов, которым он научил меня в своем кабинете. Мы многое узнавали, когда Келлс, вернувшись из церкви в воскресенье, читал нам.
Из англиканской церкви – строения из дерева и стекла, а не со службы в роще. Он обратился к английскому богу, как его британские друзья, которые сегодня придут на прием в Обитель.
– Ты такая хорошенькая, Долли. Когда закончишь, приходи со мной поиграть.
– Спасибо, Китти, только я не знаю, надолго ли все это затянется.
Я заработала шанс обслуживать прием, а не просто подглядывать из кухни. Келлс проявил доверие, позволив мне крутиться вокруг своих политиканов.
Это означало, что нужно не просто красиво одеться.
Я разгладила свой накрахмаленный фартук. Он похрустывал, пока я завязывала ленты.
– Китти, будешь хорошей девочкой, присмотришь за Шарлоттой?
– Ага. Никто ее не заберет. Держи, Долли! – Китти протянула мне ожерелье. – Я сделала его для тебя.
На тонкую полоску кожи сестренка нанизала раковины-каури – блестящие, выкрашенные в красный и золотистый цвет.
Оно походило на четки мами, с которыми я молилась, поминая в молитвах ма и Лиззи.
– Очень красиво, сестра.
Другие слуги Келлса не носили украшений, но я не желала быть такой, как все.
Надев ожерелье, я принялась рассматривать свою фигуру в зеркало. Не сказать, что кожа да кости. Грудь у меня была пышная. Снова показалась талия, тонкая, узкая, а округлости ягодиц и бедер скрывал наряд.
Цвета, тусклые и темные, на моей коже казались такими безрадостными, – плохо. На юбке не было ни рисунка, ни полосок. Так не станешь своей в мире Келлса.
Проснулась Шарлотта, она приподнялась, держась за бортик кроватки, и чмокнула меня слюнявым ротиком.
– Ма-ма…
Такой милый голосок!
Китти вскочила.
– Щебечет, как наша ма! Прям как колибри!
Я замахала ладонями, прогоняя навернувшиеся слезы. Это правда. Голос Шарлотты смахивал на голос мами.
Я не стала плакать и печалиться, выдавила улыбку и посмотрела на дочь.
– Похоже, скоро вылезет зуб!
Жаль, я не знаю столько о лекарствах, как мами, иначе бы приготовила настойку Шарлотте. Не хотелось, чтобы она страдала.
Моя малышка подняла ручки, я вытащила ее и прижала к себе.
– А мистер Келлс нам сегодня почитает? – спросила Китти. – Когда прием кончится.
– Он… наверное, он слишком устанет.
Китти нахмурилась, но уже одно то, что она с нетерпением ждала Келлса, было хорошо. Может, мои опасения по поводу сестры – лишь опасения.
Шарлотта улыбалась, пускала слюни и выдувала сквозь губы воздух. Уж конечно, малышке тоже нравится, когда Келлс нам читает.
– Ты допоздна гладила с миссис Рэндольф скатерти. Теперь должна со всеми повеселиться.
– Нет, Китти. Я много работаю, потому что хочу всему научиться. Сегодня я буду прислуживать. А когда-нибудь и сама устрою такой праздник. Я мечтаю, чтобы у нас был такой дом.
– Ты должна быть вместе с гостями. Мистер Келлс должен тебе позволить, ведь ты его радуешь!
– Его радует моя работа. Я должна скопить нам на вольные грамоты. Мне нужно еще сто пятьдесят фунтов к тем пятидесяти, что уже есть.
Я склонилась над колыбелью и опустила туда Шарлотту.
– Китти за тобой присмотрит, пока я работаю.
– А-бота, а-бота… – Шарлотта снова сунула в рот большой палец.
– Да, мамочке надо работать. Спасибо, Китти. – Я помахала ей и пошла на кухню.
Миссис Рэндольф перекладывала кушанье из одной кастрюли в другую. А запахи…
Когда мами стряпала в совином доме, она раскаляла большой горшок и готовила в нем чудесное жаркое из солонины и картошки. На этой кухне были десятки мисок и кастрюль, из каждой доносились ароматы лука или розмарина, имбиря или жареного мяса.
Полк охранял пироги – обмахивал их, прогоняя мух.
– Будет та вдова плантатора…
– Что? – Я закрыла рот и принялась вытирать тарелки.
Миссис Рэндольф нахмурилась и пригрозила ему ложкой.
– Не может же масса всегда жить отшельником. Что бы он там ни говорил. У мужчины его положения всегда две семьи – одна в Европе, вторая здесь.
Полк отмахнулся, мол, пустяк, и я учуяла аромат меда.
– Что ж, здесь он играет в семью с мисс Долли.
Я так сильно тряхнула головой, будто та могла отвалиться.
– Тише, Полк.
Этот безумец потыкал меня в плечо:
– Может, ты заставишь его передумать. Не то эта принцесска здесь наведет свои порядки, и дом станет таким, как всё, к чему они прикасаются.
– Я пришла работать. Мне нужно проверить столовую. Возьму-ка я супницу.
Я схватила изящную белую кастрюльку, повторила про себя эту ложь и потопала по галерее с портретами предков Келлса; эти бледнолицые определенно не хотели бы, чтобы о нем помышляла какая-то темнокожая. Около одной картины я остановилась, как всегда. У портрета единственной женщины. Черты ее были ничем не примечательны, но взгляд счастливый и очень красивая шляпка – это подсказывало мне, что она была важной персоной.
Я хотела быть ею. Она выглядела так, будто обладала властью.
Ускорив шаг, я вошла в столовую.
Просторная, волшебная комната наполняла меня ликованием. Всю неделю я усердно полировала серебро, идеально раскладывая приборы у голубых блюд. Супницу я водрузила в центре, чтобы слуги разливали из нее по тарелкам.
Окна и двойные двери были распахнуты, впуская внутрь прохладный вечерний воздух. Белоснежные скатерти покрывали три длинных стола, за каждым из которых умещалось двенадцать человек. Сегодня в Обители соберутся важные персоны со всей колонии.
Вместе с той дамой, которая могла все изменить.
Была ли я так неблагодарна, что не хотела перемен, или просто сама надеялась заполучить самого желанного холостяка в Демераре?
Я сходила на кухню еще два раза, принесла оставшиеся супницы и поставила их на другие столы.
Само совершенство.
Музыка. Я услышала музыку.
Она доносилась из гостиной по соседству.
Я заглянула в приоткрытые двери. Со своего места я увидела мужчину с блестящей черной кожей, который наигрывал на скрипке.
Набравшись смелости, я шагнула ближе.
Взгляд привлекли горящие свечи и большие вазы с лилиями, розовыми и белыми, и с кремовыми лотосами. Аромат цветов соперничал с жирным запахом горящего воска.
Но сладкий аромат мог принадлежать и не растениям. Так могли пахнуть дамы. Никогда я не видела столько женщин, богатых элегантных женщин, нигде. Все они были в капорах или шляпках. У одной на голове громоздился… стог сена – фальшивые волосы, завитые и напудренные.
Я отпрянула, снова прячась в столовой.
Мир в той комнате принадлежал Келлсу. Это его люди – изысканные, с деньгами.
Мой друг сидел в кресле, в последнем ряду. Юная белокурая дама, вдова плантатора, обвила руку хозяина Обители своей рукой. Какая смелая леди, раз устроилась так близко, но он, похоже, не возражал.
На голове у нее покачивалась высокая прическа. Шляпка была сделана из атласа, и три лебединых пера обвивали тулью. Крупные локоны, возможно, тоже были припудрены. Если бы их умастили кокосовым маслом, они бы блестели.
Блеск я любила, но такие крупные локоны подошли бы и моим волосам.
Лицо у вдовы было юное, на щеках выступили красные точки, но белая пыль на шевелюре делала ее старше. Вот чего он хотел? Кого-то более зрелого, состоявшегося?
Она подалась к нему еще немного ближе. Засмеялась над чем-то. Наверное, над одной из его шуток.
Келлс… Красавец, весь в белом.
Белый кафтан и длинный кремовый камзол с жемчужными и серебряными пуговицами ниспадали до бедер, прикрывая свободные бриджи. Ярко выделялись только черные вышитые спирали, сбегавшие по всей длине камзола. Миссис Рэндольф жаловалась, что ужасно трудно чистить хозяйские белые наряды. Она называла это «белым для богатеев».
Келлс вывел гостью через большие двери в сад. Женщина шла рядом, опираясь на его руку. Останется ли на его одежде пятно от ее пудры?
Возможно.
Она не должна быть с ним. Не должна.
Я попятилась, силой заставив себя не умчаться прочь.
Это мир Келлса, его вечер. Нельзя позволить моей ревности все испортить.
За три месяца еженедельных приемов в Обители я смертельно устала. Нынешний бал не стал исключением – он требовал больших затрат сил и напряжения, однако я узнала много нового. В первый миг, когда удалось вырваться на отдых, я вышла на крыльцо. Вдохнула прохладный ночной воздух и застыла недвижно, после того как много часов прислуживала на приеме, смотрела, как Келлс обхаживает вдову, поднимает за нее тост. Я будто окостенела.
Приблизились двое мужчин.
Тот, что помоложе, похлопал другого, старшего, по спине.
– С вами все хорошо, Фоден? Вам нужно скорее подышать воздухом.
– Это все духи. В носу засвербело. – Он закашлялся и встал рядом со мной у перил и столбиков, что обрамляли крыльцо.
Казалось, мужчина задыхается.
– Может, принести воды, сэр?
Джентльмен постарше, с белыми волосами и тростью, повернулся ко мне:
– Да, мисс. И еще лучше, если вы добавите туда немного рома.
– Ром вам не нужен, – вмешался его светловолосый спутник.
– Благодарю за заботу, но это только наше с юной леди дело. А теперь, мисс, выполняйте задание. Не обращайте внимания на капитана Оуэна. Половина воды, половина рома.
В столовой я отыскала бокал, с виду вроде бы нетронутый, но воды не заметила. Подумав, что господин может задохнуться, пока я мешкаю, я отправилась в кабинет Келлса, достала бутылку, которую хозяин держал за столом, и налила половину бокала. Не бегом, но и не мешкая, вернулась к джентльменам.
Как выяснилось, не слишком скоро.
Пожилой господин махнул тростью капитану Оуэну, которого я сочла красавчиком с этими светло-русыми волосами и алым камзолом.
– Присядь-ка, парень. Расскажи мне о своем последнем прожекте.
– Никакого прожекта, мистер Фоден, чистая прибыль.
Говорил капитан негромко и обращался к Фодену, а сам следил, как я несла ром.
– Вот это я и называю хорошим обслуживанием. Она знала, что на самом деле я не хочу воды.
– Помните, что сказал лекарь? – покачал головой капитан.
– Тот, которого я пережил? Нет. Мисс, и ему бокал принесите. Может, тогда он успокоится и расскажет, куда собирается ухнуть мои денежки.
Капитан Оуэн не отрывал взгляда от моего лица, словно был знаком со мной.
Испугавшись, что он узнал меня по танцам на берегу, я опустила глаза. Это было давно. Пожалуйста, не судите меня по моим грехам.
– Вам чего-нибудь нужно, мистер капитан? Ром?
– Боже, ты прекрасна. Твое лицо идеально. Глаза будто раскрашенное стекло.
Мои щеки загорелись, но не от смущения, а от удовольствия. Я ему понравилась. Я выбросила из головы, возможно, навсегда, старые присказки женщин у источника о том, что никто не любит деготь.
– Спасибо. Могу я вам чем-то помочь, капитан?
– Капитан Джон Оуэн. И нет, мисс…
– Мисс Долли.
Капитан Оуэн потянул отворот кафтана, поигрывая пуговицами с отделкой из ткани винного цвета, и шагнул вперед.
– Мисс Долли, может, вы сумеете ответить на вопрос? Келлс консультирует Совет по делам колоний. Он ничего не говорил о блокаде?
Блокада – это то, из-за чего тревожился па. Я пожала плечами, потом для верности покачала головой.
– Вот видите? Риска нет, Фоден. Британцы не станут снова перекрывать сообщение. За последние семь лет войны все слишком много потеряли из-за эмбарго.
Из кармана изумрудного камзола, украшенного черным шитьем и блестящими серебряными пуговицами, старик вытащил сигару, тонкую скрутку табака, обрезал кончик, сунул в рот и принялся похлопывать себя по карманам.
– Твой план выглядит рискованным, Оуэн. Не будет ли огонька, сэр?
Ужин окончился. Свечи на столах догорели.
– Я раздобуду и принесу.
Проходя мимо кабинета Келлса, я увидела приоткрытую дверь. Послышались голоса: негромко разговаривали хозяин и еще пара джентльменов.
– Мистер ван ден Вельден,– сказал Келлс,– я руководствуюсь наблюдениями или попросту использую здравый смысл, как сказал бы американец Томас Пейн[29]: если мы издавна не привыкли считать что-либо плохим, оно и с виду становится будто бы правильным.
– Говорите так, словно выступаете против рабства, Келлс, – прогундосил чей-то голос.
– Полагаю, весьма любопытно, что американцы воюют за свободу. Католики желают освободиться от ограничений, которые англиканская церковь накладывает на их богослужения. Они поклоняются одному Богу, но подчиняются разным людям.
– Все куда хуже. Этому папе нельзя доверять.
– Американцы сказали бы то же самое о короле Георге, – воздел палец Келлс. – Так вот о чем я. Никто из богослужителей не хочет попасть в рабство или позволить рабам самим распоряжаться собой. Знаете, как они называют вольную грамоту? Выкуп. Вы платите выкуп, чтобы освободить невольника или взятого под стражу.
Заглянув в щелочку, я увидела, как Келлс предлагает бренди мистеру ван ден Вельдену, человеку с шершавым, как у игуаны, носом.
Ван ден Вельден, мужчина в высоком напудренном парике, под которым наверняка чесалось, наклонился и взял бокал.
– Благодарю. Слишком высокопарно для человека, у которого рабов не меньше, чем у меня. Не желаете освободить их всех немедленно в доказательство своей правоты?
Келлс присел за стол напротив него. Нынче вечером его волосы тоже были припудрены. Локоны выглядели жесткими и завивались, как у других. Однако вышивка по всей длине его камзола придавала ему привлекательный и величавый вид.
– Зачем мне это, если вы купите их и используете их способности, чтобы меня превзойти? Мой ром – король, джентльмены. Я хочу, чтобы все так и оставалось.
– Тогда зачем обсуждать такие радикальные вопросы? – прогнусавил второй гость и ткнул пальцем в книжный шкаф.
Этот не был ни голландцем, ни ирландцем. Вероятно, один из британцев, которого Келлс собирался склонить на свою сторону.
– Просто хотел порассуждать вслух с двумя самыми умными людьми из всех моих знакомых. – Он постучал пальцем по листку с записями. – Вы оба знаете, что я всегда ищу способ извлечь пользу. Полагаю, если бы мы платили рабочим за их труд, они принесли бы больше пользы, чем рабы, которые всегда лодырничают, чтобы снизить цену своего выкупа.
Ван ден Вельден опустошил бокал и потянулся короткими руками поставить его на стол.
– Эта идея радикальна, Келлс. Вы точно не стараетесь сподвигнуть нас перевернуть свою жизнь?
– Ничего подобного. Я верю, что нужно соблюдать принципы и полагаться на здравый смысл. Известно ведь – у плантаторов, которые бунтуют, возникают трудности. Я видел, с какими сложностями столкнулись несколько свободных цветных плантаторов, что пытались отказаться от владения рабами.
Джентльмен у книжной полки выпустил изо рта кольцо дыма.
– Все знают, что вы либерал, Келлс, но на сей раз зашли слишком далеко.
Они явно ему угрожали, но мой друг был чересчур добр, чтобы это понять. Я решила прийти ему на подмогу и ворвалась в комнату.
Все уставились на меня.
Келлс, нахмурившись, махнул мне.
– Мисс Долли, вы чего-то хотели?
– Сэр, одному из ваших гостей требуется огонь для сигары. Я собиралась принести с кухни спички и зашла спросить, не нужно ли вам и джентльменам чего-нибудь.
– Что ж, взгляните, какая сноровистая служанка, – хмыкнул господин у книжной полки. – Возможно, в ваших словах есть смысл, сэр.
Коротко и лукаво улыбнувшись, Келлс взял со стола серебряный коробок спичек.
– Держи. Вернешь его и принесешь нам чаю. Кому-нибудь еще что-нибудь нужно? Мисс Долли сделает. Я ее нанял.
– Кажется, она и впрямь сноровистая, – пробормотал мистер ван ден Вельден, потирая подбородок.
Никто не отозвался, и тогда я присела в реверансе, как меня учила миссис Рэндольф, потом попятилась в коридор и вышла на крыльцо к джентльменам.
Взяв спичку, я чиркнула ею о перила, разгорелось пламя.
– Вот, сэр.
– Благодарю еще раз, мисс Долли. – Фоден попыхивал сигарой. – Неудивительно, что Келлсу здесь так нравится. Домоправительница, которая предугадывает его желания. Восхитительно.
– Я не домоправительница, просто служанка.
– Ах, вот что. Похоже, вас хорошо вымуштровали. Жаль, Келлс не сдает внаём своих негров. Я бы забрал тебя к себе в поместье тотчас же.
– Келлс мной не владеет. Я просто помощница. Сама могу кого-нибудь нанять.
Кустистые брови Фодена взметнулись.
– Тогда назови свою цену.
– Подождите, – остановил его капитан. – Не будем огорчать Келлса. Ему еще предстоит стать моим следующим инвестором после вас.
Старик протянул мне руку.
– Мисс Долли, если удастся, приходите к восемнадцатому участку, поместье Анна Катарина. Мимо излучины ручья Хобабо. Если окажетесь у протоки, значит, забрели слишком далеко.
– Сначала нужно убедиться, что мистер Келлс не возражает. Не хочу, чтобы вы повздорили. Я верна ему.
Капитан Оуэн подошел ближе. Высокий, уверенный в себе, он расправил плечи и сложил на груди руки.
– У Келлса есть верная помощница?
– Не у всех богатых так?
Оуэн рассмеялся.
– Так и знал, что ты умна. Всем известно, у Келлса изысканный вкус.
Улыбка капитана выдала его потаенные мысли: он полагал, что я для Келлса не просто домоправительница. Могло показаться, будто он ревнует.
– Я слежу за домом. Вот чем я занимаюсь. Только и всего, капитан.
– Полегче, Оуэн, – вмешался Фоден, все еще попыхивая дымом, будто печная труба или жерло вулкана. – Эта девушка выполняет свою работу. И делает это хорошо, судя по хвастовству Келлса. Я рад познакомиться с мисс Долли.
В особняке снова заиграла музыка.
Фоден потер лоб.
– Боже, мадам Хаскел собирается петь.
– Не будет она петь, – возразил капитан. – Она же старается заполучить Келлса, а не отпугнуть его.
Вдова!
Невыносимо было стоять там и слушать, как эти джентльмены рассуждают о женитьбе Келлса. И все же, может быть, это дар свыше. Никакая жена не позволила бы мне остаться в поместье и строить глазки ее мужу.
– Я тут подумала. В субботу приду в Анну Катарину. Буду работать весь день, а потом обсудим жалованье. А сейчас мне нужно отнести мистеру Келлсу чай.
Старик кивнул.
– О, превосходно… Хорошую домоправительницу или помощницу непросто отыскать.
Я сделала реверанс и вышла. Когда несла поднос с чаем мимо гостиной, то увидела, как Келлс танцует со вдовой. Они танцевали одни.
Я хотела быть ею. Хотела, чтоб это на меня Келлс так смотрел.
Но он не мог смотреть так на рабыню, не обладающую ни властью, ни состоянием.
Келлс снова женится, тогда и не станет моей второй семьи. Я решила, что нужно сколотить ортун побыстрее. Это был единственный способ сделать так, чтобы со мной и моими девочками все было хорошо.
С неба обрушилась стена воды.
Должно быть, Обитель выглядела будто замок, стоящий во рву. Река Демерари могла разлиться. В прошлом году Барбадос сильно пострадал во время сезона дождей. И Невис тоже.
Несколько раз Келлс уезжал проверить свои владения, но возвращался, горя желанием увидеть меня. Так казалось из-за его долгих взглядов.
На вдове он не женился, но мне следовало перестать надеяться увидеть в его глазах любовь.
Позади послышались шаги. Келлс. Неужто он мне померещился?
Хозяин Обители вышел на крыльцо с фонарем в руке.
– Так и думал, что ты здесь.
Он был в ночной сорочке. Длинной и развевающейся на ветру. Вид у Келлса был напряженный, возможно, даже взволнованный, а лицо розовело, будто у него жар.
Затаив дыхание, я ждала, пока он расскажет мне новости о своей помолвке.
– Ты успокоила Шарлотту, Долли? Она боится бури.
Моя двухлетняя дочь бегала по здешним коридорам так, словно они ей принадлежали, словно она была дочерью Келлса. Если бы я могла накопить денег, дитя никогда бы не узнало, что родилось в рабстве.
– Долли, она успокоилась?
– Простите. Да. Они с Китти укутались в одеяло и спят у меня в кровати.
Келлс опустил фонарь и потер подбородок.
Его безупречные усы завивались, но на коже виднелись порезы от тщательного бритья. Время от времени я их замечала. Вот и теперь заметила.
– Разве вам не пора спать, мистер Келлс? Завтра вас ждет много дел.
Он устремил взгляд в ночь, в сторону реки.
– Если бы не дождь, можно было бы увидеть танец светлячков, мерцающих огоньками на пушечных деревьях[30].
На этих деревьях росли крупные розовые цветы и большие гроздья коричневых плодов, похожих на пушечные ядра – ядра, стянутые сетью на борту фрегата.
– Светлячки? Их огни смахивают на угольки от взрыва. Помню те большие корабли у берегов Монтсеррата, которые далеко стреляли.
– Скучаешь по дому, Долли?
Стиснув руками локти, я кивнула:
– По мами и Лиззи.
– Здесь тебе лучше. Здесь нечего бояться. А еще больше светлячков. Их свет как твои глаза – яркие, живые.
Тревожная энергия, что витала меж нами в воздухе, была столь же густой, как туман. Я сдернула с себя тяжелый фартук. Нужно было чем-то занять руки, чем угодно, не то я схватила бы Келлса за ворот и потрясла. Зачем он разрушает нашу семью?
– Долли, мне нужно тебе что-то сказать.
Скрутив фартук так, что тот едва не порвался, я его уронила.
– Не тревожьтесь за меня. Я буду работать на мистера Фодена. Он сказал, что позволит нам с Китти и Шарлоттой жить с ним.
– Ты уходишь?
– Буду работать на вас, если новая миссис разрешит.
Лицо его прояснилось.
– Я не женюсь еще раз. Первый брак был катастрофой.
– А вдова об этом знает?
– Уже знает.
Я пристально посмотрела на фонарь, который он поставил у своих босых ног.
– Но она была влюблена в вас больше года…
– Она – да, а я нет.
– Это жестоко, Келлс, завлечь ее и бросить.
– И в самом деле. Ты и впрямь так думаешь? Ты тоже несчастлива со мной. Или старик Фоден с помощью своих денег перетянул тебя к себе?
Голова моя поплыла, словно он кружил меня в аллеманде.
– Он добрый хозяин, совсем как вы, только и всего.
– В том и дело, Долли. – Келлс коснулся моей щеки. – Я хочу большего. Я не перестаю об этом мечтать. Я думаю о тебе всегда.
Знаю, первой пошевелилась я. Потянулась к его плечу. Встала на цыпочки и прильнула губами к его рту. Он обнял меня, прижимая к себе. Его объятия, в которых я всегда находила утешение, теперь обжигали. Он медленно поцеловал меня, пробуя губы на вкус.
А потом отодвинулся.
– Об этом вы боялись сказать мне, Келлс, что хотите меня? Боялись, что я не хочу того же?
– Нет. Я знаю, что тебя влечет ко мне. Но я старше, а значит, мудрее. Не стоит портить дружбу, неважно, как сильно влечет тебя к женщине.
– Что ж, вы хотя бы видите во мне женщину.
– Боже. Да. Твоя красота несравненна. Но дух и упорство в тебе сильны как пламя. Я мучился, желая сгореть.
Я обвила Келлса руками за шею, пытаясь дотянуться до него, до его сердца, но он убрал мои руки.
– То, чего я жажду, не приведет ни к чему хорошему. У тебя есть мечты. Но и у меня тоже. Я могу стать во главе этой колонии. Мне нужна власть, соизмеримая с моим состоянием.
– Нельзя получить все это и меня одновременно?
– Мужчины, которые обзаводятся черными женами или наложницами, не имеют власти. Черные не имеют власти. Они становятся мишенью. Вот почему проваливаются все мятежи. Британцы, голландцы, французы – все считают так же.
– Значит, быть со мной – это расстаться со своей мечтой? Сомневаюсь, что я влиятельнее вас.
Он прикусил губу и отвел взгляд, будто дождь привлекал его сильнее, чем страсть в моих глазах.
– Нужно смотреть в будущее, Долли. Какая от этих отношений польза мне… или тебе.
– То есть, чтобы поддаться желанию, вам нужно знать наперед? Недостаток сна на вас плохо действует.
– Я мыслю совершенно ясно. – Со вздохом он взял мои руки и положил себе на талию. – Мне нужно, чтобы ты поняла. Я вовсе не хочу тебя отталкивать.
Нет. Тогда бы он просто ушел.
– Мне одиноко, на улице льет, и по ночам мне мерещится, как я касаюсь тебя. Клагарнах[31] по-ирландски означает грохот дождя, который бьет по крыше. Это очень тоскливый звук, если слушать его в одиночестве. – Он обвел пальцем обтянутые тканью пуговицы своей сорочки. – Я себя знаю. Моя жена говорила, что я самолюбив, что не думаю о том, как ей больно. Я не хочу, чтобы с тобой произошло подобное, Долли. Во всей этой тьме лишь ты – лучик света. Привезти тебя сюда было моим единственно верным решением. Мы очень давно дружим. Страсть все разрушит. Иногда дружба гораздо лучше.
Слишком много слов, чтобы рассказать, как он меня хочет, как он меня не хочет, что он белый, а я – нет.
Все это я и так знала.
Знала с самого начала. Он принадлежал к другому миру, и пока я не сколочу свой ортун, путь туда мне заказан. Я всегда буду хлопотать и прислуживать. Не об этом я мечтала.
Невзирая на все его доводы, в животе завязался тугой узел. И все же я не могла отойти от Келлса. Сделаю шаг – и смогу его коснуться. И сразу полетят искры – будто тряхнули горящее бревно или выстрелили из пушки.
– Я уезжаю. У меня дела.
– Что? Куда?!
– В Англию и Шотландию. Я вернусь через год.
– Целый год без вас.
Он взял меня за руку, поцеловал ладонь, потом костяшки. Губы у него были мягкие и теплые, и узел внутри меня затянулся сильнее. Что-то должно было взорваться. Надеюсь, не моя душа.
– И по возвращении, если я буду по-прежнему так же сильно желать тебя, желать насладиться тобой, пошлю политику к черту.
– Выходит, и я должна по-прежнему желать вас?
– Это эгоистично. Знаю. Но на карту поставлено многое.
– Что?
Он открыл было рот, но потом сжал губы. Что-то, какой-то секрет едва не сорвался с его губ. Келлс бросил взгляд на дождь и схватился за свой воротник.
– Мне нужно убедиться. И тебе тоже. Тебе семнадцать, ты через многое прошла и все же слишком молода.
А если нам будет восемнадцать и тридцать, то что-то изменится?
– Плантаторы выдают своих девственных дочерей замуж в пятнадцать лет. А цветным девушкам нужно ждать доброго любовника? Похоже, вы испытываете мои чувства.
– Я испытываю себя, Долли. Потребовалось много расчетов, много жертв, чтобы обеспечить свое положение, нельзя перечеркнуть все это, выбрав одну худосочную мисс.
– Я не худосочная. А вы расчетливы, но не сухарь. И хорошо танцуете, когда не занимаетесь своим политиканством.
Что-то его ранило. Это было видно по глазам Келлса. Это был шанс помочь ему, показать, что я могу избавить его от этого бремени. Я погладила пуговицы на его ночной сорочке.
– У вас все получится. Вы сделали себе имя в Демераре. Сможете стать советником управляющих колонией или тех, кто ее возглавит.
Он взял меня за руку и прижал ее к своей груди.
– Почему ты так в этом уверена?
– Я подслушала, как они говорят о вас на вашем приеме. А мистер Фоден о вас высокого мнения.
Улыбка Келлса угасла.
– Фоден высокого мнения о тебе. Он в тебя влюблен.
– Надеюсь, не только он.
Келлс хохотнул, но я уже стала осознавать свою власть. Мужчины, все мужчины, видели во мне нечто такое, чем желали обладать. Я лишь начинала учиться тому, что мне было нужно.
– Фоден – милый старик, старше моего отца, однако он хотя бы рядом.
– Фоден женится на тебе и заплатит сколько нужно, чтобы освободить твою семью. Я тоже могу дать тебе денег.
– Я должна заработать их, иначе буду просто посредницей. А посредники не свободны. Я служу вам и Фодену и могу сама зарабатывать. Вы должны знать, что нужны мне не ради денег.
– Ты могла бы быть с капитаном Оуэном. Он не скрывает, что желает тебя.
– Я уже не та девчонка, с которой вы дружили. Я – взрослая женщина. Коль захочу близких отношений, то заведу их.
Он притянул меня ближе. Сердце его быстро стучало. Напряжение между нами снова выросло.
– Но не завела.
– Я не хотела никого, кроме вас. Я буду сама по себе, независимой от вас. Вы не всегда будете зарабатывать на роме!
– Прикуси язык, Долли.
Я не сдавалась; если уж он уезжает, пусть помнит, почему должен вернуться.
Приподнявшись, я коснулась губ Келлса, погладила пальцем верхнюю и нижнюю. Нежная плоть порозовела, затем заалела, будто роза, когда мой мизинец на ней задержался.
Он резко прижался ко мне, коснулся поцелуем моей ладони, потом запястья.
– Идет дождь, Козевельд. Дети спят. Мы – двое взрослых, кто бодрствует и кому нет покоя.
Я притянула его голову к себе и вкусила губы, которые дразнила.
Я желала его целиком и не хотела отдавать никакой другой женщине, ни его мечтам, поэтому обвила руками его плечи. Он приподнял меня выше, скользнул ладонями по бедрам, раздвигая слои нижних юбок, отыскивая ляжки и все потаенные изгибы.
Мне понравился его вкус, вкус рома и патоки. Поцелуй был чудесен. Объятия – крепкими, совершенными.
Задыхаясь, Келлс поставил меня на пол.
– Нет, Долли, нет.
Он вытер лицо. Кожа покраснела от моей страсти.
– Долли, мне нужно кое о чем позаботиться. Затем, если… когда я вернусь, мы сможем отдаться чувствам.
– Долли? – раздался голос моей сестры. Китти стояла у порога.
– Сестричка, не бойся.
Келлс принял такой вид, будто ничего не произошло, будто ничего не изменилось.
– Я уезжаю утром, Долли. Полк отвезет меня на пристань.
Я обняла Китти и уткнулась в ее волосы. Макушка сестры пахла кокосовым маслом.
– Я пробуду здесь год, не больше.
Очень смело с моей стороны такое заявлять, но он должен знать, что я не из тех женщин, кто ждет вечно. И не мами, которая вынуждена была пускать па в свою постель.
– Береги себя, Долли. – И его босые ноги зашлепали прочь.
Частичка его сердца осталась со мной. Я это знала. Я держала ее в руке. Неизвестно, придется ли мне с ней расстаться.
С очками на носу мистер Фоден отдыхал на огромном ложе с балдахином. Он наконец задремал. Я провела тряпкой для полировки по резьбе кровати орехового дерева, привезенной из Европы.
Сунув тряпку в карман, я подошла к серебряному сервизу на прикроватной тумбочке. Большой и увесистый, он был украшен филигранным узором из роз. Я погладила пальцем инициалы на дне.
– Ты умна и можешь читать куда лучше.
– Для этого нужно много внимания. У меня нет на все это времени. Я научилась справляться.
Фоден протянул мне руку, и я дала ему свою ладонь. Он не стыдился, что я чего-то не знала. Я разбирала многие слова, хотя большинство смахивали на закорючки, но знала и могла написать цифры.
Фоден научил меня хорошо считать. Объяснил, что такое контракт и как удостовериться, что он правильный. Для меня он был лучше моего па. Фоден стал моим самым дорогим другом.
– Вам нужно отдохнуть, сэр. Вы оправитесь от простуды и будете готовы к сбору урожая.
Фоден протяжно вздохнул.
– Я не боюсь смерти, я хорошо жил. И не тревожься за меня. У меня еще много дел. И на тебя есть планы, займемся счетами. Увидимся завтра.
Я кивнула и взяла поднос. Выйдя из спальни, я унесла сервиз в кухню, где о нем позаботятся слуги.
Раз с делами покончено, настало время отправляться в Обитель. Добраться туда было легко. Я проделывала этот путь дважды в день и по дороге наслаждалась своими мыслями. Сегодня река Демерари была неспокойна, поднялся теплый ветерок, который разгонял жару. Все эти слои нижних юбок, корсет, шемизетки под платьем усугубляли мои страдания, но именно так одевались свободные женщины. Я заработала деньги для всех нас. Моя семья будет на воле! Об этом договорится мистер Фоден. Я попрошу его на следующей неделе.
Сердце мое забилось быстрее. Прошло четыре года с тех пор, как я покинула Монтсеррат. Уверена, я смогу увидеть па и при том не дрогнуть. И Николаса… Если рядом будет Фоден или Оуэн. Они оба мне дороги. Они не давали мне тосковать, когда уехал Келлс.
Прошел уже год, месяц и два дня.
Все было кончено. Освободившись, я смогу двигаться дальше. Милый капитан Оуэн может стать тем самым. Раз он умеет читать, как мистер Фоден, отсутствие чувства юмора простительно.
Начитанные мужчины мне нравились так же сильно, как умные. Я хотела учиться. Умный не только Келлс!
Солнце Демерары высушило землю, по которой я ступала сандалиями. Легкий ветерок поднимал красный песок, тот щекотал подошвы моих ног и пальцы.
Позади послышался топот копыт.
Экипаж замедлил ход, потом остановился возле меня. Это был Полк.
– Мисс Долли, подвезти вас до Обители?
– Уж мои ноги не откажутся! – Я забралась внутрь и достала веер, который Келлс прислал полгода назад.
Кружевная вещица разгоняла воздух, не давая слоям моей одежды прилипать к телу.
Полк был весьма замечательным человеком. Свободным, его отпустили лет двадцать назад, и почти все эти годы он работал у Келлса. У него имелись свободные же дочери и сыновья, которые трудились рукодельницами и кузнецами.
– Никак решились перебраться к мистеру Фодену, мисс Долли?
– Да, Полк, думаю, довольно я попользовалась добротой Келлса.
– Ох и не знаю, мисс Долли, он ведь жуть какой добрый. А как там мистер Фоден? Слыхал я, ему нездоровится?
– Уже полегчало. Чуток заботы да горячий суп поставили его на ноги. Ему нужна домоправительница на целый день.
– Вы могли бы служить в Обители.
– И заменить миссис Рэндольф? Да ну?
– Да, верно, мисс Долли. Было бы замечательно, если бы вы, дети и миссис Рэндольф остались вместе.
Я печально вздохнула.
– Хорошее длится недолго.
Мой приятель сильно нахмурился. Грустный Полк мне не нравился. Я подалась вперед и постучала по его плечу веером.
– Мистер Фоден научил меня вести счета.
– Когда-нибудь вы обзаведетесь своим делом, мисс Долли. Я еще не видал, чтоб кто-то столько трудился, только вам бы чуть сбавить напор. Вы разрываетесь между уборкой в Обители, заботой о мисс Китти и мисс Шарлотте, ухаживаете за мистером Фоденом – слишком тяжкий груз. Вам нужно больше веселиться.
– Ах, Полк, какое веселье, нужно деньги зарабатывать.
– И все ж, стал быть, вам надо больше отдыхать, мисс Долли.
Он остановился у парадного входа в Обитель. На подъездной аллее ждал еще один экипаж. На крыльце стояли дорожные сумки.
– Полк?..
– Неужто я запамятовал? Мистер Келлс сегодня возвернулся. Он послал меня в доки, а потом вас поторопить.
Мое сердце не должно было так биться.
– Ох, нет. Полк, надо было меня предупредить.
– Уж простите, мисс Долли, только масса мне платит. Масса Келлс дал мне шиллинг, чтоб я помалкивал.
– Я бы дала тебе два за правду.
Он рассмеялся, поправляя соломенную шляпу на голове.
– Я б не взял ваши деньжата. Я хочу, чтоб он уговорил вас остаться. Вам с Келлсом нужно больше веселиться. Хозяин ждет вас в доме.
Я набрала в грудь воздуха, выскочила из экипажа и прошагала по ступеням. Из-за того, что Келлс соизволил вернуться, мои планы не изменились. Я подобрала длинную, раздувшуюся колоколом юбку и вошла в дом.
Из кабинета доносились голоса.
С порога я увидела его за столом. Голова с густыми черными волосами была уткнута в книгу. На коленях у него сидела Шарлотта, а Китти стояла рядом. Сбоку высилась стопка новых книг. Позолоченные корешки поблескивали возле шляпы – черной треуголки, по которой я скучала каждый день и каждую ночь.
Шляпы, которую моя малышка искала всякий раз, проходя мимо этой комнаты. Из-за пропавшей шляпы наша Китти плакала неделями. И вот она снова здесь, чтобы перевернуть мой мир.
– Мама!
Шарлотта обняла Келлса и побежала ко мне.
– Папа Келлс приехал!
– Папа? – Я уже хотела нахмуриться. Он уловил мое настроение, потому робко ухмыльнулся, как делал порой.
– Китти, возьми-ка Шарлотту, пойдите поиграйте с подарками, которые я вам привез. Мне нужно поговорить с мисс Долли.
– Не устраивайте переполох в комнате, она наша ненадолго.
Китти помрачнела.
– Долли говорит, мы должны уехать. А вы только вернулись. – Сестра обняла Келлса за шею.
Это много значило. Она не доверяла мужчинам. Но с Полком и Келлсом ей было спокойно. Я постаралась не скрипеть зубами.
– Китти, бери Шарлотту и иди.
– Папа Келлс, ты останешься? – У моей дочери на глаза навернулись слезы.
– Останусь, милая.
О, этот лощеный господин, должно быть, обрабатывал их часами. Он хотел, чтобы мы остались здесь. Он так решил.
Моя сестра взяла Шарлотту и убежала. Возможно, заметила, какое у меня было напряженное лицо. Когда я злюсь, то вовсе не колибри и не ласточка.
Келлс поднялся. После своих странствий он немного загорел. Покрой верхней одежды изменился, теперь Келлс носил более прямой сюртук с меньшим количеством складок. Светло-голубой жилет поблескивал, а петлицы были обметаны серебряными нитками.
А вот бриджи были привычного кремового цвета.
Он остановился передо мной.
– Долли, рад, что ты здесь. Я…
– Мы переезжаем в конце недели. Мистеру Фодену нужна домоправительница с проживанием. Оплата хорошая. И он не против детей.
– Я только вернулся.
– Ну и хорошо.
– Я подумал… – он потер затылок, – я потерял твою любовь?
– Любовь? Не знала, что настолько вам небезразлична. Мои чувства не помешали вам уехать.
– Но они заставили меня вернуться, Долли.
От его покаянного тона я немного остыла, но не совсем.
– Что ж, посмотрим, надолго ли вы останетесь.
Я повернулась уходить, и он удержал меня за руку. Мои пальцы сплелись с его пальцами, а его ладонь обхватила мою.
– Мне нужно было кое-что сделать, Долли. Закончить кое с чем. Я завершил дела и теперь вернулся.
– Вы уже покинули меня однажды. Я не хочу снова от вас зависеть.
Я говорила смело, но пальцы все еще цеплялись за его ладонь, ощущая тепло кожи, пульсацию крови.
– Долли, мы можем идти дальше.
Но теперь для меня этого стало мало. Я рывком освободила руку и вышла в коридор.
– Пойду проверю, не расстроилась ли Шарлотта. Она очень сильно по вам скучала. Не хочу, чтобы дочь запуталась или придумала себе что-то, чего нет.
Потребовались все мои силы, чтобы уйти и покинуть мужчину, который, как мне казалось, хотел меня полюбить. Но мами могла бы подтвердить: то, что мужчина сегодня при тебе, назавтра ничего не значит.
Тем утром я оказалась не в силах встать с постели. Пошевелила уставшими руками и ногами, но не нашла в себе желания двигаться. Разум был словно в тумане, и оставалось лишь глубже зарыться в простыни.
Вечером во вторник, в среду и четверг Келлс, видный политик, всей Демераре дал знать о своем возвращении, устроив званые ужины.
Последние три дня я вставала спозаранку, чтобы отполировать новое столовое серебро, роскошные вилки с четырьмя зубцами. Четырьмя, а не тремя. После обеда я мчалась к Фодену, чтобы позаботиться о его потребностях, потом возвращалась, смывала пот и готовилась подавать ужин.
Не видела ни своей постели, ни девочек с раннего утра. Было бы разумнее не покидать эту комнату… во веки веков.
– Долли, пора вставать. – Китти пыталась меня разбудить. – Тебе нужно работать, а потом отвести нас в Анну Катарину.
У меня был жар, ныло и болело все тело, и не оставалось сил подняться. В глубине души я подумала, не отправиться ли в лазарет, но там пользовали лишь рабов с полей. А кто помогает тем, кто не вполне свободен?
Китти похлопала меня по щекам.
– Ужасно выглядишь, Долли.
Шарлотта все еще спала. Я не могла даже коснуться ее или убрать ножки дочери с моего колена.
– Ступай к миссис Рэндольф, Китти, скажи, мне нездоровится.
Сестра спрыгнула с кровати, и я закрыла глаза.
Когда же их снова открыла, надо мной нависал Келлс.
– Да, Китти, она будто захворала. – Он проверил мой лоб тыльной стороной ладони. – Ты горишь.
– Должно быть, на сей раз мистер Фоден и впрямь болен.
– Что ж, нельзя брать туда Шарлотту и Китти. Им не стоит болеть.
Горло жгло. Кашляя, я наблюдала за Келлсом. У меня не осталось сил сопротивляться.
– Тогда на следующей неделе. Я скоро поправлюсь.
– Я намерен удостовериться, что ты здорова. Раз уж вернулся, сам о тебе позабочусь.
В дверь заглянула миссис Рэндольф.
– Что за шум, сэр?
– Пошлите записки с извинениями, сегодня прием отменяется. У нас тут больная.
Он уперся руками в бедра, изумрудный жилет сверкал золотистой вышивкой. Снова чудные заморские наряды.
– Я встану. Не стоит…
Грудь моя разрывалась от кашля.
– Малышам нельзя болеть. Кашель опасен. – Он склонился, сгреб меня вместе с постельным бельем и поднял на руки.
Шарлотта перекатилась, но не проснулась.
– Пустите меня.
– Нет. Поспишь в другом месте.
– Я могу идти, Келлс.
Он вышел из комнаты со мной, покачивающейся на его руках, и мир закружился.
– Нечего падать и сажать шишки на свою упрямую голову.
Келлс отнес меня к одной из свободных комнат, где никогда не останавливались гости.
– Откройте вот эту спальню, рядом с моей, миссис Рэндольф.
Он уложил меня на холодные простыни очень большой и пустой кровати.
– Миссис Рэндольф, принесите какое-нибудь питье. Должно быть, ее мучает жажда. Помолчи, Долли. Береги силы.
Я смежила веки и принялась ждать, пока мир не перестанет кружиться. Мне нужно было сойти с повозки.
Вновь распахнув глаза, я увидела окно. Оно было открыто, и я могла смотреть на ночное небо. Мои звезды. О, как мне не хватало окна со звездами.
Моргнув, я заметила миссис Рэндольф в кресле у моей постели. Она утирала мой лоб влажной тканью.
– Ну вот, жар у тебя спал.
Во рту было сухо.
– Прием… Я должна…
– Детка, уж два дня прошло.
Два дня…
– Как Китти и Шарлотта?
– Все хорошо. Мистер Келлс их занимал. Когда не проведывал тебя.
Я потерла лицо.
– Я никогда не болею…
– Ты перетрудилась. Простуда переносится хуже, когда слишком устаешь, чтоб с ней бороться.
– Чем это пахнет? – сморщила нос я.
– Горчичным пластырем. Как сказали, чтобы прогнать простуду и было легче дышать.
– Приходил доктор?
– Мистер Келлс приглашал его, но остался недоволен лечением и воспользовался способом, которым врачевала близкая его семье старушка.
– Миссис Бен? Она милая.
– Ты ее знала? – Она потрепала меня по щеке.
Я отвлеклась на стук двери. На пороге стоял Келлс с Шарлоттой на руках.
– Ей лучше, миссис Рэндольф?
– Да, сэр. Она пришла в себя.
Он вошел и подбросил Шарлотту в воздух.
– Смотри, милая, мамочке лучше.
Она захлопала в ладоши и обняла его за шею.
– Ты говорил, что вылечишь ее. Я рада, что ты вернулся, папа Келлс.
– И я рад. Слушайся миссис Рэндольф, Долли, и поправляйся. А мы с Шарлоттой пойдем к Китти и почитаем. Долли, я собираюсь нанять учителя. Шарлотта будет учиться. Образование очень важно.
Если бы я заплакала, он бы понял, как это меня тронуло.
Поэтому плакать я не могла.
Вцепившись в простыни, я подтянула к себе ткань, пропитанную горчичным запахом.
– Не знаю что и сказать, Келлс.
– Просто выздоравливай. За девочками я присмотрю.
Он ушел с Шарлоттой, которая хихикала так, как давно уже не смеялась. На миг мне будто снова стало пять и па привез мне угощение из своей поездки.
По щеке скатилась слеза, и я отвернулась от миссис Рэндольф. Шарлотте нужен отец. Как я могла отсюда уйти и отказать ей, если сама отдала бы все, чтобы мой па подбрасывал меня вверх и дал угол в своем доме?
Миссис Рэндольф умыла мне лицо.
– Послушай, девочка. У плантаторов две семьи – одна здесь, другая там. Сдается мне, твоя малышка помогла Келлсу принять решение.
– Не знаю… Я думала, вы не хотите, чтобы мы были вместе.
– Нет, Долли. Я не хотела, чтобы ты страдала. Многие женщины пытались заполучить массу Келлса, но, сдается мне, это он тебя заполучил. И что ты будешь делать?
– Говорю же, ничего. Как прежде – работать на него и мистера Фодена.
– Сиди уж здесь. Келлс с тобой счастлив. Тогда он не будет снова ухлестывать за какими-то вдовами или кем еще. И ничего в Обители не изменится.
Я повернулась к ней и прищурилась.
– Что?
– Девчушка, да если его сцапает вдова или одна из плантаторских дочек, думаешь, будут у нас танцы на заднем дворе? Или хлопок на платье, а не просто холстина для ребят с полей? Любая дама из общества завладеет им, и он станет жестоким. Им на нас плевать. Черные ли, коричневые – мы лишь те, кого можно сгнобить за прибыль.
Она хотела, чтобы я волочилась за Келлсом, стала его шлюхой или наложницей. Я почесала голову.
– Объяснитесь.
– Если Келлс тебя выбрал, ты уж поддайся. Я видела, как ты смотрела на хозяина перед его отъездом. Теперь он стал твоему ребенку отцом. Смирись. И тогда все мы спасены.
– От меня зависят все? Это несправедливо.
– Жизнь несправедлива. Ты это знаешь. Но ты можешь помочь и сделать так, чтобы всем еще какое-то время было хорошо. Подумай. Раньше он тебе нравился. Вряд ли будет плохо.
Это был самый изящный довод в пользу похоти, какой я когда-либо слышала. Миссис Рэндольф сошла с ума – я не стану жертвовать своим покоем ради чего-то столь недолговечного.
Я села в кровати, той, что в моей старой комнате. Не могла заснуть. Оказалось, тело привыкает к одиночеству. И мои косточки привыкли растягиваться во весь рост на широком матрасе. Отодвинувшись от брыкающихся ножек Шарлотты, я зажгла свечу и вышла в коридор, но остановилась у ряда картин. Стерла пальцем пыль с золоченой рамы. Глаза мужчин с портретов взирали на меня свысока, но взгляд единственной в галерее женщины требовал встать прямо и расправить складки на сорочке.
И владеть тем, чем пожелаю.
Узел, что завязался у меня в животе, имел название. Просто я не смела произнести это вслух.
В столовой я наткнулась на полированный стол, ударилась об угол и отвела бедро назад, будто в танце. Я поставила свечу, любуясь красным деревом, которое вчера отполировала до блеска. Апельсиновое масло, что я втирала в поверхность, сладко пахло и придавало сияние, стол был почти как стеклянный и мерцал будто звезды.
Я побрела вокруг него, задвигая и отодвигая стулья, переставляя их то влево, то вправо, и обошла комнату кругом.
Во мне звучал ритм, который требовал выхода. Я покружилась. Косы соскользнули вниз по шее, локоны, свежевымытые, упругие, запутались между пальцами. Они рвались на свободу. Хотели, чтоб я стала смелой и неистовой.
Я представила музыку, которую Полк играет на скрипке, и, напевая, открыла двери в гостиную. Одинокая свеча у меня в руке бросала отблески на мои ноги. Я двигалась мелкими шажками, взмахивала руками и кружилась, будто в менуэте.
Раздались аплодисменты, и сердце подпрыгнуло у меня в груди.
– Для аллеманды тебе нужен партнер.
Келлс.
Жаль, что он мне не мерещился. Руки мои безвольно упали. Сорочка из тонкого хлопка облепила бедра.
– Извините. Не хотела шуметь.
– Нет, не останавливайся, – сказал он. – Рад видеть тебя такой живой и бодрой.
Он стоял у двери. Выглядел Келлс без своего черного сюртука и широкого шейного платка довольно небрежно.
– Да, думаю, с партнером выйдет лучше.
– Мне он не нужен. – Я оправила рукава, мягкая лента обхватила запястья. – Удалось повеселиться на приеме у друзей?
– Нет. Все время мечтал оказаться здесь. – Его взгляд скользнул по мне и опустился на пол, к моим босым ногам.
Засмущавшись, я потерла одну о другую.
Он засмеялся.
– Твои ноги великолепны, как и все остальное.
Было бы глупо прятаться.
– Из-за вас мне хочется проверить, все ли в порядке.
Он шагнул ближе.
– Ты совершенство, Долли, вся как есть.
Келлс взял меня за локоть, скользнул ладонью по плечу.
– Удивительно. Прекрасная и гармоничная.
Даже сквозь ткань я чувствовала жар его касаний.
– Видели ли вы сегодня ван ден Хейфеля, или там был ван ден Вельден?
– Ван ден Вельден болван. Но ван ден Хейфель, прежний глава колонии, снят с должности. Сейчас ее занимает ван Схейленбюрх, но голландцы слишком беспечны. Колония отойдет англичанам.
– С этими делами вы хотели разобраться, когда покидали меня?
Он поджал губы, потом прикусил нижнюю.
– В числе прочего. Необходимо знать, куда дует ветер.
– Здесь он не слишком дует. Воздух чересчур сухой.
Он накрутил прядь моих волос на палец.
– Тебе стоит носить локоны распущенными у лица. Это еще сильнее подчеркнет глаза.
Он взял меня за руки, и мы закружились в аллеманде.
– Мы похожи, Долли.
– Как зеркало, Келлс?
– Да, только ты лицевая сторона стекла, чистая поверхность. А я прячусь за амальгамой.
– И потому мы оба сияем.
Келлс быстро закружил меня, и я упала в его объятия.
– Не думай, будто я благородный. Ничего подобного. Известно, что я все делаю в собственных интересах.
– Вы мужчина, это ожидаемо.
– Мер Бен не ждала этого от меня. Она всегда хотела, чтобы я стал лучше.
Его дружба с моей старой дамфо была столь же крепкой, как моя, и, может, сильнее. Должно быть, он скучал по ней.
– Вы лучший из мужчин, которых я знаю.
– Ты просто мало кого знаешь. – Со вздохом он наклонил меня, и наши лица оказались рядом.
Его ореховые глаза с божественными ресницами обжигали как пламя.
– Долли, я должен объясниться. И хочу принести тебе извинения.
– Спасибо, что заботились обо мне, пока я болела.
Он снова прикусил губу, отчего морщинки стали ярче и розовее.
– Раз я прощен, не стоит искушать судьбу. Нужно отослать тебя в твою комнату, и ты останешься нетронутой, незапятнанной моим желанием.
Пришел час: теперь или никогда заявить на Келлса свои права – или быть проклятой за свои страхи всеми рабами Обители.
Я положила его руку себе на грудь, позволяя ощутить полноту, что дали мне годы и материнство.
– Вот, теперь вы меня коснулись. И что же нам делать?
Он рассмеялся, легко и негромко, но руку не убрал. Лишь сжал крепче. Мизинец проскользнул в петельку пуговицы и ощупал мою кожу, словно я была упакованным в сверток подарком.
Эта ласка вызвала в моей душе беспокойство. Он гладил мою плоть нежно, и я сделалась точно бутон лотоса, что вот-вот откроется.
Келлс продолжал расстегивать пуговицы, пока я не начала задыхаться.
Он наклонил голову и прижал к моим губам требовательные губы. На языке у него остался вкуса вина, ягодного и терпкого. Я могла бы опьянеть от его поцелуев.
– Еще, Козевельд, еще.
Он отодвинулся и усмехнулся.
– Только Мер-мер звала меня так.
– Возможно, потому, что с ней ты был самим собой.
Он на миг, на краткий миг закрыл глаза. А потом крепче обнял.
– Нет, она знала, каков я есть.
– Думаю, я знаю себе цену. Я хочу мужчину нежного, которому буду небезразлична. Я тебе небезразлична?
Он поцеловал меня. Мягко, потом пылко.
В мгновение ока Келлс отнес меня в свою спальню. Опустил на постель, будто один из своих изысканных камзолов.
Оставшись без тепла его тела, я села; разочарование кольнуло до боли, но Келлс зажег свечи, направился к окну и открыл жалюзи, чтобы впустить сияние звезд.
А потом его камзол и рубашка упали на пол.
Никто не мог сравниться с Келлсом. Стройный и мускулистый, вблизи он был просто красавцем.
Келлс обнял меня. Поцеловал в ухо, затем спустился к шее. Заметив, что круги, которые он выводил на моей спине, избавили меня от завязок и сорочки, я затрепетала от озноба. К прежним отношениям, дружеским, возврата не было, как к герою и спасенной им девушке, как к наставнику и ученице, если не брать во внимание этот урок любви.
Поцелуями он медленно спускался по моему телу. И снова у меня внутри завязывались узлы, заставляя стонать и выгибаться.
– Как же до этого дошло… Дороти, я такого не планировал.
Он назвал меня именем, данным при рождении. Мне нравилось, как оно звучало в его устах.
– Для такого человека, как ты, не планировать – это впервые.
– Я не так расчетлив, как ты думаешь, однако кое-что, кажется, идет как надо.
И мужчина, которому некуда было спешить, жадно меня поцеловал.
Я опустила ладони ему на спину, обняла, закрыла глаза и принялась ждать, когда же высвободится напряжение.
Кровать была гладкой, простыни – прохладными, но Келлс вдруг приподнялся и перекатился на бок.
– У тебя есть выбор. Всего миг, а потом уже будет ничего не вернуть.
Я открыла глаза и посмотрела в его полное контрастов лицо. Полуулыбка, хмурый взгляд, длинные ресницы лениво затеняют сощуренные глаза.
– Ты остановишься?
– Возможно. Я выбрал тебя, ты знаешь, своей временной женой здесь, в Демераре. Я буду стараться изо всех сил, чтобы сохранить и тебя, и свое влияние. Ты готова к жертвам, званым вечерам и политическим играм? – Он обвел пальцем свой рот, потом положил его мне на губы. – Вечность – слишком длинный срок для такого юного создания.
Почти все свои восемнадцать лет я провела в рабстве – для этого я была не слишком юной, и для того, чтобы лежать обнаженной в его постели, тоже.
– Подготовь меня, если больше нечем заняться. Или я могу просто спать здесь. Шарлотта пинается. Полагаю, ты пинаться не станешь.
Он просиял. Потянулся ко мне и стал неспешно касаться и целовать. Я обвила его руками за шею. Мне хотелось стремительности, но я сдержала свои мольбы.
Келлс же, разочаровывающий, как всякий мужчина, заставил время замедлить ход.
Он целовал меня, воспламеняя мое тело.
Я была скользкой и влажной и ждала ответа на желание, эхом отдающееся во мне. Развяжи этот узел, разрежь его, порви.
Келлс навис надо мной. Его красивый рот таил усмешку.
– Полагаю, тебе нужно больше целоваться. Похоже, ты пока не научилась делать это правильно.
Я приподнялась и прижалась к его губам, стараясь познать его мир – все секреты, и запах, и шепот гимнов.
– Не знаю, о чем ты, но ты меня научишь. Уверена, ты сможешь.
– Долли, я научу тебя всему. Мы выбрали друг друга.
Не знаю, что он имел в виду, но я хотела этого – хотела нас с ним и огня.
Мой друг касался меня там, где я ненавидела прикосновения, пока моя ненависть не утихла. Я позволила ему туго завести меня, как часовую пружину. И когда уже решила, что больше не могу, он показал, что могу. Его руки накрыли мои, растягивая меня, когда я хотела сжаться, погружали в волны страсти, когда я хотела всплыть, а не тонуть, в его ритме, в его песне.
Мы сплелись, соединившись, будто недостающие части головоломки. Я выкрикнула по-ирландски – «мэлоуг!»[32], – потому что была полна, переполнена любовью.
Я сгорела.
Я растаяла.
И в этом пламени мне было нужно, чтобы он взял меня снова, пока разум или правила нас не уничтожили.
И он взял.
И я знала – после этого акта, когда он овладел мною, а я им, – больше ни для кого другого мы не годимся.
Я стояла перед туалетным зеркалом Келлса, измеряя, насколько округлилась моя талия. Последние шесть лет я была наложницей Келлса; мне следовало догадываться, что мой способ когда-нибудь подведет. Как мог чай сдержать всю нашу любовь?
Миссис Рэндольф вошла в спальню со стопкой белья в руках. Бросила на меня взгляд и не нахмурилась как обычно. На ее лице читались вопросы.
Она отложила свою ношу.
– Ты собираешься ему сказать?
Конечно, она знала. Домоправительница и Китти стирали белье.
– Сегодня.
Миссис Рэндольф сложила рубашки в комод.
– Ты же понимаешь, что все изменится? А ведь шло так хорошо…
Я знала. В Обители царило счастье. Девятилетняя Шарлотта выучилась читать. По-прежнему застенчивая в обществе Китти стала настоящей мастерицей. Мой дорогой Келлс отгрузил в два раза больше бочек рома, чем пару лет назад.
А у меня имелись деньги на выкуп всех родных, включая младенца в моем чреве. Я не была свободна. Я никогда этого не просила. Корабли с невольниками все еще каждый месяц подплывали к нашим берегам. За пособничество беглецам были назначены серьезные штрафы. Я боялась, что мои обстоятельства плохо скажутся на Келлсе и его стремлении влиять на жизнь колонии.
Миссис Рэндольф приподняла мой подбородок:
– Он так любит Шарлотту, полюбит и еще одного.
Я сжала ее руку. Я думала, что не нравлюсь ей, что она как одна из тех женщин с плантации па, сплетничавших у источника, или из тех, которых я встречала на рынках у набережной реки. Многие считали, что я не мулатка, поскольку моя кожа была темной. Остальные полагали, будто я должна довольствоваться тем, что дает мне Келлс. Мечты их возлюбленных значили для этих женщин больше их собственных желаний.
Но важно было и то и другое.
Миссис Рэндольф обняла меня.
– Он полюбит малыша, Долли.
– Вы так думаете?
– Да.
Приободрившись, я вышла из спальни и зашагала по коридору. Расправила плечи и заглянула в кабинет к Келлсу, но он был не один. В моем кресле сидел капитан ван Схейленбюрх, глава колонии.
В моем. Там, где сидела я, слушая, как мой возлюбленный говорит о своих планах, и подбадривая его, когда все идет наперекосяк. И все же оба мужчины посмотрели на меня так, будто мне здесь не место.
– Что, Долли? – сказал Келлс.
– Не знала, что вы заняты… приемом гостей.
У ван Схейленбюрха был крючковатый нос, как у моего па. Он смерил меня взглядом сверху донизу, затем отвернулся.
– Je chattel is knap[33].
Он засмеялся, и Келлс следом за ним тоже.
Я немного знала голландский – слышала от рыночных торговцев и плантаторов на приемах Келлса. Гость назвал меня красивой вещью. Мне следовало принять это за комплимент, как и его плотоядный взгляд, который сводил все, что было между нами с Келлсом, к чему-то грязному. Я была даже не Валлой[34], наложницей Иакова, а кем-то гораздо ничтожнее.
Ухмылка Келлса увяла.
– Что-то срочное, мисс Долли?
– Нет.
Ван Схейленбюрх глазел на меня, будто я расхаживала с голыми плечами. Я оделась как праздная дама, что соответствовало положению Келлса. На мне было красивое расшитое платье из оливкового атласа, под которым скрывались белые юбки.
Но усмешка капитана обнажила холстину, прикрывавшую мою душу.
И мой Келлс это ему позволил.
Осторожно, стараясь не хлопать дверью, я попятилась и вернулась в мою старую комнату.
Китти сидела за столом, возилась с глиной.
– Где Шарлотта, сестренка?
– С миссис Рэндольф, учится стряпать.
– О…
Она повернулась и уставилась на меня.
– Смотри! – Китти показала мне вылепленную вазу – гладкие стенки, большое изогнутое горлышко.
У ее ног валялись наброски углем – она готовилась расписывать свое творение. Там будут изображены радостно танцующие женщины, прямо как у источника па.
– Все хорошо, Долли?
Лгать себе я привыкла: что мои чувства имеют меньшее значение, что я пью чай с целью предотвратить беременность, а не потому, что боюсь из-за ребенка потерять Келлса; что даже в мелочах возвысила его мечты над своими.
Поэтому я кивнула сестре.
– Все хорошо.
– Мистер Келлс умеет решать проблемы, но и ты тоже.
Сестра снова занялась своей вазой. Мне хотелось поговорить с ней, объяснить, насколько хрупкое у нас положение… Но я не могла.
Душа Китти застряла в ловушке, она была по-прежнему юна – девятнадцать прожитых лет не сказались на ней.
Но я же обещала. Она не должна расти как я.
Я подошла к ней сзади и обняла. Возможно, смочила слезами ее косы. Китти продолжала заниматься вазой. Когда она закончит, это будет еще один шедевр.
Я кормила своего малыша Эдварда, устроившись в кресле-качалке. Крепкие балясины, точеные изгибы красного дерева и мягкое сиденье с тростниковой обивкой. Качаться в нем было прекрасно. Его прислал мне Келлс.
Он уехал по неотложным делам через месяц после того, как мое положение стало заметным, сначала на Барбадос, затем в Европу. И хоть Келлс посылал письма, которые читал мне Фоден, обида не стихала. Для моего па и для других мужчин отъезды и приезды были способом существования, особенно для джентльменов, которые отчасти проживали свою жизнь за морем. Что влекло их в этих водах, на этих далеких берегах? Я должна была это выяснить и дала себе такое обещание.
По моему лицу заструились слезы. Не знаю почему. Я злилась на Келлса, но это чувство, эта тьма были совсем другими.
Роды выдались тяжелыми. Миссис Рэндольф – слава богу, миссис Рэндольф была рядом. Пуповина…
Было слишком много тревог. Слишком хотела я увидеть Келлса. Мое тело изменилось. Вот и все. Мами помогала женщинам справиться с родами. Жаль, я не помнила как.
Темноволосая головка моего сына покачивалась у меня на груди. Его теплая кожа пахла лавандой и кокосом. Это дитя любви, а не ненависти. Помни об этом, Долли.
Я уложила Эдварда в колыбель, покинула одинокую комнату Келлса и пошла взглянуть на своих девочек. Китти разложила подушки на большой кровати с балдахином, а Шарлотта растянулась на матрасе, где мы когда-то помещались вдвоем.
Я снова начала плакать и ушла из спальни незамеченной.
Запах свежеиспеченного хлеба защекотал мне нос и привел к двери кухни. Приоткрыв створку, я увидела, как Полк нарезает буханку ломтями и сует куски себе в рот.
– Что-то масса Келлс скажет про мальчугана?
Миссис Рэндольф вытерла руки об отутюженный белый передник.
– Что ж ему сказать. Лишь то, что малыш очень красивый.
– Но больно темный.
– У нее темная кожа. А ты чего ждал, Полк?
– Ее па – белый. Слыхал, другая дочка смахивает на Шарлотту – белая как призрак.
– Вздор несешь, Полк. Намекаешь, что малыш не от него?
– Ну, нет…
– Они же как кролики. Все время вместе. Расставались, только когда она ходила работать на Фодена. А малыш явно не от старика.
Полк отрезал еще ломоть хлеба.
– Тогда, может, старые слухи – правда. Креол с Барбадоса, лопни мои глаза. Келлс – дитя рабыни, которого забрали и вырастили вместо мертворожденного.
Миссис Рэндольф пригрозила ему большим мясницким ножом.
– Не болтай такого больше. Понял?
Я попятилась. Мер-мер… Мер-мер Бен. Grand mere[35] Бен! Вот почему давным-давно он помогал миссис Бен?
Келлс выдает себя за белого?
Байка Полка о маленьком невольнике, которого забрал хозяин, не была чем-то неслыханным. От жары, царившей на островах, белые женщины делались хрупкими, а роды – очень тяжелыми, так что подобное случалось, чтобы сохранить линию рода.
Не потому ли Келлс так упорно добивался своего? Не потому ли обретение власти означало для него все?
Не-е-ет… Или это возможно?
Это бы объяснило, почему он в первую очередь задумывался о последствиях, а не о том, правильны поступки или нет.
Я побежала обратно к моему бесценному, мирно спящему Эдварду, чья кожа была лишь капельку светлее моей. Я была черна как агат, а он – как темный-темный топаз.
Если Келлс был цветным, мулатом, как я, – почему мне ничего не сказал? Я бы гордилась тем, как ловко он завоевывал мир белых, подчиняя их своему влиянию. Келлс был равен любому из них.
Разделив с ним ложе, я доказала лишь, что я – крольчиха, подходящая его похоти. Крольчиха, рожающая детей мужчинам, которые их не хотели.
Смех Николаса, застывшие в смерти лица, все страхи и ужасные мысли наводнили мой разум. Я принялась напевать песню моей матери, и комната перестала кружиться.
В колонии Келлс был мне мужем. Он любил меня. Сказал, что выбрал меня. Как он мог смотреть на нашего мальчика, его мальчика, и не хотеть этого ребенка?
Я взглянула в зеркало. Тонкие волосы курчавились от пота. Щеки припухли и покраснели. Мое идеально круглое лицо горело от жара, было влажным и выглядело усталым. Мне нужно было набраться сил. У меня снова родился ребенок, который получит любовь лишь одного родителя.
Скрипач наигрывал веселую мелодию. За последний год в Обители это был первый прием. Я надела лучшее платье – юбка небесно-голубая, а лиф из тонкого муслина в красную и кремовую полоску.
Я обрезала пару завитков у лица. Прямые волосы – первое, что замечали во мне Келлс и другие мужчины.
Я хотела, чтобы он меня заметил.
Келлс вернулся месяц назад, и кроме любезностей и короткого взгляда, брошенного на Эдварда, я не удостоилась ничего.
Ни капли прежней страсти.
Ничего.
Прошлой ночью я спала в соседней спальне. Келлса это не волновало, казалось, он даже почувствовал облегчение, будто с него сняли часть вины.
У столовой я наткнулась на капитана Оуэна. Целую вечность его не видела, с тех пор как он уехал на Барбадос. Говорили, капитан оттуда родом.
Бросив взгляд на его лицо – улыбающееся и довольное, – я увидела именно то, на что надеялась. Что, даже прибавив в весе и раздавшись в бедрах, я все еще могу привлечь внимание мужчин.
– Мисс Долли, вы – воплощение мечты. – Он поцеловал мне руку. – Не знаете, где найти хорошую домоправительницу? Вижу, вы прекрасно ведете хозяйство Келлса. Его приемы совершенно безупречны.
– Да, она чудесно справляется. – Из своего кабинета вышел Келлс.
От его пристального взгляда, брошенного на Оуэна, дерзкая улыбка капитана увяла.
Однако он тут же рассмеялся:
– Келлс, все знают, что Долли занята. Но где-то должны быть и другие Долли. Не может же везти тебе одному.
Келлс кивнул, но увлек меня прочь. Мы стояли рядом с галереей его предков, у портрета единственной женщины, которая могла бы заставить его признаться здесь и сейчас.
– Долли, сомневаюсь, что ты оправилась настолько, чтобы присоединиться к гостям.
– Я чувствую себя вполне хорошо, Джон Козевельд Келлс. И могу управлять твоим домом, как обычно.
– Ты должна быть с нашим сыном. Ты ведь его кормишь. Он должен быть главным для тебя, а не деловые интересы с Оуэном.
В чем дело? Он ревнует к капитану или к моему замыслу снова начать коммерцию? Или здесь таится нечто худшее – неприятие нашего темнокожего сына? У меня заныло сердце.
– Кто на этом портрете, Келлс? Кто эта женщина? Похоже, она обладает властью. Всегда хотела выяснить…
– Моя тетя. Кэролайн Келлс. И да, она никогда не боялась высказать свое мнение.
– Женщина с собственным мнением тебя не ужасает?
Он поджал губы, так что я усилила напор.
– Кэролайн Келлс – твоя тетя со стороны отца, не с материнской. Она не выглядит так, будто приучена трудиться… управлять полевыми работами.
Он обжег меня взглядом и натянул потуже свои белые перчатки.
– Долли…
В Обитель, постукивая тростью по полу, вошел Фоден в черно-белом сюртуке и бриджах.
– Келлс, Долли… О, мой ангел снова на ногах!
– Да, мистер Фоден. Благодарю. Скоро я вернусь к работе.
– О, чудесно. – Он захлопал в ладоши. – Как мальчик? Как вы его назвали? Надеюсь, Уильям!
Старик рассмеялся, но Келлс приподнял бровь и воззрился на него тем же взглядом, что смотрел на капитана.
– Да. Уильям. Превосходное имя.
Дыши, Долли, напомнила я себе.
– Малыша зовут Эдвард. Извините, мне нужно отойти на кухню.
Мистер Фоден взял меня за руку.
– Разве нельзя этому ангелу отобедать с нами? Она может сопровождать меня.
– Похоже, тебя повысили, Долли, благодаря Фодену.
Келлс развернулся и удалился в столовую.
О, Валле предоставили место за столом, однако не без сожаления. Мужчина, которому я родила сына, прекрасного темнокожего мальчика, подарок моему временному мужу, этот мужчина желал принадлежать кому-то другому.
Из Европы Келлс привез новый танец – контрданс. Пары выстраивались в бальной зале по четыре. Двигались и кружились, держась за руки. Полк определенно мог бы выучить эти стремительные мелодии.
Ритм, мой старый друг, казался таким далеким. Мне нужно было, чтобы он наполнил меня, дал почувствовать себя как прежде. Обед был строгим и официальным, но я уже давно выучила все вилки и бокалы.
Я заставила себя держаться свободно и вести вежливую беседу, чему научилась у Келлса и Фодена, но осталась за столом. Валла была заблудшей, но не глупой.
– Мисс Долли… – с трубкой во рту обратился ко мне мистер Фоден, – мне тебя недоставало.
– И мне вас, мистер Фоден. Мне нужно, чтобы вы кое-что для меня сделали.
– Все что угодно.
Я посмотрела в его отеческие глаза.
– Мне нужно…
Он поднялся из-за стола.
– Пойдем-ка пройдемся.
Рука об руку мы направились к крыльцу. Фонари освещали лужайку, вид открывался до самой реки. Розовый запах бутонов пушечного дерева наполнял каждый вдох.
– Дорогая моя, ты не кажешься счастливой. И не кажешься уверенной. Не узнаю свою Долли.
– Мистер Фоден, я никогда вам этого не говорила. Но я не свободна.
– Разумеется, – засмеялся он. – Ты же с Келлсом.
– Нет. То есть да. – Я вздохнула, собираясь с силами, чтобы говорить дальше. – Мне нужно, чтобы вы нашли моего отца, Эндрю Кирвана. У меня есть деньги на вольные для моей матери, сестры, моих дочерей и сына. Помогите договориться о выкупе.
Тревожно распахнув глаза, он отшатнулся.
– Неудивительно, что ты остаешься с Келлсом. Ты в ловушке.
Потрясение. Сжатые зубы. Молчание. Фоден обнажил мою жизнь, мое сердце.
Он взял мою руку, мою темную руку, в свою. Перчатки Фодена остались в кармане, я ощутила его силу.
– Он обижает вас, Долли?
– Нет, и все же ничто не длится вечно, мистер Фоден.
– Мой дом всегда открыт для тебя, Долли.
– Я очень за это благодарна, но мне нужно позаботиться о своей семье. Передайте Оуэну, что за плату я найду ему домоправительницу. Если я ее обучу, он не останется разочарован.