Первая неделя сельхозпрактики в Астапово показалась студентам подмосковного института из Малаховки гудроном, из которого не вылезти: за неласковым вторником последовала пасмурная среда, за ней – особо холодный четверг. Выйдя утром в пятницу на ежедневную линейку и увидев, что с неба сыплется пороша, некоторые физкультурники отчаянно засвистели и стали требовать отменить работы в поле. Председатель совхоза Ветров такой изнеженности лишь улыбнулся:
– Ребята, вы поймите, эти холода ненадолго. В народе есть поверье: ранний снег – гарантия долгой осени. Эта пороша – лишь людей попугать. К обеду уже ничего не будет. Ведь комарики по вечерам попискивают. А в полях полно ещё лютиков, клевера и прочего разнотравья. Не заметили? – Николай Петрович с трибуны окинул колонны бодрящим взглядом.
Старшекурсники прятались за первокурсников, избегая смотреть на начальство. Девушки тёрли глаза, ребята зевали – даже морозец их не бодрил. Председателю никто не ответил: ни про комариков – их в поле не было, ни про цветы – до них ли, стоя скрючившись на распаханной борозде? Да и народные приметы знал мало кто из городских. Чтобы поднять всеобщее понурое настроение, Ветров весело подмигнул и пожелал хорошего дня, после чего заторопился в другое место. За день он наезжал сотни километров, проверяя работу на всех участках. В Астапово председатель наведывался каждое утро, и каждое утро расстраивался: за неполную первую неделю общий объём картофеля, собранного коллективом МОГИФКа, едва составил тысячу тонн вместо предполагаемых тысячи двухсот. Ретивость первых дней к пятнице сменилась у студентов безразличием: как будет, так и будет.
Линейка теперь проводилась строго в восемь и шла не более десяти минут. Сразу после неё практиканты шли на завтрак: сначала первая смена, за ней – вторая. В столовой не задерживались и старались не объедаться – картошку собирали в наклоне. В девять весь лагерь уже был на полях. В одиннадцать прерывались на пятнадцать минут, потом час отдыхали во время обеда, полчаса на полднике, и опять же посменно – всех четырехсот студентов столовая за раз не вмещала. Вечером, в шесть, первыми с поля уходили студенты спортивного факультета.
После завтрака старшекурсники Галицкий, Стальнов и Кирьянов попросили у декана Горобовой выслушать их рациональное предложение. Наталья Сергеевна, взгляд которой до этого «плавал» в пшённой каше, удивлённо посмотрела на ребят:
– Ты, Стальнов, решил поговорить со мной про баню или про уборку комнат?
Так как центрального водопровода в совхозе не было, а отопление работало по принципу замкнутого цикла, после бани, затопленной в среду после первого рабочего дня, «малаховцы» остались в бараках без воды – чтобы заполнить врытые в землю цистерны, совхозный кочегар Матвей отключил её до утра, не предупредив.
И относительно порядка в комнатах декан не придиралась: вместо того чтобы складывать вещи в шкафы и тумбочки, студенты развешивали их на спинках кроватей, батареях, дверцах раскрытых шкафов.
Но красивый блондин ответил, не обращая внимания на иронию Горобовой и не разнимая рук, сложенных перед грудью:
– Наталья Сергеевна, я хотел бы поговорить про то, как нам лучше работать.
– И чтобы спину не перегружать, – однокурсник Стальнова, худощавый Кирьянов, стоял перед всеми, согнувшись, как вопросительный знак, и подперев одной рукой живот, а второй – поясницу. Преподаватель биохимии Михеева мило улыбнулась и несколько раз покрутила головой, разминая шею.
– Это как раз то, что нам нужно. Я всегда знала, что только рабочий класс должен решать, как распоряжаться собственной судьбой. Не так ли, Владимир Ильич?
Парторг МОГИФКа Печёнкин кивнул; мышцы ныли и у него.
– Пусть говорит Галицкий, – решила между тем Горобова. – Короче и понятнее него никто из вас не скажет.
Даже комплимент на сбил Юру – объяснять он стал быстро и по существу.
До сего момента мешки, наполненные картошкой, ребята таскали сначала к центральной дорожке, потом к краю поля, где уже завязывали их и грузили на телегу. Это занимало уйму времени, вызывая вынужденные простои в сборе урожая. Старшекурсники же предлагали оставлять шестидесятикилограммовые мешки у центральной дорожки поля и не завязывая.
– Время сэкономим, и девчатам не нужно будет всякий раз надрываться. Трудно им, – Галицкий оглянулся на студентов. Некоторые девушки одобряюще угукнули ему в ответ.
– Всё это правильно, – согласилась Горобова, всё же не понимая, кто и когда будет грузить мешки. Чаще всего лошадь с телегой приезжала из Астапово за полчаса до окончания работ второй смены, и студенты педагогического факультета кое-как успевали загрузить мешки, навалившись всем скопом. Как же тут справляться малой группой? Стальнов, придя другу на помощь, пояснил, что необходимо ежедневно выделять пятерых ребят только для погрузки и прямо в поле. Ведь лошадь с телегой могла подъехать к любой грядке.
– И тогда можно завязывать мешки и грузить их на месте. Работать будем, как обычно, парами: два на два, – вставил своё слово и Кирьянов.
– А зачем пятый? – тут же вцепился в идею Гофман; заведующему кафедрой гимнастики план ребят сразу понравился.
– А пятый будет управлять Марусей, – Галицкий указал на первокурсника Шандобаева, незаметно подошедшего сзади. – Серик – наездник. С лошадью он уже подружился. Что скажете?
– Какие молодцы! – улыбнулась преподавательница по игровым видам спорта Зайцева, уперев в ладони тяжёлую нижнюю челюсть и глядя на коллег; все преподаватели сидели за столом, ближним к выходу из столовой. – И как вы раньше до этого не додумались?
– Браво, мальчишки! Дело говорят! – воскликнула Михеева, кивнув Гере Андреевне, с которой жила в одной комнате.
– Сама понимаю, – кивнула Горобова, – вот только как быть со временем на погрузку? Полчаса вам никак не хватит.
– Зашем полшаса? С самого утра нашинат будем, – широко улыбнулся Серик. Был казах добрым и немного наивным.
– Наталья Сергеевна, вопрос по лошади нужно решить с Ветровым, – вмешался наконец парторг Печёнкин, энергично сжимая-разжимая пальцы. Из-за стойки раздачи к столу преподавателей подкатила телеса повариха тётя Маша:
– Зачем пудрить мозги Ветрову? – прогудела она, сунув руки за белоснежный фартук.
– Наш Матвей может каждое утро ездить в колхоз за лошадью. Это он в прошлый раз выпимши был. А так, если собаку с поводка не спускать, у них с Марусей давняя любовь, – напомнила она про недавний случай с отвязанной кобылой, усмирить которую удалось именно Шандобаеву. Повариха утёрлась передником; выступать перед начальством она не привыкла. – Ваши девчата – такие помощницы, что Матвею, кроме как следить за топкой, больше и делать нечего. Да и Николина проворно работает. – Горобова посмотрела по очереди на поварих из институтской столовой, что добровольно приехали в Астапово на сельхозпрактику, затем на блондинку с первого курса. Выяснив накануне, почему у Николиной постоянно болит живот, Горобова направила прыгунью в высоту работать в тепло на кухню. – Так что запрягайте Матвея, – повторила тётя Маша, – и пусть делом занимается. А то курит и курит, курит и курит, всю кухню нам продымил своей махоркой. – Старик истопник постоянно придирался к приезжим поварихам. Собирать картофель, как хотелось бы, девушкам не пришлось. Присутствие в столовой двух дополнительных помощниц, знающих своё дело, избавляло Наталью Сергеевну от ежедневной головоломки с назначением дежурных.
– И Савченко вашего тоже забирайте, – вступила в разговор младшая из поварих, Марина, покраснев от волнения. Волейболист с третьего курса Гена Савченко тоже работал на кухне, помогая накрывать на столы.
– Что, тоже курит? – Гофман строго посмотрел на Гену.
– Нет, хуже – ворчит и нудит. Забирайте его! Пусть работает на свежем воздухе, может, злобы в нём поубавится, – объяснила тётя Маша.
Горобова тут же откомандировала Савченко в пару к Маршал и Цыганок, с которыми он работал раньше, и приказала девушкам следить за нерадивым работником. Но тут медсестра Иванова спросила, не тяжело ли будет девушкам на кухне таскать воду с колонки, что была довольно далеко – около бани.
– А за это не переживайте, Наталья Сергеевна, – весело ответила тётя Маша. – Мне наш Эрхард нонче обещался привезти длинный шланг. Прикрутим его к колонке и будем по нему воду пускать сколько нужно.
Местный агроном Сильвестр Герасимович Эрхард, мужчина видный и смекалистый, успел так продемонстрировать своё расположение к декану Горобовой, что многие даже стали подшучивать на эту тему. Может быть, поэтому Наталья Сергеевна ничего не ответила. Гера Андреевна Зайцева посмотрела на старшего преподавателя кафедры по лёгкой атлетике Михайлова, сидящего за столом напротив. Им тоже «посчастливилось» испытать на себе дежурство по кухне:
– Удивительно, о чём думали раньше?
Начав в пятницу работать по-новому, с планом сбора урожая в этот день всё так же не справились. В субботу перед линейкой, вышагивая по плацу между бараками в ожидании председателя, декан спортивного факультета готовила аргументы для него и ректора МОГИФКа. Орлов обещал прибыть сегодня с визитом.
Наталья Сергеевна прекрасно знала, что нытьём и стонами верхнюю власть не проберёшь: каждый год студенты ездят на сбор картофеля, каждый год половина общего состава возвращаются больными. Не помогают никакие бани, защитные кремы или варежки: ветер и холод делают своё дело, обжигая и высушивая молодую кожу горожан, непривычных к длительному пребыванию на холоде. Но разве интересовало кого-то из партийного руководства, как переносят работу в колхозе студенты, как к этому относятся их родители, как переживают за своих воспитанников тренеры или, скажем, преподаватели музыки, если речь шла о студентах консерваторий? Музыкантов тоже не щадили, отсылая на тяжёлые работы обладателей тонкого слуха, виртуозных рук, талантливых умов. Загубят за год сотню перспективных – ничего, страна не обеднеет. Вся власть построена на том, чтобы народ терпел, страдал и снова терпел.
Горобова поправила шарф, потуже затягивая его. Студенты, выползали из бараков не как в обычные дни – массово, а жалкой струйкой, и вставали в ряды без присущего им оптимизма. Декану было жаль каждого, появляющегося на пороге барака. «Во что бы то ни стало нужно вытребовать у Ветрова второй выходной день. И я сделаю это, – решила Наталья Сергеевна, пусть даже для этого ей пришлось бы написать коллективную жалобу в Луховицкий облком партии. – А Печёнкин поможет мне в этом. Нашему парторгу не привыкать строчить всякого рода кляузы и жалобы».
Мысли женщины прервал Савченко:
– Сучара эта ваша картошка, – ругнулся волейболист, разминая тело: мышцы словно налились свинцом, руки дрожали, ноги отказывались сгибаться.
– Савченко, что за мат? – пассивно отреагировала Горобова, взявшись пересчитывать выстроенных. Ей уже сейчас мерещилась вечерняя баня и завтрашний полный выходной. В понедельник декан рассчитывала уехать из колхоза. «Вот отчитаюсь перед ректором за проделанную работу, и вон отсюда! Пусть думают что хотят. Студенты – молодые, им ночи хватает, чтобы восстановиться. Хотя…» – глядя на покряхтывающего Савченко, теперь и в этом декан сомневалась. Гена, бросив недовольный взгляд, ответил опять нагло:
– Знаете что, Наталья Сергеевна? Во-первых, я тут грузчиком не нанимался!
– А во-вторых? – в декане уже пробудился руководитель. И именно он, несмотря на понимание недовольства, не мог позволить разговаривать подчинённому в подобном тоне.
– А во-вторых, сучара – это от «сука». А «сука» – литературное слово. Или я ошибаюсь?
Горобова выдержала вызывающий взгляд Савченко.
– Про литературные нормы, Савченко, тебе лучше спросить у Ивана Ивановича. Вот дождёмся его сегодня, и пусть ректор объяснит тебе, как лучше выражаться в присутствии женщин и старших, если тебя родители этому не научили. И, независимо от объяснений Орлова, я предупреждаю: если ты продолжишь говорить в таком тоне, я вышвырну тебя из института к чертям собачьим! Так понятно? – Соблюдать какие-то речевые нормы у женщины не хватало сил. Теперь она прекрасно понимала трудяг на заводах или стройках, для которых ненормативная лексика являлась привычкой. Раз жизнь – тоска, то и речь – дерьмо. Гена, хорошо расслышав в голосе декана раздражение, втянул голову в плечи:
– Шо тут непонятного? Самим грубить – можно, а нам и слово не скажи…
– Савченко, как же я от тебя устала, – Горобова попробовала поддеть землю носком сапога. Плотно схваченная морозом, она не поддавалась. Вдыхая холодный воздух, Наталья Сергеевна поёжилась: – Неужели ты думаешь, что я буду продолжать терпеть твои выкрутасы до самого четвёртого курса? – В институте, как в армии, царило негласное правило: старшекурсников, особенно после первой практики в школе, никто уже «не трогал», относясь к ним, как к почти сформировавшимся профессионалам. Гене, перешедшему только на третий курс, ходить «под ножом» предстояло до будущего мая.
– Не имеете права за такое отчислять, – огрызнулся волейболист, но уже без раздражения.
– Ещё как имею! Ты же – будущий преподаватель. А как я смогу допустить, чтобы ты, в перспективе учитель физкультуры или тренер, бранился перед детьми, да ещё блатным жаргоном? Спортсменов и так опустили по всем культурным показателям. Так что не добавляй. – Горобова хотела сказать что-то ещё, но на крыльцо барака выбежал Шандобаев. Без куртки и размахивая руками, он заголосил на весь колхоз:
– Вай пармай! Сыкорей! Сыкорей! Там Лена пез духа.
– Какая Лена?! – Горобова схватилась за грудь в области сердца – там неприятно кольнуло.
– Николина? – одновременно выкрикнули заведующий кафедрой легкой атлетики Бережной и Андронов, стоящие рядом. Савченко, повернувшись к бараку, тут же ткнул в сторону Серика пальцем:
– О, видите, Наталья Сергеевна, этот казах сказал очень матерное слово и ему – ничего?
Горобова, не обращая внимания на Гену, уже бросилась к бараку, уточняя на бегу:
– Серик, что ты такое говоришь?
– Он сказал, что Николина – пиздуха, – насмешливо повторил Гена, догоняя декана. – Хотя я не понял, что это значит.
– Да заткнись ты, Потомуша, – приказал Андронов. Он про болезнь одногруппницы знал больше, чем другие. Опоздав на практику на день, высотник и высотница ехали в Астапово вместе и успели подружиться. – Серик сказал «без духа». Понимаешь? Лена, наверное, упала в обморок и не дышит. А у Серика просто акцент, понимаешь? – от испуга и гнева Игнат кричал. Но не успели все добежать до дверей, как на крыльцо выскочила ещё одна первокурсница – Симона Сычёва, в войлочных сапогах с резиновыми калошами, в длинном вязаном свитере и без штанов.
– Николина упала в туалете и лежит как мёртвая, – выпалила она и, задыхаясь от бега, отошла в сторону, пропуская в барак декана, медсестру Татьяну Васильевну и Игната. Гена, оттиснутый за дверь, недовольно покосился на Серика:
– А я шо, шифровальщиком тут, шо ли, работаю? Всяких… нерусей понимать. «Пиз духа, без духа».
Сзади к волейболисту подошёл комсорг института Валентин Костин и, жёстко взяв Гену за локоть, развернул к ребятам лицом:
– Савченко, а вот это уже точно разжигание межнациональной розни. И такое я за тобой замечаю уже не в первый раз. Поэтому объявляю тебе выговор с занесением в учебную карту, три наряда вне очереди на погрузке и предлагаю объявить бойкот.
– Чего? – в глазах Гены забегали искорки испуга. – Какой ещё бойкот? Валёк, ты же мне друг…
Костин ответил каменным голосом:
– Я всё сказал. По-хорошему ты, Гена, видимо, не понимаешь.
В рядах студентов прошелестело одобрение, и Савченко увидел, как от него отвернулись даже безобидная Таня Маршал и инфантильный Андрей Попинко. А их товарищи по группе первого курса один-один Кашина и Штейнберг смотрели с неприязнью. Савченко с надеждой в голосе обратился к Стальнову:
– Стан, я не нарочно. Вырвалось, – но обычно лояльный ко многим и многому старшекурсник на этот раз не поддержал его.
– Вырваться, Хохол, может газ из одного места, – отрезал он. – Мужчина должен всегда отвечать за свои слова. Так что бойкот тебе на три дня. И не ной тут, как баба.
Одобрительный ропот прошёл по рядам студентов. Только Миша Соснихин и Стас Добров беспомощно пожали плечами, сожалея, что не могут противиться общему решению. Понимая, что теперь три дня с ним никто не заговорит, Гена тяжело выдохнул.
– Так тебе и надо, Ген-гематоген. Шпана недобитая, – обозвала парня Цыганок. Несмотря на их взаимную симпатию с волейболистом, Света была согласна с решением старших ребят. Ухватив Гену за рукав, она потащила его в сторону столовой: – Пошли! Теперь я с тебя в поле три шкуры спущу. И не говори, что не слышал!
– Да слышал я, слышал, – ответил Савченко и послушно пошёл за Светой; дежурные преподаватели Михеева и Бражник скомандовали идти на завтрак.
Уже через минуту из барака выбежал Бережной и, никому ничего не объясняя, понёсся в сторону бани, обгоняя колонну студентов и преподавателей первой смены.
– Потрусил запрягать Мирона, – вздохнула Ира Масевич и потёрла щёки; от волнения холод ощущался сильнее. Институтский завхоз Мирон привёз опоздавших студентов и самого Бережного ещё в среду и, загуляв в колхозе с местным кочегаром и своим начальником Блиновым, ректором по хозчасти, до сих пор в Малаховку не уехал.
– Думаешь? – переспросил гимнастку-«художницу» её одногруппник Армен Малкумов и нахмурил лоб. Похоже, их куратор действительно бежал к оранжевому уазику, что стоял на парковке возле бани.
– И думать нечего. Плохи дела, – теперь Ира-гимнастка нервно тёрла руки. Поняв её слова по-своему, Армен протянул ей большие варежки:
– Давай наденем сверху твоих, – он указал на тонкие шелковые перчатки гимнастки. – В таких замуж хорошо выходить, а не картошку собирать.
– Замуж хорошо и без перчаток, – улыбнулась Масевич, уступчиво протягивая руки.
Подобная идиллия на фоне всеобщего тягостного молчания казалась сценой не из этого спектакля.
– Прямо «Юнона и Авось», – завистливо скривилась Ира Кашина, легкоатлетка и прыгунья в высоту. По лицам ребят москвичка поняла, что никто из них, приезжих, не знает про новый спектакль столичного «Ленкома». Кашиной посчастливилось попасть на предпремьерный прогон спектакля, тут же ставшего культовым, чем девушка, конечно же, очень кичилась.
– И прямо, и криво, – подтолкнул её Стальнов, указывая на тропинку. – Под ноги смотри, а то бухнешься.
Высотница фыркнула и, мотнув косой, выбившейся из-под шапки, пошла впереди Володи, виляя бёдрами, и запела, коверкая текст и жутко перевирая мотив:
Ты меня на рассвете разбудишь,
Без перчаток на поле полюбишь.
Я тебя никогда не забуду,
Ты своих рукавиц не увидишь.
– Что за дурацкие песенки?! – не выдержала подобной самодеятельности фигуристка Станевич и закрыла уши руками.
Конькобежец Юлик Штейнберг тут же приказал Кашиной замолчать. Ира-легкоатлетка махнула своей тёзке-фигуристке:
– Станевич, зря ты так! Увидишь, через год эту песню будет знать вся страна! Поэтому учи слова и подпевай.
– Спасибо. Лучше я поберегу силы для другого, – ответила маленькая Ира своей рослой соседке по комнате. Кашина, понимая, что поддержать её некому, пошла дальше молча, но вилять бёдрами не перестала.
– Слава богу, заткнулась. А то, поди, до кишок глотку себе застудила, – насупила брови лыжница Таня Маршал, совершенно не переживая о том, слышит капризная одногруппница её низкий голос или нет.
– Кашиной всегда хорошо, когда другим плохо, – поддержала гимнастка Лена Зубилина, не приглушая голос. Бригадир среди девушек, она посмотрела на неудачливую артистку с укором: – Ты бы, Кашина, энергию, с какой поёшь, пустила на сбор картошки.
– Не нанималась, – ответила Ира через плечо и не оборачиваясь. – Савченко прав. Да, Стасик? – оглянувшись на ребят, Кашина неприятно растянула губы в улыбке и заговорщически подмигнула бегуну на средние дистанции Стасу Доброву. – Пусть довольствуются тем, что хотя бы так работаем, а передовиков выращивают среди своих доярок и свинопасов. Мне мои руки и спина ещё в жизни пригодятся.
Стас, заметив общее недовольство, комментировать слова высотницы не стал. Да, работать было противно – ощущать грязь на руках, мокрые куртки на спине, склизкую почву под ногами и ветер, пронизывающий до костей. Но зачем было об этом напоминать? И без этих причитаний любой из идущих рядом с Добровым, будь на то его воля, предпочёл бы не ехать в колхоз.
Студенты нехотя удалялись от барака. Всем хотелось знать, что же в действительности произошло с Николиной. Галицкий и Андронов (его Наталья Сергеевна сразу же прогнала) переглядывались. Рядом с Юрой и Игнатом шёл, кутаясь в ватник и поглубже натягивая на уши вязаную шапку-«петушок», Андрей Попинко. Перепуганные девчата, сбившись в кучу, тихо перешептывались. Стальнов, обогнав всех, возглавил колонну вместе с Шумкиным. Привычно голодный Миша был безразличен ко всякого рода происшествиям. Время от времени Стальнов оглядывался на барак, втыкался взглядом в Галицкого и, видя ледяные, непроницаемые глаза друга, ускорял шаг.
Уже в столовой, рассевшись в необычной тишине, первокурсник Миша Ячек напомнил, что Сычёву всё же пропустили обратно в комнату одеться.
– Вот сейчас Синома пирдёт и свё расскажет, – пообещал маленький рыжий гимнаст, переставляя в словах слоги, так как был дислексиком, и не спуская глаз с входной двери.
За любимую гречневую кашу с молоком студенты принялись в этот раз без всякого аппетита.