Осенью 2019 года, во время Недели моды в Лондоне, сотни активистов «Восстания против вымирания» протестовали против влияния модной индустрии на климат. Некоторые залили себя фальшивой кровью и разлеглись на улице. Перед показом мод от Виктории Бекхэм они подняли таблички с надписями: «Мода=экоцид» и «Бизнес убивает жизнь на Земле»[371]. Представитель экоактивистов сказал: «Как раса, мы – в буквальном смысле – стоим в шаге от конца света»[372]. Около двухсот протестующих устроили фальшивые похороны с гигантским гробом и марширующим оркестром. Они спустились по улице Стрэнд в центре Лондона и перекрыли движение. Они скандировали речевки и раздавали брошюры, указывавшие на то, что модная индустрия отвечает за 10 % всех выбросов углекислого газа[373].
Более полудюжины активистов, одетых в кроваво-красные платья и с белой краской на лице, протестовали перед розничным магазином H&M в Лондоне, торгующим недорогой, «быстрой модой»[374]. Сообщение на странице «Восстания против вымирания» в Facebook гласило: «Модная индустрия по-прежнему придерживается архаичной системы сезонной моды, что усиливает необходимость постоянно создавать новую одежду из новых материалов»[375]. На сайте «Восстания против вымирания» написано: «В глобальном масштабе мы производим до 100 млрд предметов одежды в год, нанося страшный урон планете и людям, которые эту одежду производят. Но хуже всего то, что новые отчеты предсказывают: к 2030 году производство одежды и обуви вырастет на 81 %, что создаст беспрецедентную нагрузку на и без того опустошенные ресурсы планеты».
Протесты, похоже, не прошли даром. Недавнее исследование показало, что более 33 % клиентов перешли на бренды, которые считают более рациональными, и 75 % указали, что экологическая рациональность важна для них при покупке одежды[376]. Кто-то утверждает, что индустрия моды и другие отрасли потребительских товаров нерациональны по своей сути, поскольку ориентированы на рост потребления. «Прекращение потребления людьми – действительно единственный способ оказать какое-либо влияние на данный момент, и многим людям трудно принять это послание», – заявил активист «Восстания против вымирания». «Как инструмент коммуникации мода очень влиятельна, – добавил другой протестующий. – Мы все должны носить одежду, в этом и есть сила»[377].
Защитники окружающей среды нацелили свой удар на широкий спектр потребительских товаров, а не только на обувь и одежду. В 2011 году активисты «Гринпис» протестовали против производителя кукол Барби, американской компании Mattel в Калифорнии. В своем заявлении экоактивисты сообщили газете The Washington Post и другим журналистам, что принялись за Mattel потому, что данный производитель игрушек использует материалы индонезийской целлюлозно-бумажной компании Asia Pulp & Paper, которая, по словам «Гринпис», закупает целлюлозу из древесины, имеющей происхождение из тропических лесов Индонезии[378].
Во время акции протеста активистка «Гринпис», одетая как Барби, управляла розовым бульдозером. «Как вы думаете, мне разрешат припарковаться в торговом центре?» – спросила она у зевак. Активистка забралась на крышу штаб-квартиры Mattel в Эль-Сегундо, Калифорния, и развернула баннер с унылым лицом куклы Кена и подписью: «Барби, все кончено. Я не встречаюсь с девушками, которые занимаются вырубкой лесов»[379].
Но Mattel вряд ли является главным злодеем, уничтожающим леса. По сравнению с ежедневными газетами, Mattel потребляет минимальное количество бумаги. Причина, по которой «Гринпис» взъелся на Mattel, кроется не в том, что эта компания использует много бумаги, а в том, что Барби – признанный бренд. Нападение на компанию по производству игрушек наверняка привлекло бы к себе внимание СМИ.
С одеждой и другими потребительскими товарами, производимыми на фабриках в бедных и развивающихся странах, все обстоит совсем не так, как заявляют представители «Восстания против вымирания» и «Гринпис». Фабрики – вовсе не главные виновники уничтожения лесов, а были и остаются двигателем их спасения.
В 1996 году я бросил аспирантуру в Санта-Крус, штат Калифорния, и вернулся в Сан-Франциско, чтобы участвовать в кампаниях активистов Global Exchange, Rainforest Action Network и других прогрессивных экологических организаций. В те времена росло беспокойство по поводу воздействия производства одежды и других товаров, от кукол Барби до шоколадных конфет, на рабочую силу и окружающую среду. Поэтому мы решили запустить то, что назвали «корпоративной кампанией» против одной из крупнейших и наиболее прибыльных транснациональных компаний в мире. За образец мы взяли бойкот Rainforest Action Network, устроенный сети питания Burger King, на который я собирал деньги в старшей школе. Наша стратегия состояла в том, чтобы нацелиться на крупный, хорошо узнаваемый бренд. Недолго думая, мы выбрали Nike.
В то время компания Nike только начала продвигать свою обувь, связывая ее с расширением прав и возможностей женщин через спорт. Мы с коллегами из Global Exchange решили сосредоточиться на правах женщин. Global Exchange пригласила рабочего фабрики Nike из Индонезии совершить поездку по Соединенным Штатам и публично рассказать о работе на фабриках швейной компании, что вызвало широкую огласку по всей стране. Мы подготовили открытое письмо Филу Найту, основателю и тогдашнему председателю Nike. Разослали послание лидерам феминистических движений и предоставили копию в The New York Times. В письме мы попросили Nike разрешить местным независимым наблюдателям проинспектировать их фабрики в Азии и повысить заработную плату рабочим. Например, фабричные рабочие этой компании во Вьетнаме в то время зарабатывали всего 1,60 доллара в день.
Осенью 1997 года газета опубликовала статью с заголовком «Nike поддерживает женщин в своей рекламе, но не на своих фабриках, как считают некоторые организации». Репортер писал: «Коалиция женских групп атаковала компанию Nike, назвав ее лицемерной в связи с выпуском новых рекламных роликов с обувью для спортсменок. Что-то здесь не так, ведь компания призывает расширить права и возможности американских женщин, но при этом плохо оплачивает свою зарубежную рабочую силу, в основном женскую»[380].
Наша кампания казалась успешной. Мы создали столько негативной рекламы, что нанесли ущерб бренду Nike. Мы отправили сообщение другим корпорациям, что они будут нести ответственность за условия труда на фабриках, с которыми заключили контракт за рубежом. «Я возвращаюсь в 1997 год, и первое, связанное с этим [корпоративной социальной ответственностью] событие, которое приходит мне в голову, – бойкот Nike, оказавший большое влияние на компанию», – говорит Джеффри Хил, профессор Бизнес-школы Колумбийского университета[381].
Не все согласны с тем, что кампания против Nike прошла успешно. Некоторые, например Джефф Баллинджер, который имел дело с индонезийскими фабричными рабочими еще в 1988 году, считает, что Nike рекламировала «экологическую рациональность» как инструмент связей с общественностью, чтобы затмить продолжающуюся эксплуатацию человека. «Парадигма перемалывания аутсорсинга все еще действует на большинстве низкоквалифицированных производств», – писал Баллинджер[382]. Между тем эксперты по охране окружающей среды и активисты говорят, что компании, производящие потребительские товары, не сделали ничего существенного для улучшения своей экологической практики. «Миссия устойчивой моды с грохотом провалилась, и все мелкие и постепенные изменения оказались затоплены взрывоопасной экономикой добычи, потребления, отходами и постоянным злоупотреблением рабочей силой», – заявили активисты в 2019 году[383].
В июне 2015 года, через несколько месяцев после посещения Конго, Руанды и Уганды, я решил съездить в Индонезию и сам посмотреть, как там обстоят дела у работников фабрик. В качестве сопровождающего я нанял 24-летнюю индонезийскую журналистку по имени Сьярифа Нур Аида, которая называла себя Айпе. Она писала о проблемах с рабочей силой на фабриках и недавно раскрыла коррупцию в вооруженных силах[384].
– В прошлом году меня избили после того, как я рассказала, как военные офицеры скупили землю по низкой цене, – сказала она. – Мои родители жутко перепугались, но они никогда не настаивали на том, чтобы я бросила работу.
Айпе организовала для меня встречи с несколькими фабричными рабочими, одной из которых была 25-летняя Супарти, приехавшая сюда из маленькой прибрежной деревушки. Вначале она работала на фабрике Барби, затем – на шоколадной. Мы встречались дважды, сначала в офисе профсоюза Супарти, а потом у нее дома. На ней был ярко-розовый хиджаб, который она скрепила большой брошью.
– Каждое воскресенье мы проводили, играя в воде, но я так и не научилась плавать и никогда не погружалась в воду с головой, – сказала она. – Я жила в строгой исламской общине, где мы даже не могли пойти на общественные собрания, если там присутствовали мужчины.
Поездки на пляж случались нечасто.
– Мы редко ходили на пляж, потому что всегда было очень много работы[385].
После школы Супарти вместе со своими родителями, братьями и сестрами работала на полях.
– Наша семья была бедной по сравнению с другими домами в общине. В доме было четыре комнаты, и он был построен из бамбука. У нас не было электричества или телевизора, готовили на рисовой шелухе.
Ее семья выращивала рис и немного баклажанов, чили и стручковой фасоли. Чтобы удобрять почву, они чередовали посевы риса и сои. Супарти помогла родителям вязать шпинат в пучки и продавать на местном рынке. Одними из самых больших угроз, с которыми сталкивались Супарти и ее семья, были дикие животные, болезни и стихийные бедствия. Однажды в деревне вырвались на волю дикие собаки.
– Родители беспокоились, что они съедят наших кроликов, – объяснила женщина. – Во время эпидемии птичьего гриппа родители волновались за своих цыплят, но с ними все оказалось в порядке. Все боялись цунами и землетрясений, потому что мы жили очень близко к морю. Некоторые были так напуганы, что перенесли свои вещи в горы. Но потом извергся вулкан Мерапи. Богатые люди, перенесшие пожитки на склон горы, потеряли свое имущество. Его накрыло лавой. Мы чувствовали себя очень уязвимыми перед природой.
В конце концов Супарти потянуло в город.
– В детстве я слышала от своей тети о том, каково это – работать на фабрике, и представляла, что буду там трудиться. Мои родители этого не хотели. «Оставайся здесь, занимайся хозяйством и жди хорошего мужчину, который на тебе женится», – говорили они. Мама очень не хотела, чтобы я уезжала. Я объяснила, что буду присылать им деньги.
И вот, когда ей исполнилось 17 лет, Супарти ушла из дома[386].
Когда молодежь вроде Супарти уезжает с фермы в город, им приходится еду покупать, а не выращивать ее. Вследствие этого сокращающееся число фермеров в бедных и развивающихся странах вынуждены производить еще больше продовольствия.
В Уганде у меня состоялся разговор с женщиной средних лет, которая работала в нашем эко-домике, куда мы во второй раз приехали посмотреть на горилл. Я сказал ей, что только двое из ста американцев занимаются сельским хозяйством, в то время как двое из трех угандийцев являются фермерами.
– Как же вы выращиваете достаточно еды? – спросила она.
– С помощью очень больших машин, – ответил я.
На протяжении более 250 лет сочетание производства и растущей продуктивности сельского хозяйства являлось двигателем экономического роста для стран по всему миру. Фабричные рабочие, такие как Супарти, тратят свои деньги на покупку продуктов питания, одежды, других потребительских товаров и услуг, в результате увеличивается рабочая сила, общество становится богаче и может похвастать более разнообразными сферами занятости. Сокращение числа работников, необходимых для производства продовольствия и энергии, благодаря использованию современной энергии и оборудования повышает производительность, развивает экономику и делает рабочую силу более разнообразной.
Хотя несколько богатых нефтяными месторождениями стран, таких как Саудовская Аравия, достигли очень высокого уровня жизни, никогда не занимаясь производством, почти все другие развитые страны мира, начиная с Великобритании и США, Японии и до Южной Кореи и Китая, преобразовали свою экономику с помощью заводов. Рост благосостояния за счет производства – то, что позволяет странам строить дороги, электростанции, электросети, системы борьбы с наводнениями, санитарии и управления отходами. Это и отличает богатые страны, такие как Соединенные Штаты, от бедных стран, таких как Конго.
Тем временем города затягивают человеческое население и предоставляют все бо́льшую часть сельской местности дикой природе. Города занимают чуть более половины процента свободной ото льда поверхности земли[387]. Менее половины процента земли покрыто тротуарами или зданиями[388]. По мере того, как фермеры становятся более продуктивными, луга, леса и дикая природа возвращаются и вновь берут свое. Во всем мире темпы восстановления лесов приближаются к темпам замедления процессов истребления насаждений[389].
Потребление древесины человечеством достигло своего пика и вскоре может значительно сократиться[390]. Использование земли человечеством для сельского хозяйства, вероятно, тоже приближается к своему пику, после чего начнет снижаться[391]. Это прекрасная новость для всех, кто заботится о всеобщем процветании и защите окружающей среды. Главное – производить больше еды на меньшей территории. В то время как количество земель, используемых под сельское хозяйство, увеличилось с 1961 года на 8 %, объем производимых продуктов питания вырос на небывалые 300 %[392].
Хотя территория пастбищ и пахотных земель увеличилась на 5 и 16 % соответственно с 1961 по 2017 год, максимальная площадь всех сельскохозяйственных земель приходилась на 1990-е годы и с тех пор значительно сократилась, в основном из-за уменьшения пастбищ на 4,5 % с 2000 года[393]. В период с 2000 по 2017 год производство говядины и коровьего молока увеличилось на 19 и 38 % соответственно, даже несмотря на то, что общая площадь, используемая во всем мире под пастбища, сократилась[394].
Замена сельскохозяйственных животных машинами значительно сократила площади, необходимые для производства продуктов питания. Перейдя от лошадей и мулов к комбайнам и тракторам, США урезали площадь земель, необходимых для производства кормов для животных, на территорию размером с Калифорнию. Эта экономия земли составила целую четверть от общего объема земель США, используемых под сельское хозяйство[395]. Сегодня сотни миллионов лошадей, крупного рогатого скота, волов и других животных все еще используются в качестве тягловых животных для земледелия в Азии, Африке и Латинской Америке. Отсутствие необходимости выращивать корм для этих животных могло бы освободить значительные площади земли для исчезающих видов, как это было в Европе и Северной Америке.
Технологии становятся все более доступными, и урожайность сельскохозяйственных культур будет продолжать расти, даже если температура на планете повысится. Модернизированные сельскохозяйственные методы и ресурсы позволят увеличить урожайность риса, пшеницы и кукурузы в пять раз в странах Африки к югу от Сахары, в Индии и развивающихся странах[396]. Эксперты говорят, что фермы в африканских странах к югу от Сахары могут повысить урожайность почти на 100 % к 2050 году просто за счет доступа к удобрениям, ирригации и сельскохозяйственной технике[397]. Если бы каждая страна повысила производительность своего сельского хозяйства до уровня своих самых успешных фермеров, мировые урожаи продовольствия выросли бы на 70 %[398]. Если бы каждая страна увеличивала количество урожаев в год, достигая максимума своего потенциала, урожайность продовольственных культур могла бы вырасти еще на 50 %[399].
В отношении других природоохранных мер дела движутся в правильном направлении. Уровень загрязнения воды снижается в относительном выражении на единицу продукции и в абсолютном выражении в некоторых странах. Потребление воды на единицу сельскохозяйственного производства сокращается, поскольку фермеры стали более умело использовать методы орошения. Высокоурожайное сельское хозяйство производит гораздо меньше загрязненных азотом сточных вод, чем низкопродуктивное сельское хозяйство. В то время как богатые страны производят на 70 % больше урожая, чем бедные, они используют всего на 54 % больше азота[400]. Со временем у разных стран получается все лучше использовать азотные удобрения. С начала 1960-х годов Нидерланды удвоили урожай, не увеличив количество удобрений[401].
Высокопродуктивное земледелие лучше влияет на почвы: 80 % всех деградировавших почв располагаются на территории бедных и развивающихся стран Азии, Латинской Америки и Африки. Темпы потери почвы в развивающихся странах вдвое выше, чем в развитых. Благодаря использованию удобрений богатые европейские страны и Соединенные Штаты приняли методы сохранения плодородия и нулевой обработки, предотвращающие эрозию. В Соединенных Штатах эрозия почвы снизилась на 40 % всего за 15 лет, с 1982 по 1997 год, в то время как урожайность возросла[402].
Таким образом, покупая дешевую одежду и, следовательно, повышая производительность сельского хозяйства, мы помогаем таким людям, как Супарти в Индонезии и Бернадетт в Конго, одновременно создавая условия для возвращения и защиты природной среды, включая тропические леса.
Супарти была счастлива и стремилась уехать из своей деревни в большой город.
– Я помню, как волновалась, когда ехала на автобусе одна, – рассказывает она. – Мы выехали в 5 часов дня и прибыли в 8 утра на следующий день. От волнения я поспала всего два часа. Меня встретили тетя и сестра, которые жили в 30 минутах ходьбы и работали на фабрике. Мое первое собеседование состоялось всего два часа спустя в 10 утра, и я все испортила, потому что не знала своего адреса. Я неделю прожила в доме своей тети, а затем отправилась на собеседование на фабрику Mattel.
Сотни молодых женщин начали выстраиваться в очередь в 5 утра только для того, чтобы получить билет на участие в лотерее, из которой будут отобраны кандидаты для собеседования. Супарти пришла на пару часов позже, когда билеты уже закончились, но тайком проникла на фабрику с подругой, когда охранник отвернулся.
– Часть интервью была посвящена тому, чтобы мы надели одежду и аксессуары на куклу Барби, – рассказывает она. – Нас оценивали по скорости. Будучи девочкой, я играла с поддельными куклами Барби. Кроме того, я знала, что будет такой тест, и была морально готова. Другие испытания включали в себя завязывание хвостика и надевание туфель на куклу.
Испытания начались в 10 утра, и пять часов спустя они объявили, кого берут на работу.
– Я оказалась проворнее других и получила работу, – говорит Супарти. – Я была счастлива, но не удивилась, потому что верила, что справлюсь.
Но работа, как и культура на фабрике Mattel, оказалась совсем не такой, как представляла себе Супарти.
– Физического насилия ни разу не было, но были постоянные крики, – говорит она, – а на меня никогда в жизни никто не кричал. На Яве говорят медленно и тихо, на Суматре говорят громко. Они не хотят кричать, просто так разговаривают. Я не могла это выносить. Я привыкла ложиться спать в 7 вечера, а тут работала допоздна. Однажды я уснула на линии, менеджер подошел и дернул мой стул, сказав: «Проснись!» Каждый день после работы я плакала. Мои родные сказали: «Все в порядке. Все люди разные. Имей терпение и ищи новую работу. Мы же тебе говорили», – такого я от них ни разу не слышала.
Вскоре после того, как Супарти исполнилось 18, она нашла работу на шоколадной фабрике. Вначале разливала жидкий шоколад в формы и упаковывала его. Затем ее повысили, и она стала доставлять шоколад и другие товары в другие части фабрики на тележке, и, наконец, она получила работу за столом, где печатала этикетки продуктов, пластиковую пленку и даты истечения срока годности, а также штрих-коды для розничных торговцев[403].
Во всем мире на протяжении сотен лет молодые женщины переселялись из родных мест в новые. Они переезжали в города из сельской местности не потому, что считали городскую жизнь утопией, а потому, что там предлагается гораздо больше возможностей для улучшения качества жизни. Урбанизация, индустриализация и потребление энергии всегда влияли на человека положительно. С доиндустриальных времен до наших дней продолжительность жизни увеличилась с 30 до 73 лет. Младенческая смертность снизилась с 43 до 4 %[404].
До 1800 года, отмечает Стивен Пинкер из Гарвардского университета, большинство людей жили в нищете. «Средний доход был эквивалентен таковому в беднейших странах сегодняшней Африки (около 500 долларов в год в международных долларах), – пишет он, – и почти 95 % населения мира жили в условиях, которые сегодня считаются „крайне нищенскими“ (менее 1,90 доллара в день)». Пинкер подчеркивает, что промышленная революция стала «великим избавлением» от бедности[405].
Великий Исход продолжается и сегодня. С 1981 по 2015 год численность людей, живущих в условиях крайней нищеты, резко сократилась с 44 до 10 %[406]. Наше процветание стало возможным, благодаря использованию энергии и машин, в результате чего все меньшему количеству людей приходится производить продукты питания, энергию и потребительские товары и все больше людей могут выполнять работу, которая требует применения разума и даже придает смысл и цель нашей жизни.
Переезд в город дает женщинам больше свободы в выборе партнера для брака.
– Мои родители поощряют ta’aruf, мусульманскую модель брака, – говорит Супарти. – Это когда ты рассказываешь о себе религиозному учителю или проповеднику, и он знакомит тебя с тем, кто, по его мнению, тебе подходит. Но все равно решение за тобой. Я в этом плане непокорная и хотела бы познакомиться с мужчиной до брака.
Города и фабрики несут в себе и другие положительные моменты. Темпы роста численности населения достигли пика в начале 1960-х годов наряду с ростом продолжительности жизни и снижением младенческой смертности[407]. Общая численность населения скоро достигнет пика[408]