Я решил навести справки о ней. Словам на ощупь давно не верю. Да и выглядит моя бывшая совсем неплохо. На человека, готового добровольно отдать дочь в комнату тишины, Кэт не похожа. Возможно, у неё совсем другие цели. В любом случае я это выясню. Теперь, когда она решила заявить о себе, я не оставлю её так просто, пока не узнаю правду.
Мой хороший знакомый пробил по своим каналам, и уже через пару часов у меня на руках было целое досье. Екатерина Корнева (её девичья фамилия, вернувшаяся после развода), 30 лет, работает в городской библиотеке, заведует отделом периодической литературы. Не состоит в браке. Имеет статус матери-одиночки… Воспитывает дочь.
Тут я отвлёкся на мгновение. Мать-одиночка, значит. Ну, что ж, государство поддерживает таких женщин. Может, это, всё-таки, не тот ребёнок?
Девочка родилась 6 мая 20… года. Та самая дата…
У меня отличная память на цифры, события. Я могу запомнить, в какое время у меня была встреча с кем-либо. И тот день я тоже хорошо запомнил. Даже спустя восемь лет помню.
Чёрт, чёрт!!!
Девочку зовут Милана. Милана Корнева. С рождения страдает одной из форм ДЦП. У неё проблемы с позвоночником, и самостоятельно передвигаться ей трудно. Однако ей доступна вертикализация, и с помощью костылей она может совершать шаги на небольшие расстояния. Длительные перемещения – в специально предназначенном для этого кресле. Интеллект сохранен полностью. Девочка социализирована, посещает обычную общеобразовательную школу. Иногда остаётся дома с няней. Иногда мать берёт её с собой на работу. Милана учится также в художественной школе, хорошо рисует и поёт. Никаких врождённых аномалий развития, несовместимых с жизнью, нет и в помине.
Стиснув зубы и кулаки, с силой ударяю по столу.
«С этим заболеванием ребёнок не сможет жить», – звучал приговор врачей.
– Долбанная медицина! Долбанные врачи! Ненавижу их всех! Какого хрена…
Дальше просто нет слов. Я закрываю глаза и сразу проваливаюсь в воспоминания, которые не отпускают до сих пор.
Врачебный кабинет, кушетка, бледная как смерть Кэт. И этот урод в белом халате, скучным голосом выносящий ей приговор. Он говорил: не будет жить. Медицина бессильна. Найти бы его сейчас и поговорить как следует. Сказать ему: ну, что, родной, облажался? А ведь твоя компетенция могла кому-то жизни стоить.
Меня прошибает пот. Дрожащей (почему-то) рукой нащупываю пульт, чтобы включить кондиционер. Нечем дышать. Расстегиваю верхние пуговицы рубашки.
Она молодец. Катя всё сделала правильно. Наверное. Но что сейчас происходит? Если это способ, чтобы встретиться со мной, то не самый удачный. В досье девочки ничего не сказано о смертельной болезни. Придётся выяснить самому.
В досье также есть номер телефона. Набираю его. Надо срочно успокоиться. Я умею это делать. Глубокий вдох и выдох. И так три раза, пока в трубке не раздался её голос.
– Алло? – несколько удивлённо.
– Кэт, это я, Борис, – получается как-то быстро и нервно. – Нам нужно встретиться. Прямо сейчас.
– В твоём Центре?
– Нет. Я сам заеду за тобой.
* * *
Обычное здание в четыре этажа. В городской библиотеке я был, наверное, лет сто назад, когда ещё учился в институте. Здесь иногда проводят открытые мероприятия, приглашают почётных гостей. Я не был в их числе. Но как только вошёл в вестибюль, меня там узнали.
– Это же Реутов! – слышу я первое.
Ко мне навстречу кидаются сотрудники.
– Борис, добрый день. Чем мы обязаны?
– Мне нужна Екатерина Корнева. Где её кабинет?
– Катя? – две дамы солидного возраста недоумённо переглядываются. – А зачем она вам? Мы думали, что…
– Позвольте самому разобраться, – пока эти клуши опомнятся, я потеряю много времени. Поэтому, не спрашивая разрешения, иду вдоль коридора, заглядывая в каждую дверь.
– Отдел периодики крайний справа, – несётся мне вслед.
Спасибо. Я именно туда и пришёл. Дверь открываю без стука.
– Борис? – Катя смотрит на меня сквозь очки. Она сидит за столом, напоминающим школьную парту, и что-то пишет ручкой. Сзади неё стеллажи с множеством книг и журналов. Я подхожу ближе.
– Почему ты в очках? У тебя испортилось зрение? – первым делом спрашиваю я. Потом понимаю всю нелепость этого вопроса. Разве может это иметь значение? За восемь лет что-то же поменялось. Но мне почему-то важно знать о ней всё. Как будто теперь она – часть моей жизни.
– Боря… – Катя снова называет меня по-простому, забыв о том, что мы не одни. – Ты что-то хотел?
Вместо ответа протягиваю ей руку: «Едем!»
– Но у меня рабочий день, – напоминает Катя.
– Едем, – повторяю я.
Моей решимости сложно противостоять. Катя встаёт, выходит из-за стола, идёт к вешалке, на которой висит её пальто. Очки она убирает в футляр и прячет в сумку. Жизнь в периодическом отделе замерла. Всех резко перестали интересовать печатные журналы. Только внезапно открывшиеся отношения между заведующей отделом простой девушкой Катей и известным на весь мир благодетелем с душой убийцы Борисом Реутовым. Впрочем, мне, как всегда, всё равно. Я беру Кэт под руку и вывожу её в коридор. Потом за пределы библиотеки. Сажаю её в свой автомобиль. Вижу через боковое стекло, как её коллеги высыпают вслед за нами на улицу – проследить, что будет дальше. Увидев, в какую карету посадили их сотрудницу, наверное, рты раскрыли. Потом будут детально обсуждать. Абсолютно нечему удивляться. В моей практике были пациенты и с этого учреждения. Отжившие свой век старушки, не видевшие в жизни ничего, кроме книжных полок. Они много прочли, но мало прожили сами. Мне не жаль их, как и всех других.
– Что ты хотел, Борис? – снова спрашивает Кэт.
Поворачиваюсь к ней.
– Вчера мы так и не закончили разговор.
– Не по моей вине, – напоминает Кэт. – Ты сам ушёл. Впрочем, как и всегда…
В её словах звучит надтреснутая боль неизжитых воспоминаний и непрощеных обид. Я виноват, я знаю. Но приехал к ней не для того, чтобы извиняться. Мне нужно получить от неё информацию. Однако сам поддаюсь нахлынувшим внезапно чувствам. И набрасываюсь на неё со злостью.
– Зачем ты появилась? Чтобы мстить мне? Чтобы испортить жизнь?
Но Катя не поддаётся на агрессию. Ей не в чем оправдываться передо мной. Поэтому спокойно отвечает:
– Да кто я такая, господин Реутов, чтобы портить вашу драгоценную жизнь? Я всего лишь обратилась за помощью.
– Ты сказала: тебе нужно разрешение на эвтаназию для дочери, – мне непросто даётся произнести это.
– Да, именно так, – подтверждает Катя.
– Что с ней? – быстро спрашиваю я.
– Она тяжело больна.
– Она с самого рождения тяжело больна! – вскрикиваю я, сжимая руль. Мы так никуда и не уехали. Стоим на одном месте. А сотрудники библиотеки не уходят. Но вряд ли кому-то из них придёт в голову разгадать, о чём мы говорим.
Катя всё ещё держится спокойно.
– Тогда врачи неверно поставили диагноз, – объясняет она то, что я уже знаю благодаря своим наводкам. – Это не та самая тяжёлая форма ДЦП, которую они предрекали вначале. Да, проблемы были, и поначалу она отставала в развитии, но это было связано с внутриутробной инфекцией.
– Когда ты успела занести инфекцию? – перебиваю её.
– Откуда я знаю? Этого никто не мог определить. Просто поставили перед фактом.
– Скоты! – вырвалось у меня.
Катя смотрит на меня с сомнением и продолжает.
– Потом к двум годам она выправилась. Стала расти, развиваться. Да, позвоночник слаб, и ей было трудно удерживать свой вес. Но она старалась. И у неё получалось! – глаза заблестели от волнения. – Знаешь, она очень умная и способная девочка.
– Знаю, – вырывается у меня.
Катя очень удивлена. Пристально смотрит на меня, пытается поймать взгляд, но я упорно отворачиваюсь. Чтобы избежать этого опасного момента, я завожу, наконец, мотор и рывком отъезжаю с места, оставив любопытных глазеющих гадать, что же будет дальше.
Я еду вперёд вдоль улицы, потом сворачиваю направо, не разбирая дороги. У меня нет конечной цели маршрута.
– Ты следил за нами? – прямо спрашивает Катя.
Я не стал лгать.
– Да, наводил справки. Откуда мне было знать, что ты говоришь правду!
– Это твоя привилегия – лгать во всём, – мои слова-признания задевают Катю, и она высказывает мне то, что думает. – Своим пациентам ты тоже лжёшь.
– Напротив, им я не лгу. Просто не говорю всей правды. Я лишь позволяю им сделать выбор. За этим они и приходят в мой Центр.
– И тебе ни разу не приходило в голову отговорить их от этого шага?
– Зачем? Это уже означает вмешательство. А хороший психотерапевт должен следовать этическому кодексу. Я не могу осуждать того, кто сидит в кресле напротив в моём рабочем кабинете. Я должен быть беспристрастным. И принимать любое решение своего пациента.
– Со мной у тебя это не получилось, – напоминает Катя о моём промахе, чем снова вызывает злость. Я резко сворачиваю в сторону, едва не столкнувшись с едущим по встречной авто. Он сигналит мне. – Чёрт возьми, Кэт! Ты моя бывшая жена! И ты пришла в мой кабинет с таким заявлением!.. Какой реакции ты ожидала?
– Но ведь ты слышишь подобное каждый день.
– Да, от людей, которых я не знаю, и с которыми меня ничто не связывает.
– Разве тебя ещё что-то связывает со мной? – тихо спрашивает она.
Я бросаю взгляд в сторону. Ресницы опущены, глаз не видно. Она их прячет. Да, нас ещё многое связывает, Кэт, хочется мне сказать. Но я не делаю этого. А разве она сама не понимает?
– Почему ты молчала все эти годы? – продолжаю расспрашивать. – Почему пришла ко мне именно сейчас?
Катя тяжело вздыхает. Я понимаю, что рассказ её будет долгим и непростым. Заезжаю в узкий проулок и паркуюсь напротив старого здания бывшего купеческого дома, где кроме местных бездомных, никто не живет. Здесь мы сможем спокойно поговорить. Здесь, возможно, впервые в жизни я попробую её выслушать. Меня всегда было слишком много в наших отношениях. Её – столько, сколько я позволял. Катя не спорила. Она была умница. Она знала, что значит быть послушной женой. К сожалению, я не оценил этого. И за восемь лет так и не нашёл женщину, которую захотел бы взять в жёны. От которой захотел бы иметь ребёнка…
– Я думаю, ты понимаешь, что я не собиралась с тобой встречаться снова, – так начинает свою исповедь моя бывшая жена. – После того, как ты выставил меня за дверь, не потрудившись даже вылезти из постели, разговаривать с тобой мне было не о чем. Я ещё не оправилась после родов и, признаюсь, первые дни в больнице ждала тебя…
– Мне не нужны все эти подробности! – бесцеремонно перебиваю её. Катя морщится и осуждающе качает головой. Она привыкла к моему грубому обращению и даже не предполагает, что скрывается за ним на самом деле.
Мне просто страшно.
Ужасно страшно.
Я боюсь услышать то, что тяжелым камнем повиснет на шее и будет давить книзу. Да, я знаю, что такое вина и что такое совесть. Нужно ли Кэт знать, что все эти чувства открылись мне благодаря ей?
– Тогда что ты хочешь услышать? – устало спрашивает она. Ей тяжело бороться. Катя никогда не отличалась сильным характером. Девочка девочкой. Десять лет назад она напоминала мне этакий одуванчик, способный умереть от одного дуновения, рассыпаться прахом по земле.
Кто-то говорит, что с возрастом люди меняются, становятся крепче духом. Я не верю в этот бред. Люди становятся хуже – вот правда.
Злости всё больше.
Больше обиды, претензий к этому миру.
И прав был Протецкий, когда советовал обращать злую энергию себе в пользу. Он научил меня раз и навсегда избавиться от самоедства. Именно благодаря отсутствию самокритики я смог быть успешным во всём. И теперь меня ничто не останавливает. И никто.
Но Кэт, этот еле дышащий на ветру одуванчик, вот уже второй день выводит меня из равновесия. И я бы с удовольствием избавился от неё, вычеркнул из жизни во второй раз. Но мне нужна информация. Которую может дать только она.
– Расскажи, что было после нашего разрыва. И – меня интересует не твоя личная боль и травма брошенной женщины, а – что было с ребенком.
Я веду себя как последний урод. Я знаю это. И также знаю, что если дам волю чувствам и начну её жалеть, это помешает мне сохранить ясную голову. Нельзя этого допускать. Одно из важных правил в моей работе – оставаться беспристрастным во что бы то ни стало. До сих пор мне это удавалось.
– Хорошо, – соглашается Катя. – Я расскажу тебе, как всё было.