В воздухе серебрились нити паутины, по небу тянул журавлиный клин, с деревьев, кружась, опадали листья. Павел шел по центральной аллее сквера на службу. Навстречу из боковой аллеи вывернула рота красноармейцев, в уши ударила песня:
Белая армия, чёрный барон
Снова готовят нам царский трон,
Но от тайги до британских морей
Красная Армия всех сильней!
– выводили молодые голоса, Павел посторонился.
Так пусть же Красная
Сжимает властно
Свой штык мозолистой рукой,
И все должны мы
Неудержимо
Идти в последний смертный бой!
– отбивая ботинками шаг, прошел рядом строй, обдав запахом ваксы и махорки.
Павел проводил бойцов глазами, хотелось вот так шагать вперед к новым победам и боям, но служба на новом месте не позволяла. Как-никак ответственный работник.
Уже третий месяц Павел служил уполномоченным информационного отдела республиканского ОГПУ, занимался аналитической и агентурной деятельностью. А помимо этого обслуживал спецколонию под Харьковом, в которой воспитывались малолетние преступники.
Это направление считалось не менее важным и осуществлялось по личному указанию Дзержинского. Тот придавал особое значение борьбе с детской беспризорностью и её искоренению.
Работать приходилось много: с десяти утра до восемнадцати вечера в кабинете, а после этого до глубокой ночи с агентурой. На первых порах было нелегко, но Павел привык к трудностям. Жил он в ведомственном общежитии, в получасе ходьбы от службы, питался в ведомственной столовой.
Сквер закончился, Паша вышел на улицу Карла Либкнехта с ходившими по ней трамваями, пересёк и вошел в подъезд серого, в четыре этажа здания. Там, предъявив дежурному служебное удостоверение, поднялся на последний и отпер дверь одного из служебных кабинетов. Он был небольшой, с двумя столами у противоположных стен, сейфами в углах и вешалкой.
Повесив на крючок фуражку, прошёл к окну и распахнул форточку – в кабинет хлынул шум города. Сняв мастичную печать, открыл сейф, достал оттуда агентурное дело и принялся оформлять справку о встрече с агентом.
Когда заканчивал, в кабинет зашел начальник отделения Козельский. Это был лет сорока человек с породистым лицом и седыми висками, начинавший службу ещё с Кедровым[47].
– Доброе утро, Судоплатов, – пожал руку. – Будьте добры, сходите в секретно-политический отдел к товарищу Кагановой, получите у неё документы и занесите мне.
– Слушаюсь, – Павел запер в сейф дело и спустился двумя этажами ниже.
У встретившегося в коридоре работника спросил номер нужного кабинета. Найдя, постучал в дверь.
– Да, – донесся изнутри звонкий голос.
Открыв переступил порог и замер на месте. Из-за стола с пишущей машинкой и кипой документов, к нему обернулась девушка. Круглолицая, с золотыми волосами и голубоглазая.
– В-вы Каганова? – сглотнул слюну Павел.
– Да, – кивнула она. – Чем обязана?
– Я от товарища Козельского, за документами.
– Новый сотрудник? Что-то вас раньше не встречала, – гибко встав, прошла к сейфу.
– Ага, – покраснел Павел. – Работаю в управлении третий месяц.
– Ясно, – извлекла папку с грифом «сов. секретно», – распишитесь.
Он расписался в журнале получения и, пробормотав: «Спасибо», вышел.
Двинулся по коридору в другую сторону, а потом остановился, поняв, что влюбился. Именно о такой девушке мечтал, хотя других не знал, было не до этого.
Когда доставил папку начальнику, тот спросил:
– Вы какой-то не такой. Что-то случилось?
– Нет, всё нормально. Разрешите идти?
– Да, пожалуйста.
Несколько дней он ходил под впечатлением от встречи, а в конце недели она состоялась вновь. Павла вызвал к себе Козельский и попросил вернуть в СПО полученные документы. Тот с замирающим сердцем понёс – девушка была на месте. Она стояла на стуле у окна, пытаясь отворить створки, на подоконнике рядом находилась банка с клейстером, лежала кисть и длинные полосы бумаги.
– О! Это снова вы? – девушка ловко спрыгнула вниз.
– Вот, принёс папку, – смущенно бормотнул Павел.
Она сделала отметку в журнале, а потом кивнула на окно:
– Не поможете открыть? Хочу заклеить на зиму.
– Конечно, помогу, – шагнул вперёд и с хряском открыл обе половины.
– Спасибо, – улыбнулась, – а то дёргаю, дёргаю, не получается.
– А давайте помогу заклеить? – решился парень. – Я умею.
– С удовольствием.
Через полчаса работа была выполнена, а когда Павел собирался уходить, девушка предложила выпить чаю. Вскоре оба прихлебывали из чашек заваренный на липовом цвете кипяток, куда она опустила по кусочку сахара. Познакомились ближе.
Как выяснилось Эмма, так её звали, была на два года старше Павла и родом из Гомеля. Там с золотой медалью закончила гимназию и работала в губернской организации большевиков. Затем переехала в Одессу, поступив на службу в ГПУ. Зная языки, занималась оперативной работой в среде немецких колонистов и румын, год назад была с повышением переведена в республиканский аппарат, где, являясь старшим уполномоченным, руководила агентурной сетью осведомителей из числа творческой интеллигенции.
– А что вы делаете в это воскресенье? – набравшись храбрости, тихо спросил Павел.
– С утра занимаюсь на курсах главполитпросвета[48], – сказала Эмма, – а после домашними делами.
– Может, где-нибудь погуляем?
– А почему нет? – порозовела щеками. Договорились о встрече в двенадцать в выходной день.
В этот день с самого утра Павел тщательно готовился к свиданию. Отутюжил в бытовке бриджи, потом гимнастерку, подшив свежий подворотничок, до блеска надраил сапоги. А поскольку свидание было первым, спросил у соседа по комнате Гордиенко (он был на несколько лет старше), стоит ли купить девушке цветы?
Тот наморщил лоб, подумал и изрёк:
– Ни в коем разе. Это буржуазная отрыжка.
– А что же тогда?
– Лучше угости её мороженым, а потом куда-нибудь своди. Например, в синематограф или цирк. Это лучшие из искусств, как учит товарищ Ленин.
– Точно! – хлопнул Судоплатов Гордиенку по плечу. – Как я сам не догадался?
За пятнадцать минут до указанного времени он стоял у исторического музея, где была назначена встреча. День был солнечным и погожим, по площади гуляла публика, из сквера поблизости доносились звуки оркестра.
– А вот и я, – раздалось сзади. Павел обернулся, перед ним стояла Эмма. До этого Павел видел девушку только в форме, в гражданской одежде она выглядела ещё более привлекательной.
– Ну, куда пойдем? – спросила, помахивая дамской сумочкой.
– Для начала хочу угостить тебя мороженым, – предложил Павел.
Тележка мороженщицы виднелась перед входом в сквер, в ней среди битого льда стояло несколько бидонов с розовым, зеленым и кофейным лакомством.
– Какое возьмем? – спросил Павел. Девушка назвала, заказал два.
Продавщица в белом фартуке намазала мороженое на формочку, зажала в две круглых вафельки и протянула Эмме, а потом ему. Расплатился, прошли к скамейке на аллее, присели. Мороженое Павел пробовал впервые, очень понравилось. Когда съели, предложил девушке еще, та отказалась.
– Ну, тогда давай сходим в синематограф или цирк.
– Люблю кино, – тут же согласилась девушка, – давай.
Встав, прошли к остановке, сели на подошедший трамвай и вышли на Екатеринославской у кинотеатра имени Карла Маркса, в который пару лет назад переименовали электробиограф братьев Ломмер[49]. На тумбе рядом красовалась афиша «Броненосец Потемкин», на которой был изображен революционный матрос. Потолкавшись в кассе, взяли два билета и скоро сидели в полном зрителей зале, где стрекотал кинопроектор, а на немом экране разворачивалась драма.
Фильм обоим понравился, тем более что всё происходило в Одессе, которая каждому по-своему была дорога. Когда он закончился и молодые люди, обсуждая картину, вышли из фойе, нежаркое солнце клонилось к западу. До заката гуляли по Гимназической набережной, любуясь рекой и беседуя о разном, а когда стало смеркаться, Павел проводил Эмму домой. Она жила с мамой и сёстрами на улице Платова, в получасе ходу от управления.
Попрощались во дворе дома, Элла, простучав каблучками, исчезла в подъезде, а Павел закурил и неспешно пошел обратно, находясь под впечатлением от встречи.
Утром, предупредив начальника, направился в обслуживаемую им колонию. Она находилась под Харьковом, официально именовалась коммуной имени Дзержинского, и руководил ею интересный человек по фамилии Макаренко. Ранее он трудился в наркомпросе[50], где разработал новую систему воспитания безнадзорных детей, успешно внедрив в аналогичной колонии под Полтавой. Однако наркоматовские бюрократы признали её вредной, стали преследовать новатора, с чем не согласился председатель республиканского ОГПУ Балицкий. Он взял Макаренко к себе, назначив заведующим одной из патронируемых чекистами колоний.
В ней было девяносто воспитанников, в прошлом беспризорников, воров и бандитов, не успевших попасть в «места не столь отдаленные». Главными воспитательным факторами были труд и полувоенная дисциплина.
Спустя час Судоплатов входил на территорию коммуны. Она была обширной, в несколько гектаров, с жилыми одноэтажными домами, учебными и производственными корпусами. По периметры росли деревья, внутри разбиты цветники и клумбы.
Направился к административному зданию в центре, вошёл внутрь и проследовал в кабинет заведующего. Навстречу из-за стола поднялся сухощавый мужчина в полувоенной форме и очках, крепко пожали друг другу руки.
С первого дня знакомства оба пришлись друг другу по душе, между ними установились доверительные отношения. Тем более что Судоплатов знал «предмет», поскольку сам когда-то беспризорничал.
– Ну, как дела, Антон Семенович, что нового? – уселся на предложенный стул.
– Дела идут, контора пишет, – улыбнулся заведующий. – А из новостей: неделю назад привезли из ДОПРа[51] трёх ребят. Два спокойные, а третий бузит, сидит у меня под арестом.
– Так у вас же карцера нет! – рассмеялся Судоплатов.
– В подсобке сидит, определил ему трое суток.
– Интересно на него взглянуть.
Макаренко, встав из-за стола, прошёл к двери, открыл и крикнул:
– Дежурный!
В коридоре простучали ботинки, возник лет семнадцати парень с нарукавной повязкой.
– Я здесь, Антон Семенович!
– Приведи ко мне Гончарова.
– Есть!
Через несколько минут дверь снова отворилась, порог переступил… Шкет.
При виде знакомого лица он открыл рот и, вынув из карманов руки, бросился навстречу.
– Пашка!
Тот вскочил со стула, обнялись.
– Здорово, чёрт, – расчувствовался старый приятель. – Вот уж не думал тебя тут встретить.
– А я тебя, – держа за плечи, оглядывал его Судоплатов.
Шкет здорово подрос, был худым, но крепким, и с косой чёлкой. Одет был в мятый пиджак, широченные клеша и ботинки «джимми»[87].
– Так. Ты чего бузишь? – спросил Павел.
– Не хочу одевать ихнее шматье, – покосился на заведующего. – Оно всё одинаковое, как у малахольных.
– А чего ещё не хочешь?
– Учиться и работать. От неё кони дохнут.
Всё это время Макаренко молча наблюдал, поблескивая очками.
– Антон Семенович, – обернулся уполномоченный, – я возьму пока этого орла на беседу.
Тот не возражал, оба вышли в коридор и прошли в другой конец, где у Судоплатова было что-то вроде рабочего кабинета.
– Присаживайся, – кивнул на табуретку у стола, вслед за чем, снял кожанку и повесил на крючок.
– О! Так ты теперь гепеушник? – уставился арестант на малиновые петлицы.
– Да, и обслуживаю коммуну, – уселся за стол напротив. – Ну а ты как здесь оказался? Как ребята?
– Меня определили сюда из ДОПРа, – вздохнул Шкет, – засыпался по мелкому. А насчёт пацанов не знаю. Через месяц как ты ушел, лягавые[52] прошмонали катакомбы, нас повязали и распихали по детским домам. Я попал в Черкассы, оттуда подорвал[53] и уже второй год как в Харькове.
– Воруешь?
– Случается. Жить-то на что-то надо, – надул губы.
– Тебе сейчас сколько лет?
– Пятнадцать.
– Ну, так вот, через год стукнет шестнадцать, засыплешься и пойдешь ты брат по этапу. Оно тебе надо?
– Не, – пробурчал бывший приятель.
– Тогда мой тебе совет, – наклонился к нему Павел. – Кончай бузить и вперёд, к новой жизни. В коммуне дают образование и профессию. А захочешь снова подорвать, чёрт с тобой. Но будет, как я сказал, плохо кончишь. Кстати, фамилия твоя, как теперь знаю, Рубан. А имя?
– Юрка, – потупил Шкет голову.
Они проговорили ещё час, после чего расстались. Гончаров отправился отбывать арест, а Судоплатов снова зашел к заведующему.
– Ну и как профилактика? – поднял тот глаза от бумаг.
– Всё нормально, Антон Семенович, парень будет учиться и работать.
– А я в этом и не сомневался, – по-доброму прищурился заведующий.
Весь день уполномоченный провел в коммуне, где и пообедал, кормили там лучше, чем в столовой управления (имелся свой подхоз), а к вечеру вернулся в город, где предстояли встречи с агентурой.
Между тем дружба с Эммой продолжалась, чувства стали взаимными. Как и Павел, девушка материально помогала своей семье, оставшейся без отца, что ещё больше сблизило, у них были одинаковые взгляды на жизнь. А ещё Эмма отлично разбиралась в литературе, особенно в поэзии, а также в музыке и драматургии, что требовалось по роду её деятельности, и имела множество знакомых в этих кругах.
Они побывали на творческом вечере Маяковского, любившего навещать Харьков, а ещё Павел впервые посетил театр, посмотрел «Ревизора» Гоголя, и от пьесы остался в восторге.
Девушка познакомила Павла и со своими близкими знакомыми, в числе которых оказался первый секретарь ЦК ВКП(б) Украины Косиор с женой, у которых пара несколько раз побывала в гостях.
Следующей весной они поженились. Свадьба была большевистская, без венчания в церкви, и прошла в кругу родных Эммы и сослуживцев. Новобрачным подарили граммофон, а ещё трёх томник «Капитала» Маркса.
Несмотря на окончание гражданской войны и переходу к мирной жизни, обстановка на Украине оставалось сложной и главным образом из-за националистического подполья, где первую скрипку играли анархисты, а именно – махновцы. Хотя это движение и было разгромлено, а идейный вождь бежал за границу, значительная часть гуляйполевцев[54] осталась на родине. Здесь они создали нелегальную организацию «Набат», которая ставила своей целью свержение советской власти и имела разветвленную сеть практически во всех губерниях. К подрывной деятельности переходили и анархисты, освобождавшиеся после заключения в период Гражданской войны, а также отбывшие ссылку.
В этой связи ОГПУ республики выпустило совершенно секретный циркуляр «О махновцах». Там говорилось, что «Махно возобновляет свои попытки идейного руководства над кулацкими элементами села», в связи с чем перед чекистами ставилась задача выявления бывших махновцев и осуществление контроля за ними, особенно в тех районах, где в период войны действовала революционная повстанческая армия Украины. На этом направлении в той или иной мере был задействован весь оперативный состав без исключений.
Одним таким днем, в очередной раз навестив коммуну Дзержинского, Павел как обычно встретился с Гончаровым. Тот вполне освоился в новом коллективе, занялся учебой и осваивал профессию фрезеровщика. Их дружба продолжалась, Шкет несколько раз бывал у Судоплатовых в гостях (они к тому времени получили комнату в коммуналке).
Встретились они в цеху во время перерыва, и Юрка предложил прогуляться на свежем воздухе – есть разговор. Прошли в березовую аллею неподалёку, сели на скамейку.
– Слышь, Паша, тут один из мастеров контра, – зыркнул по сторонам Гончаров.
– В смысле?
– Рассказывает старшим пацанам про Махно, мол, это герой и нужно быть на него похожим.
– Вот как? А что еще? – вскинул Павел бровь.
– Мол, после колонии, научив профессии, всех отправят в кацапию[55] работать на москалей.
– Как его зовут?
– Фоменко. Мордатый и с усами, как у таракана.
– Значит так, Юра, – Павел положил руку на плечо друга. – О нашем разговоре никому. Ты меня понял?
– Ага, – кивнул друг. – Могила.
В этот же вечер Судоплатов доложил о полученной информации Козельскому, мастера взяли в разработку, а спустя месяц негласно задержали. На допросах он показал, что является членом харьковской ячейки «Набата», выдал организаторов и явки.
После этого в городе прошёл ряд арестов, махновская сеть в столице перестала существовать. Участников разработки поощрили, Судоплатов получил благодарность от республиканской Коллегии ОГПУ[56]. А спустя ещё месяц его приняли в партию большевиков, Эмма вступила туда двумя годами раньше.
Она оказалась любящей и внимательной женой, в квартире царили тепло и уют, поздно возвращавшегося со службы мужа всегда ждал вкусный ужин. Кроме этого Эмма побудила Павла заняться изучением права в Харьковском государственном университете. Тот с интересом прослушал ряд лекций и даже сдал экзамен по экономической географии, но вскоре учебу пришлось оставить, на неё хронически не хватало времени. В короткие часы досуга пришлось заняться самообразованием – уголовным правом, психологией и криминалистикой.
За это время чета побывала в коротких отпусках, навестив сначала родителей Эммы, а затем – Павла. Незаметно летели годы. Молодое пролетарское государство выходило из разрухи, строило фабрики и заводы, возрождало сельское хозяйство и организовывало колхозы. Всё это шло по плану первой пятилетки, предусматривающему индустриализацию страны, на повестке дня стоял лозунг – «Догоним и перегоним Запад». На Украине вводилась в эксплуатацию первая очередь Днепрогэса, закладывалась «Запорожсталь» и «Харьковский тракторный».
Не оставались в стороне и украинские чекисты. Остатки контрреволюционных банд и националистическое подполье были разгромлены, борьба с детской безнадзорностью шла успешно. Опекаемый Судоплатовым Юрка Гончаров выпустился из колонии и поступил на рабфак, а оттуда в херсонскую мореходку.
В 1933 году председатель республиканского ОГПУ Балицкий был назначен заместителем Менжинского[88] и, переезжая в Москву, взял с собой нескольких работников.
В их числе был и Судоплатов.