Дорогу, ведущую в село, бойцы обнаружили довольно быстро. Выйдя из редколесья, она снова заползала в изрытую каменистую равнину и исчезала где-то в долине. Здесь, на опушке, за камнями, капитан оставил младшего лейтенанта, ефрейтора Низового и рядового Гаёнка. Их задачей было: как только немцы высадятся с машин, сразу же выявить себя и отходить в глубь леса, заманивая противника в сторону от холма, на котором работал радист.
– Только не увлекаться, – посоветовал он младшему лейтенанту Колодному, уводя свою группу дальше. – Действуйте врассыпную. К речке отходить лишь после того, как оторветесь от немцев. Они не должны догадываться, что мы базируемся на Лазорковой пустоши, не должны узнать дорогу туда.
Каньон оказался значительно ближе к окраине, чем это выходило из объяснений Отшельника. Крайний дом находился в каких-нибудь трехстах метрах от того места, где он переходил в обычную долину. Но улица, в которую вливалась эта лесная дорога, действительно начиналась далековато.
Осмотрев каньон, Беркут мысленно поблагодарил проводника за подсказку. Ущелье было нешироким – метров двадцать. Но, чтобы пробиться к бойцам, которые будут находиться в засаде за гребнем его склона, немцам придется сначала преодолеть его или обойти, и на это уйдет уйма времени, да и людей потеряют немало. А лес рядом, отходить к нему под прикрытием скал и деревьев довольно удобно.
Оставив старшину с бойцами и двумя пулеметами в дальнем от села конце каньона, Беркут уже собрался идти вместе с Мазовецким на разведку, но между холмами вдруг блеснул едва заметный свет фары.
– Мотоциклисты, товарищ капитан! – негромко предупредил старшина, успевший взобраться на вершину скалы. – Пока вижу одну машину.
– Без команды не стрелять, – сразу же отреагировал Беркут. – Мазовецкий, Копань, Горелый – за мной. Остальным затаиться и быть готовыми к бою!
– Странно: всего один мотоцикл, – удивленно подтвердил старшина.
– Божественно! Держись чуть позади, – объяснил Андрей Горелому, преодолевая каньон в самом неглубоком месте. – Снимаешь того, кто попытается убежать. Стрелять в крайнем случае. Набрось плащ-палатку. И спрячь свой советский автомат, за версту видно, что не шмайсер.
– Порой немца сам вид его устрашает.
– Только не сейчас. Мазовецкий, устраиваем проверку документов. Берешь того, что на зад-нем сиденье. Движемся в сторону села.
Водитель остановил мотоцикл метрах в двадцати, осветив фарами их спины.
– Эй, кто вы?! – крикнул один из троих мотоциклистов по-немецки.
– Патруль, – ответил Беркут и не спеша направился к мотоциклу. – Из Подольска, с пакетом?
– Нет, господин офицер, со станции. Из штаба.
– Понятно. Предъявите документы. Порядок есть порядок, – подошел он к немцу, вылезшему из коляски мотоцикла. – Да выключи ты эту фару! – приказал водителю. – Не дразни партизан. Уже давно рассвело.
– И зажигание тоже, – повернул ключ зажигания вовремя подоспевший Мазовецкий. – При проверке не положено.
– Не положено? – растерянно переспросил стоящий перед Беркутом унтер-офицер, доставая из нагрудного кармана документы. – Я не знал.
Предъявить свои документы он не успел. Захватив левой рукой автомат, Андрей изо всей силы ударил его кулаком по переносице, а в следующее мгновение уже рванул на себя автомат водителя. Правда, он не рассчитал по времени. Мазовецкий не успел снять заднего мотоциклиста, и они сцепились врукопашную. Тем временем Андрей сумел сначала оглушить водителя ударом в висок, а потом, выбив его из сиденья, сорвать каску и нанести два удара ногой в голову.
– Беркут, помоги! – вдруг услышал он сдавленный голос Мазовецкого. – Бер…
Ударом ноги в бок капитан успел сбросить немца уже тогда, когда тот, сидя верхом на Владиславе, вцепился ему в горло. Упав, немец схватился за автомат, но, перешагнув через поляка, Андрей отбил в сторону ствол автомата и нанес немцу сильнейший удар ногой в подбородок. А когда тот завалился на спину, подпрыгнул и ударил в грудь согнутыми коленями. Однако получилось это у него как-то неудачно, он соскользнул, и мотоциклист, здоровенный мужик, тут же сумел подняться.
«Приемы борьбы ниспосланы Богом тому, кто каждый день отрабатывает их так, словно познает впервые», – мелькнула врезавшаяся в сознание фраза, сказанная когда-то давно учителем-тренером, давним другом его деда, китайцем Дзянем.
По-настоящему мудрость этих слов он постиг только сейчас, когда почувствовал, как трудно даются ему приемы после стольких недель плена, побега, изнурительных переходов. А немец ему попался на удивление сильный, обтянутый мышцами, как кольчугой. К тому же он успел выхватить нож. И кто знает, чем бы закончилась эта схватка… Уже приняв боевую стойку, немец вдруг изогнулся и начал оседать прямо к ногам Беркута.
«Мазовецкий. Финкой», – понял Андрей, увидев за спиной немца Владислава.
– Взять водителя, – приказал ему и подоспевшему Горелому. А сам бросился к медленно поднимающемуся и еще не осознающему, что происходит вокруг, унтер-офицеру. Обезоружив, Беркут завел ему руки за спину и повел в каньон.
– Старшина, принять обоих! Со стороны села никого?
– Пока никого, – ответил кто-то из бойцов. – Хорошо, что обошлось без пальбы.
– Горелый, – в форму унтер-офицера, быстро! Мазовецкий – оружие и боеприпасы. Проверь мотор.
Передав бойцам трофеи, Владислав сел за руль, завел двигатель.
– В норме. Едем к селу? Предстанешь перед немцами в виде офицера связи? Или будем дожидаться колонны здесь?
– Дожидаться здесь – опасно. На такую засаду немцы не клюнут.
Еще не приняв окончательного решения, Беркут все же напомнил старшине:
– Прежде всего – изрешети машину радиолокаторщиков. И отсекай немцев от села. Пусть идут в лес. Там их встретит Колодный.
Он подошел к сидящему возле старшины унтер-офицеру, схватил за френч, заставил встать, отобрал планшет и личные документы.
– Вы немец, господин обер-лейтенант? – дрожащим голосом спросил унтер-офицер, безропотно позволяя Горелому сорвать с себя френч.
– Беркут я. Слышал о таком?
– Нет, господин обер-лейтенант, вы – наш, германец, только партизан. Ведь это правда? – с надеждой спросил он. – Сжальтесь надо мной.
– Что он там лопочет? – поинтересовался старшина, готовясь связать немцу руки.
– Умоляет спасти. Снять обмундирование, унтер-офицер. – А когда тот покорно разделся, старшина ожидающе посмотрел на капитана и спросил, что теперь с ним делать. Ведь тот уже вроде как пленный. – Что, старшина, первый раз в тылу врага? Здесь пленных нет. Немцы партизан вешают, мы немцев расстреливаем.
– Но мы-то вроде как подразделение регулярной армии.
– А они – нерегулярной? Или прикажешь специально для этих двоих оккупантов создавать здесь, в тылу, лагерь военнопленных? Ну что, Горелый, переодевание завершено?
– В сапогах своих останусь. Можно?
– Только в немецких. Впрочем, ты прав, старшина. Эти двое уже не вояки. Отпусти их. Пусть находят свои пули в бою. Горелый, я же сказал вам: только в немецких сапогах! Ваши могут стоить вам жизни. Мы в тылу врага. Примерьте сапоги убитого. И быстро, быстро. Нас ждут.
– Кто? – не понял Копань.
– Война. Враги. Люди, не потерявшие надежду на освобождение.
А еще – каждого из них ждала только ему нагаданная войной тяжелая солдатская судьба, святыми письменами которой заповедано им было сполна познать и мужество, и ненависть, и жестокость… сквозь которые все реже и мучительнее пробивалось скупое, на коленях вымоленное фронтовое милосердие.