За ребёнком нужен глаз да глаз. Ночью, утром, днём, вечером.
Всегда.
Каждую минуту.
Внучка Люба – мультяшная Маша (за медведя – я) и Вождь Краснокожих в одном флаконе. Плюс, конечно, Серёжка из советского «Ералаша». Это последнее – единственное, что не позволяет ей получить лавры аса по диверсионноподрывной работе. Каждый день она обещает, что больше так делать не будет, но через десять минут забывает, что обещала. А если не забывает, то находит что-то новенькое. Как правило, неожиданное. Из-за этого сегодня вечером пришлось прервать приготовление супа: Люба начала красить акварельными красками бруски, которые я оставил, чтобы сделать ножки для шкафов на кухне. При этом перемазалась краской вся, заодно заляпала и залапала подоконник, стены и мебель. А когда поволок отмывать – ещё и стены ванной. Причём краска, зараза, плохо смывается! Даже с плитки. Еле отдраил. И Любу, и стены. Одежду оставил замачиваться.
Вчера связала табуретки. Верёвку не искала: просто связала ленты от подушек для табуреток. Причём так связала, что развязать не смогла. И когда поняла, что я развязывать не собираюсь, поступила так, как Александр Македонский с гордиевым узлом. Так что теперь подушечки крепятся к табуреткам только в одном месте вместо четырёх.
– Люба, зачем ты их связала?
– Я больше не буду!
– Я спрашиваю: зачем ты их связала?
– Я больше не буду!
– Последний раз повторяю: зачем ты их связала?!
– Не знаю…
«Я больше не буду!» и «Не знаю!» – универсальные ответы на все вопросы. На прошлой неделе мы с Аликом разгрузили большую комнату от вещей, чтобы завершить основную фазу ремонта квартиры (дальше оставались мелочи): перенесли всю мебель, все книжные полки с книгами, три комода, сделанные когда-то на заказ, кровать (сам, между прочим, сделал, не хуже заводской). Точнее, таскал в основном я, Алик еле отбивался от Любы, которая наседала на него. На второй день он уже обессиленно сидел и едва отмахивался от неё, как медведь отмахивается от кружащих вокруг него лаек. Люба стоила пятерых…
Спустя день, пока копался в маленькой комнате, превращённой в кладовку, Люба опять что-то натворила – слышу голос Алика:
– Положи на место!.. – гнев по нарастающей. – Я сказал: положи на место!.. Я кому сказал: положи молоток на место!!! Положи молоток, кому говорю!!!
Слетаю со стремянки, влетаю в комнату. Даже не смотрю в сторону Алика, стоящего с болгаркой у балконной двери, – вижу Любу, входящую во вторую комнату с увесистым молотком. Таким, наверное, Микеланджело бил по зубилу, отсекая лишнее от глыбы мрамора. Рявкаю:
– Положи на место!
Люба разворачивается, видит, что не шучу, и с гордым видом идёт через всю комнату класть молоток на место. Мол, не очень-то и хотелось!
Зачем ей молоток, и не спрашиваю – ответ известен: «Не знаю!» Но я даже благодарен, что в этот раз не швырнула его на пол с обидой, бывает и так.
А недавно обожглась.
Утюгом.
Как – не видел.
Я даже представить не мог, что она сможет достать с самой верхней полки утюг, включить его в розетку и попытаться погладить свою джинсовую юбку. Только потом понял, как она достала: встала на стул, потом на нижнюю толстую икеевскую полку и достала. Хорошо ещё, полка удержала. Покосилась, но удержала.
Люба сняла утюг, включила и начала гладить… И что интересно: обжёгшись, сначала выключила утюг, поставила его на подставку и только потом побежала ко мне жаловаться. А посмотришь – ангел во плоти! Женщины млеют: какая хорошенькая!
Современность – она такая современность, что дальше некуда.
Возвращаемся с ребёнком из музыкальной школы.
– Дед, давай расскажу тебе сказку?
– Рассказывай.
– Жил-был крокодил…
– Зелёный, что ли? Я же тебе рассказывал…
– Нет, маленький. Он в школу пошёл с коровкой Сёмой и барашком Филиппом. Он был маленький, и они дружили…
Короче, пока мы шли к дому, крокодильчик успел подрасти и съесть коровку, но после основательного учительского внушения подружился с Филиппом, и они прожили долго и счастливо – один в реке, другой на высоком берегу, куда крокодильчик, как ни старался, забраться не мог. Потом мы встретили тасманского дьявола (я, правда, сначала ошибся, назвав его суматранским; каюсь, был неправ), которого Люба почему-то назвала собачкой. Дьявол был не более 20 сантиметров в холке, его вела на поводке старушка, а он ни на кого не обращал внимания, видимо, считая, что это он выгуливает старушку.
Бабуля услышала наш с Любой спор и встряла, заявив, что это чистопородная кавказская овчарка. Тасманский дьявол криво усмехнулся, но промолчал.
Мы двинулись к дому, и тут я на свою голову затянул песню «По небу летает козак молодой» на мелодию «О чём дева плачет». Ничего особенного я не подразумевал, просто так получилось. Люба закричала, что казаки по небу не летают.
– А я и не говорю, что казак, я говорю – козак, – ещё не очень соображая, про какого козака пел.
– Всё равно не летают! – кричала Люба. – Они не могут летать.
– Могут!
– Не могут!
– Нет, могут! Ты чего, Гоголя не читала?
– Нет, – осеклась Люба. – Я только Яндекс смотрела.
– Чего-чего? – не понял я.
Сногсшибательная любина мысль как-то не согласовывалась с оформившейся в голове картинкой – летящий верхом на чёрте гоголевский козак Вакула.
– Я только в Яндексе смотрела, – повторила Люба, – а в Гогле – нет.
– Где-где? – опять не понял я.
– В Гугле. – поправилась Люба. – Ты сам сказал «Гогль».
Мы остановились у подъезда соседнего дома. Там на скамейке сидела пара.
– Ты чего, Гоголя не читала? – спрашиваю медленно и грозно, нависая над ребёнком.
– А ты научи входить в него, – глядя на меня невинными глазами, попросила Люба.
Курцы внимательно посмотрели на нас.
– Люба, – профессорским тоном возвестил я благую весть, – Гоголь Николай Васильевич – это великий русский писатель. Писатель, Люба! Гоголь, а не Гогль или Гугль. Не путай Божий дар с интернетом!
У сидевшего на скамейке мужика отвисла челюсть…