Во втором классе я сильно заболел пневмонией и меня положили в детскую больницу. Палата, куда меня определили, была маленькой, в ней стояли всего две кровати. Моя была с тумбочкой и находилась у окна. На другой, в углу, под капельницей лежал мальчик лет пяти…
…Едва за медсестрой закрылась дверь, я вылез из-под одеяла и сел к нему на кровать.
– Привет! Как тебя зовут?
– Сашенька.
Мальчик с любопытством разглядывал меня.
– Ну что, дружить будем?
Я взял его маленькую ладошку.
– Ложись, тебя ругать будут.
– Почему?
– Сейчас обход.
– Ты, наверное, давно здесь?
– Давно…
…Сашеньку очень любили все: нянечки, медсёстры и даже усатый доктор, который каждый день осматривал нас. Он всегда ему что-нибудь приносил: то яблочко, то печенье, то просто хлеб с маслом. Сашенька этому очень радовался, потому что к нему никто и никогда не приходил.
Как-то мои родители принесли мне целый пакет гостинцев. Я принялся раскладывать на тумбочке мармелад, зефир, апельсины и увидел, как Сашенька потихоньку наблюдает за мной. Я взял большую шоколадную конфету и дал ему.
– Возьми, это «Мишка на севере».
Сашенька взял, стал разворачивать конфету.
– А кто твой папа?
– Лётчик.
– А твой?
– У меня нет.
– Что, нет папы?
– Нет…
– А мама?
– У меня – бабушка!
Сашенька укусил конфету. Я забрал обёртки.
– Ладно, ешь, у меня много!
В тот день мне сильно досталось. Сначала от медсестры, затем от доктора, который строго-настрого запретил мне давать Сашеньке шоколад. Нянечка тоже долго ворчала на меня, потому что Сашенька запачкал конфетой постель.
Вечером, когда все ушли, я открыл пакет. Сашенька заворочался и повернулся ко мне. Я взял конфету, отломил половину и принес ему.
– На, ешь. Только половинку…
– Пасиба…
– Потом заешь хлебом и запьёшь водой, чтобы не узнали.
Так появился наш с Сашенькой большой секрет. Я стал делиться с ним, отдавал половину того, что мне приносили родители. Мы дожидались вечера и, когда все уходили, начинали наш маленький пир.
Через недели две мне уже разрешили гулять во дворе. Я стал приносить Сашеньке «добычу»: красивые камешки, жёлтый листик, веточку, похожую на крокодила. И Сашенька всегда очень ждал моего возвращения с прогулки. Один раз я принес ему самодельный кораблик. Я нашел его на хоздворе, у большой ржавой бочки. Она была почти полной. Вода была коричневая и холодная, можно было пускать кораблик, но завхоз мне не разрешил. Он сказал, что так я заболею, и прогнал…
…На этот обход к нам пришли сразу три доктора. Один был наш, а другие – незнакомые. Меня почти не осматривали, все пошли к Сашеньке. Они долго слушали его, постукивали по груди, затем стали серьезными и говорили много непонятных слов. Когда они ушли, я посадил Сашеньку повыше.
– Меня не выпишут.
У Сашеньки потекли слёзы.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю…
– Хочешь, я их попрошу, чтобы тебя отпустили?
– Нет.
– Почему?
– Ты же останешься.
– Ну да.
– Я хочу с тобой.
Вечером ко мне пришла одна мама. Она принесла только яблоки.
– Ма, а где конфеты?
– Всё – дома! Тебя на днях выписывают.
– Ну, и что? Я обещал Сашеньке.
– Поделись с ним яблоками…
– Ну мама!
– Что ты от меня хочешь, чтобы я купила ему конфеты?
– Нет.
– А что?
Я схватил маму за руки:
– Давай Сашеньку заберём!
– Куда заберём?
– К нам.
– Ты что говоришь… у него – свой дом, родители.
– У него нет никого, к нему даже не приходят.
Мама обняла меня, стала вытирать слёзы, потом заплакала сама.
– Не всё в жизни можно, сынок… Ты будешь его навещать… и я тоже с тобой…
– Нет! Нет!
Я вырвался и убежал.
…Ночью у Сашеньки был приступ. Я проснулся от его громкого кашля и подошёл к кровати.
– Эй! Ты это что?
Сашенька широко открывал рот, но не говорил. Я бросился из палаты. Навстречу мне бежала дежурная сестра, затем пришёл доктор. Все очень испугались. Сашеньке делали уколы, надели маску со шлангами, и он скоро уснул.
Утром, когда я вошёл в палату, Сашенька уже не спал. Я поставил на тумбочку баночки для анализов и сел к нему на кровать.
– Тебя завтра выпишут.
Сашенька вылез на подушку.
– Откуда знаешь?
– Баночки… так всегда бывает.
– Точно?
– Да!
– Понятно.
Сашенька взял меня за руку.
– Ты меня не бросишь?
– Нет.
– Точно?
– Да!
…Днем во время прогулки я пробрался на хоздвор, к ржавой бочке. Я хотел опустить в неё руки, но вода замёрзла, и я разбил тонкий лёд. К вечеру у меня поднялась температура и меня оставили ещё на неделю. Сашенька очень радовался, мы вместе долго не спали.
…Как-то утром я проснулся от громких звуков. Сашеньки не было, нянечка собирала его постель. Я вскочил с кровати:
– Где Сашенька?
Нянечка молчала.
Я выбежал в коридор, схватил за руку сестру:
– Сашенька! Где Сашенька? Сашенька-а-а!
Меня подхватил на руки усатый доктор.
– Тебе нельзя кричать!
– Где Сашенька?
– Его увезли.
– Почему?
– Так надо!..
Меня скоро выписали. Уходя, я не нашёл свой кораблик, наверное, Сашенька забрал его с собой.
В моём дворе было всего четыре дома, а детей и того меньше: второклассник Юра, девятилетний Колька и я – вот и вся наша дружная команда. Мы всегда что-нибудь придумывали и во что-то играли, где-то бегали, куда-то лазали, словом, находили себе самые разные развлечения.
Тот день у нас не задался. Прослонявшись без дела, мы решили уже расходиться, как Юра вдруг резко обернулся:
– Гля, поца, жаба вышла!
«Жабой» была Оля, девочка-даун. Это было большое безобидное создание, всегда одетое в одно и то же грязное зелёное платье, и с такими же зелёными соплями на лице. Она всегда гуляла одна, в стороне ото всех, тихо бормоча себе под нос что-то, известное только ей одной. У Жабы были две удивительности. Одна – она считала кошек своими куклами, наряжала их в разное тряпьё и везде таскала с собой, хватая несчастных за что придётся. Из-за другой она страдала сама.
Дело в том, что Жаба необычно, очень по-особенному плакала, отрывисто квакая, словно потревоженная лягушка. Многие мальчишки во дворе специально её обижали, чтобы на потеху покуражиться над ней.
– Айда поприкалываемся!
Колька сломал себе хлыстик. Мы с Юрой набрали мелких камушков и стёклышек и, окружив Жабу, принялись бросать ей по голым ногам.
Она вертелась из стороны в сторону, поднимала ноги и что-то мычала, но никак не хотела плакать. Когда наши заряды кончились, Колька стеганул прутиком ей по коленям. Жаба замерла и от боли присела. Затем она затрясла головой, и слёзы покатились по её грязным щекам.
Мы переглянулись. Представление не состоялось. Юра и Колька отошли на шаг, но я остался. Вытащив из кармана железный пистолет, я с силой ударил Жабу по спине. Я ожидал всего что угодно, но когда она встала, выпрямилась и с высоты с неподдельным удивлением посмотрела мне в глаза, мне стало плохо, и я выронил пистолет.
Как то сразу после этого я тяжело заболел и даже пропустил первую четверть в школе. Лишь к холодам, пошатываясь от слабости после больницы, я встретился со своими друзьями. Новости у них были тоже не ахти. Колька упал с велосипеда, сломал руку и был в гипсе, а у Юры развелись родители, и его определили в продлёнку на весь день.
Медленно шагая по двору, мы услышали истошное мяуканье и остановились. Возле стоящей у подъезда «Волги», как в горячке, металась Жаба. Она пыталась освободить из-под колеса придавленного котёнка и тянула его за задние лапы.
Увидев нас, она съёжилась, но потом поднялась, подошла к Юре и принялась, брызгая слюной, ему что-то громко мычать.
– Иди, иди, я не понимаю! – Юра попятился от неё назад.
Тогда Жаба схватила Кольку за руку, но он резко оттолкнул её. Колька тоже дал задний ход: – Теряемся, а то она мне вторую руку поломает…
В это время котёнок протяжно мяукнул и затих.
Жаба, вся трясясь, боязливо подошла ко мне, остановилась и, глядя мне прямо в глаза, заплакала: «Ква-ква-ква-ква!» Я её понял. Через минуту хозяин «Волги» откатил машину. Жаба схватила бездыханного котёнка на руки и, прижимая его к себе, быстро пошла прочь, но вдруг замедлила шаг и обернулась. Она смотрела на меня и улыбалась мне. Я сам видел.
После этого случая Жаба исчезла. Взрослые пацаны говорили, что её определили в интернат или в психушку, но скоро о ней вообще забыли и больше не вспоминали никогда.
– Где этот гадёныш?
Разъярённый отчим распахнул дверь. Вовка вздрогнул, спрятал деньги в носок.
– Пятихатку ты взял?
Отчим набычился, надел на шею толстую цепь с крестом.
– Не кричи, голова раскалывается…
Мать подтянула недопитую бутылку.
– Заткнись, синька, а то и тебе достанется.
Отчим поймал Вовку за руку, потащил из комнаты.
– Не бейте, это не я!
– Ты зачем деньги берешь? На водку?
– Нет!
– Дурь куришь или клей нюхаешь?
– Не надо, отпустите!
Вовка вырвался, выскочил из квартиры, слетел по лестнице вниз. В подвале пятиэтажки было темно, но Вовка знал дорогу на ощупь. Он подлез под трубы и зажёг фонарик.
– Вставай, Черныш! Есть будем!
Пес, скуля, встал и, поджав лапу, завилял хвостом. Вовка достал сосиски, положил на пол.
– На, ешь! Ты не скули, мне ещё хуже: мать пьёт, отчим озверел совсем, думаю, он нас из квартиры скоро выгонит, – Вовка поправил собаке белый ошейник. – Вот тогда к тебе приду, вместе будем!
Вовка обнял собаку. Черныш дернулся, взвизгнул от боли.
– Прости, я не хотел! Я тебе лекарство принесу, обещаю!
Все стихло. Вовка прислушался: кто-то сильно захрапел. Пора! Он проскользнул в прихожую, нашел куртку отчима, полез по карманам. Мелочь, ключи, бумажки… денег не было. Вовка хотел уже уйти, но вдруг увидел нож отчима. Он встал на цыпочки и взял его с полки. На пустыре пацаны за нож дали только сотню. Они же подсказали, где купить мазь. На еду денег совсем не оставалось, и Вовка вернулся во двор. Мусорные баки были полные, и Вовка залез на бак. Он стал искать и складывать съестное в пакет.
– Во, даже колбаса есть!
Вовка спрыгнул с бака:
– Ой!
Управдом тетя Маша схватила его за шиворот.
– Тебя что, домой не пускают?
– Это я для Черныша. У него лапа перебита!
– Ты его лечишь?
Вовка показал ей мазь.
– Ему нужен ветеринар.
– А он за деньги?
– Ещё какие! У отчима попроси, пусть даст.
Вовка повернулся, показал свой фонарь под глазом.
– Уже дал!
– Вставай, Черныш, лечиться будем!
Пёс с трудом приподнялся, лизнул ему руку. Вовка вытащил тюбик, принялся мазать рану. Черныш заскулил.
– Терпи! Я же твой друг!
Вовка вытряхнул объедки из пакета:
– Налетай! Тебе поправляться надо. Я решил: мы с тобой в тайгу уедем. Будем жить вдвоём в избушке, как в мультике. Ты будешь зайцев ловить, а я грибы и ягоды собирать. Не пропадём!
Вовка замолк, затем вздохнул, отломил себе кусок засохшего кекса.
Через час отчим стегал Вовку тонким ремнём и его цепь раскачивалась, как маятник, и отсчитывала удары.
Вовка прислушался, подлез под трубы.
– Ты что скулишь, Черныш?
Пёс попыталась встать, но задрожал и рухнул на пол.
– Вставай, родненький! – Вовка схватил его за ошейник. – Я сейчас, Черныш, я доктора при-
веду! Я тебя не брошу!
Вовка влетел в комнату, метнулся к матери.
– Где отчим
– Не знаю…
Отчим пришёл только под вечер. Вовка встретил его на пороге:
– Я попросить хочу…
– Что?
Отчим разделся, снял с себя цепь, положил на шкаф.
– Я… мне деньги нужны!
– Пошёл вон! – отчим оттолкнул его и зашёл в ванную.
Когда зашелестела вода, Вовка придвинул табурет к шкафу, сверху подставил скамеечку. Затем залез, потянул к себе цепь… Ба-бах! Пирамида качнулась и рухнула.
Вовка сидел на полу, сжавшись в комок. Отчим надел на шею цепь, поправил крест.
– Ну что, допрыгался, воришка!
Вовка закрыл лицо руками.
– Не трусь, не трону! Люди о тебе беспокоятся. Управдом приходил, участковый спрашивал.
– Зачем?
– Решать вопрос.
Отчим полез в свою куртку.
– Что решать?
Вовка перестал дышать.
– Вот что!
Отчим развернулся, и к ногам Вовки упал белый ошейник.
Вовку нашли на вторые сутки. Он лежал рядом с Чернышом. Участковый вытащил Вовку из-под труб, поставил на ноги.
– Пойдём, нельзя тебе здесь.
– Он – мой друг!
– Его надо похоронить.
Вовка зашмыгал носом.
– Я не смог… я его бросил!
Участковый крепко взял Вовку за руку.
– Нет, парень, ты – настоящий друг. Самый настоящий!