Глава 2

Вечером молодой специалист возвращался на работу с тяжелым чувством. Хорошо, хоть вчерашний сон как-то разбавлял гнетущие мысли, по дороге можно помечтать. Такие сны приходили нечасто и оказывались до того реалистичными, словно параллельная реальность засасывала Игоря Кремова воронкой, окунала в себя и только по требованию будильника нехотя возвращала обратно. Никогда он не понимал ни сути снов, ни своей роли в них, но всякий раз без сомнений и колебаний принимал решения, управлялся с незнакомыми механизмами и безошибочно угадывал имена окружающих.

Казимиров советовал записывать увиденное в блокнот поутру, но Игорь всякий раз откладывал записи до лучшего случая, выкраивая перед работой лишь несколько минут на примитивный завтрак. Почему старика вообще интересовали эти сны? Может, возрастное чудачество? Хорошее оправдание, чтобы ничего не записывать. Или вот, к примеру, ненавистная работа – чем не оправдание?

Ненавистная работа… А ведь недавно все начиналось многообещающе.

Игорю повезло: сразу по окончанию Улья он получил престижное место в отделе «Нерв» шестого управления прокуратуры Северо-Восточного Мегаполиса. Мечта о суровой следственной романтике стала явью.

Отдел «Нерв» создавался в структуре Управления с целью внедрения в следственный и надзорный процесс приемов психологического анализа, поиска, воздействия на подозреваемых и обвиняемых. Нервы присутствовали на осмотрах мест происшествий, при допросах, сопровождали другие следственные действия в обстановке неочевидности преступления.

Некоторые уникумы обладают настолько развитой нервной системой, что способны фиксировать импульсы ничтожно слабой силы. Такие люди почти физически чувствуют боль окружающих и различают следы чужих эмоций даже по прошествии какого-то времени. Эмоции ведь никуда не исчезают, и висящую «в воздухе» взвесь из страха, ненависти, обиды еще долго можно «понюхать».

«Разнюхиванием» Нервы и занимались.

Например, когда следователю не удавалось установить место ссоры погибшего и убийцы или направление, в котором затем скрылся последний, Нервы прощупывали эфир. Место ссоры выглядело коричневым пятном с рваными краями, а путь отхода преступника четко очерчивался полосами: оранжевыми вперемешку с черными. Дальше – дело техники.

Очень быстро Кремов выучил профессиональный жаргон и в кругу коллег уверенно щеголял словечками вроде «висяк», «терпила» или «жмур». Студенческие джинсы и свитера сменились строгим костюмом с неудобным по определению галстуком. Нервам, в отличие от обычных следователей, предписывалось неукоснительно соблюдать форму, подчеркивая привилегированный статус. Работа навалилась, приходилось вкалывать над уголовными делами до бессознательного состояния.

Баланс нередко перекашивало то вправо, то влево от точки «М», Игорь фиксировал это безошибочно. Иной раз приходилось настолько быстро и болезненно «выскакивать» из острого восприятия, что голова начинала болеть, а затем не унималась сутки.

Казимиров предупреждал давным-давно: «Контроль баланса является одним из краеугольных камней, на которых зиждется здоровье и КПД любого Нерва, чижики! Обостряя восприятие чрезвычайно, каждый из вас наверняка докопается до самых тонких импульсов преступника, разнюхает слабейшие психоследы, но бойтесь последствий! Депрессия, хроническая меланхолия и даже пограничное со схлопыванием состояние – далеко не полный перечень напастей, подстерегающих нас в режиме глубокого погружения! С нарастанием проблем плечо последствий устремляется вниз по экспоненте, и в определенный момент ситуация приобретает фатальный характер, когда никто, никто не спасет несчастного! С другой стороны, беспрестанно болтающий Нерв или Нерв, наглухо блокирующий боль и совесть, утрачивает дар психозрения! Так-то! Ваша задача держаться точки „М“ и с умом распускать щупальца…»

Да, старик знал, о чем говорил. Простыми словами он доносил до «чижиков» материал базового курса с его понятиями о пассиве и активе психовосприятия, о точке «М» – священной корове Улья, о балансе – общем и специальном, об амплитуде балансовых колебаний, ее частоте, уровнях, силе, о реактивных факторах, обо всем остальном.

Как сложно оказалось подружить теорию с практикой! В «Нерве» нормально не работала ни одна формула из старых конспектов. «Загрязнения» воспринимались разными Нервами неодинаково. Игоря, например, частенько рвало на месте убийств либо после участия в сложном судебном процессе. «Изнашиваемся, батенька, а что поделать?» – ответил как-то замначальника отдела, когда уставший Кремов пожаловался на внутреннее опустошение.

Баланс подвисал в пассиве или активе, не желая ритмично возвращаться к точке «М». Игорь чаще оставался в пассиве, а Миха Семенштольберг, к примеру, наоборот! Последний, правда, всегда отличался словоохотливостью. Игорю Семенштольберг в шутку говаривал: «Ну что, Максимыч, в монахи подался или держишься еще?» – и обычно прихохатывал, а Кремов отвечал чем-то вроде: «Ряс в универмаг не завезли, без них никак!»

Он понимал, что схлопывание пока не грозит: еще сильны реактивные факторы – молодость, физическое здоровье, удерживающие стрелку от сползания к «фатальным» отклонениям.

Да, Игорь справлялся. Особенно преуспел вчерашний «чижик» в «застреле» скоротечных импульсов преступников, когда негодяи закрывались наглухо. Казимиров считал, что это парадоксальная способность, которую он прежде ни у кого из Нервов не встречал. Для «застрела» требовалось находиться и в пассиве, и в активе одновременно – с одной стороны, бдительно стеречь эмоцию допрашиваемого, а с другой – «оголять провода» по максимуму. Игорь сам не понимал, как ему удается сочетать несочетаемое и мгновенно выдергивать из эмоционально-мысленного шума преступника тот единственный ключевой импульс, через который, как через игольное ушко, можно проникнуть в неприступную, казалось бы, крепость.

Например, в деле разнюхивания психоследов на месте преступления, особенно старых, никто не мог переплюнуть Пантелея Смирнова, однокашника Кремова. О, тот обожал со стеклянными глазами зависнуть у лужи крови на пару часов! Пантелей распутывал следы с маниакальной скрупулезностью и погружался в такой дремучий пассив, из которого перфекционисту-мазохисту случалось выкарабкиваться неделями. Не без хижэ-клуровских инъекций, между прочим. Неудивительно, что впечатлительного Пантюху подпускали к работе нечасто, в исключительно важных случаях и в обстановке крайней неочевидности преступления.

Михай, напротив, брал наскоком, решения принимал без раскачки. Раскрытие по горячим следам, когда событие еще сочится черной свежестью, – вот ипостась Семенштольберга, за которую его обожали следователи. Тонкое восприятие давалось ему плохо. Он не заморачивался условностями и как-то признался Игорю, что незаметно от опергруппы вытащил из бумажника утопленника деньги, а на упрек, что это отвратительно, расхохотался. Да, актив в Семенштольберге бурлил, Миха, по собственному признанию, любил «прибухнуть», а на деле – накачаться спиртным инкогнито в каком-нибудь пивбаре в обнимку с контингентом со дна жизни. «У путан и пройдох самые честные эмоции», – не уставал повторять Семенштольберг, и в чем-то, пожалуй, был прав. Хижэ Клуром он не пользовался никогда. Водка вполне заменяла ему Хижэ Клур.

Но ни Миха, ни Пантелей не умели «застреливать» мимолетные импульсы тех, кто скрыл и место преступления, и объективные следы, эмоционально «застегнувшись на все пуговицы». Теория психозрения постулирует: «нельзя прощупать того, кто умышленно скрывает психотоки», и с практикой здесь дело не расходится, но в то же время учебники упоминали «кратковременное снятие блокады», когда допрашиваемому сообщали информацию, заставляющую того немного дрогнуть. В этот момент, согласно расчетам корифеев, в эфире должна промелькнуть эмоция, через которую возможно как бы «расковырять» в барьере преступника брешь. Она настолько призрачна, что для ее фиксации необходимо уйти в предельный пассив, но при этом настолько ускользающе быстра, что для отлова требует мгновенной реакции и крайнего актива.

Лабораторные исследования на эту тему не проводились, эмоция-фантом, открытая давным-давно «на кончике пера», там же осталась, а реальная фиксация ее связывалась теоретиками только с прогрессом в фармакологической отрасли: та рано или поздно должна была синтезировать какое-нибудь вещество, превращающее заурядного Нерва в машину со сверхпараметрами.

Тем не менее Игорь умел застреливать без химии.

Прошло несколько лет.

Игорь вдруг поднял глаза и посмотрел на все шире. Хотя слово «вдруг» здесь не совсем уместно. Всевозможные нарушения и злоупотребления в правоохранительной системе специалист подмечал и ранее. Каждый подобный случай Кремов заталкивал глубоко в себя и старался забыть, оправдывая происходящее философским «такова реальность, она не без изъянов». Фокус удавался, но, к сожалению, обезличиваясь в памяти, пережитое срасталось в ком неперевариваемой отравы.

Когда ком разросся до критического уровня, это самое «вдруг» и случилось. Вдруг стало понятно, что нарушения и злоупотребления являются не исключением из правил, не сбоем налаженной и справедливой системы правосудия, а необходимым условием ее существования. Он и его коллеги были частью прожорливой и сильной банды с официальным государственным статусом. Банда обслуживала интересы хозяев жизни, что никак не согласовывалось с моральными законами, привитыми в Улье. Глубокое противоречие с казенной ролью обещало рано или поздно вытащить из подсознания Игоря все долго замалчиваемые грехи и заставить ответить на главный вопрос. Однако к моменту, когда внутренний нарыв вызрел, когда пресс сделался почти невыносимым, неожиданно наступило некоторое облегчение. Ноша показалось не такой уж тяжелой и даже вполне терпимой!

Кремов испугался до жути. Под статусной, но смертельно токсичной обложкой заживо гнил человек, которым он себя всегда считал. Сначала, конечно, больно, но затем по мере отмирания гнилья обычно приходит то самое «вполне терпимо». Постепенно усохнут раны, улягутся страсти, маска высосет из своего носителя все соки, убьет ростки сомнений и любое неприятие Канонических Правил Игры.

Страшно!

Маятник замер, готовый качнуться в любую сторону и остаться там навсегда.

Может, существует компромисс? Как-то живут же люди, сочетая мораль и реальность? Может, не так и плохи КПИ?

Канон учит, что мир материален. В умах материя всегда стремится к единому знаменателю, чтобы мерить сущее было удобно. Можно попытаться измерить событие в улыбках или слезах. В конце концов, с детства любому человечку твердят: «Совесть – мера поступков». Но улыбки, слезы, совесть – большая экзотика, порожденная токами сердца. Эти декларативные ориентиры – редкие исключения из железного правила, где цену всему прагматичный желудок отмеряет исключительно в еде. Нет еды – нет нас. Не поспоришь.

Шаг за шагом вырабатывается рефлекс: желудок диктует разуму, а тот, дай лишь волю, обоснует все на потребу заказчика. Он увещевает сердце: «Ты хорошее, доброе, только посиди в чуланчике, пока мы мараем руки. Что? Нехорошо марать? Все так делают, понимаешь? Так-то мы хорошие, но где-то глубоко внутри, в твоем чуланчике…»

Компромисс? Пожалуйста!

Правда, для этого следует договориться об одной мере – и чтобы без перекосов. Ты не хочешь в еде, я не хочу в совести, так что… с очередной отрыжкой приходит очевиднейший ответ: будем мерить в деньгах! Хватаемся за этот вариант как за соломинку. Еще бы, ведь деньги – нечто абстрактное и оттого гораздо более благородное, нежели вульгарная еда. Фи, от последней попахивает дешевой колбасой и немытым унитазом, как низко! То ли дело «мера свободы», «слуга желаний», «воплотитель мечты», в конце концов! Теперь мы рыщем не в поисках какой-то там наживы, мы же добываем «меру свободы» и, разжившись ею, парим в небесах в согласии с собой! Ура, КПИ работают!

Только… Почему не проходит страх, почему сердце упорно ищет подвох?

Вечерне-ночные сверхурочные, обычные и такие опостылевшие, поблекшая следственная романтика, разочарование. ХАЭН показывает час ночи.

Загрузка...