– Двадцать четыре часа? – недовольный голос профессора Карлебаха походил на рычание престарелого льва, одолеваемого мухами. – К чему такие задержки? Эти существа множатся, Джейми! С каждой ночью, потраченной напрасно, всё больше жизней оказываются под угрозой!
От соседнего столика долетел весёлый смех – австрийский посол болтал о чём-то с двумя помощниками. Он говорил по-французски с резким венским акцентом.
Покосившись на них, Карлебах продолжил:
– А ещё растёт риск, что эти твари – эти Иные – привлекут внимание кого-то из тех, в чьих руках здешняя власть, – профессор потряс свежими выпусками «Журнала восточной медицины» и «Физиологических исследований», вытащенными из набитых карманов кирпично-рыжего старомодного лапсердака. – Доктор Борен из Берлина и тот кретин Леметр из Сорбонны уже вовсю пишут доклады, в которых клеймят эту Бауэр как обманщицу, но ты же сам понимаешь, что рано или поздно кто-нибудь в Военном министерстве задумается, нельзя ли извлечь какую-нибудь пользу из её наработок. Мы ведь сможем добраться до нужной деревни к вечеру, если поедем на автомобиле?
– Сможем. При условии, что у нас не возникнет никаких проблем. – Эшер поудобнее устроился на стуле, дожидаясь, пока официант-китаец в белом фраке расставит на столе тарелки с зелёным черепашьим супом и морским языком в томатном соусе. Обеденный зал гостиницы «Вэгонс-Литс» заслуженно славился в Посольском квартале своей превосходной кухней, и Эшер заранее озаботился тем, чтобы занять столик в самом укромном уголке этого роскошного ресторана.
– Вы когда-нибудь ездили на автомобиле, сэр? – спросил Джеймс. – Шины у них резиновые, и по хорошей щебёночной трассе можно проехать миль двадцать-тридцать прежде, чем какая-нибудь из них лопнет. А здесь? – указал он глазами за окно. – Дальше Мэньтуоко нормальной дороги нет. Чтобы добраться оттуда до Миньляня, придётся пересаживаться на лошадей – или, что вероятнее, на ослов. А если учесть, что горы кишат бандитами – не говоря уже о гоминьданских ополченцах, – я бы, честно говоря, предпочёл подождать, пока нам не выдадут вооружённый эскорт.
– Я ничуть не умаляю твоего огромного опыта, Джейми, – недовольно проворчал старик, – однако каждый раз, когда я думаю о том, сколько народу окажется в опасности…
– Если уж кто-нибудь неизбежно окажется в опасности, сэр, – подала голос Лидия, – то я бы предпочла, чтобы это были не вы и не Джейми, – она сжала запястье супруга.
Таким образом, после обеда и до самого вечера Эшер водил своих спутников по Посольскому кварталу, устроив нечто вроде экскурсии и позволяя им вдоволь полюбоваться на причудливую смесь из современной европейской архитектуры и древних ворот, построенных задолго до Восстания. Строевые плацы, казармы и солдаты в униформе войск большинства стран Европы служили напоминанием о том, что обитатели квартала – всего лишь гости на этой древней земле, причём гости незваные.
– Половину этой территории занимали обычные китайские кварталы – до того, как ихэтуани сровняли их с землёй, – рассказывал Эшер, когда они остановились возле нелепой готической махины французского почтового отделения. – Лабиринты хутунов – тех самых узеньких переулков, окружённых стенами, – и сыхэюаней, домов с атриумами…
– Вроде тех, через которые мы утром шли в посольство? – уточнила Лидия.
– Большая часть Пекина из них и состоит. Иногда у дома один внутренний дворик, иногда – два или три, порой – пять, а то и десять, и все соединяются друг с другом. Иной раз и не поймёшь, где заканчивается один и начинается другой… А то, что не уничтожили ихэтуани, сожгли разъярённые местные или проходившие здесь войска экспедиционного корпуса.
Карлебах слушал, кивал и что-то ворчал, но в конце концов заявил, что они не для того приехали в Китай, чтобы изображать Шерлоков Холмсов. И когда троица добралась до конца Посольской улицы и оказалась возле ворот, выходящих на пологую земляную насыпь, тянущуюся вдоль стен квартала, профессор хмуро поинтересовался:
– То есть он сейчас может быть где угодно, этот твой вампир, да?
Карлебах окинул взглядом море выгнутых черепичных крыш и ряды разноцветных лавочек на противоположном краю улицы Хадамень, по которой сновали рикши, брели навьюченные ослы и караваны крепких лохматых двугорбых верблюдов, спешили по своим делам безликие толпы китайцев в голубых одеждах.
– Именно так. – Эшер почувствовал, как напряглась стоящая рядом Лидия. Она уже перестала злиться на Исидро из-за смерти их спутника – тогда, три года назад, в Константинополе – и вполне охотно поддерживала разговор, когда речь заходила о вампире, но, как заметил Джеймс, никогда не упоминала его первой.
Лишь изредка – во сне.
Как это всегда бывает на любом открытом пространстве в Пекине, часть насыпи – от самых ворот и до забора площадки для поло – заняли многочисленные продавцы маньтоу и птиц в клетках, тряпичной обуви и гороскопов, жареных скорпионов и игрушек из бумаги, а рядом с ними пристраивались бродячие акробаты и сказители, жонглёры и продавцы газет, и целая вереница рикш со своими повозками, которые, как обычно, громко зазывали прохожих «доехать до любой точки республики за двадцать центов». В гуще китайской толпы пахло совсем не так, как посреди толпы английской; в прошлый свой визит, впервые оказавшись в Китае, Эшер словно прибыл не на противоположный край Земли, а вовсе на другую планету, отличавшуюся от Англии так же, как описанная Гербертом Уэллсом лунная цивилизация.
«Никогда не угадаешь, что у них в головах происходит, – сказал тогда Гобарт в сердцах. – Поди разбери, кто кому кем приходится!»
«Не так уж он и неправ», – подумал Эшер, вслушиваясь в окружающие разговоры на странно певучем языке, где правильно выбранный тон имел такое же значение, как гласные и согласные буквы. Сложный язык тела, символизм даже в мельчайших деталях одежды или в нюансах поведения – всё это оставалось недоступно наблюдателю, несведущему в культурных тонкостях.
«А ведь на самом деле Гобарт лгал. И хотелось бы мне знать, о чём именно».
Тем же вечером после ужина и после того, как Миранду наконец-то уложили спать – малышка была очень недовольна тем, что все шесть недель плавания родители уделяли всё внимание ей, а теперь оставили на попечение миссис Пилли и Эллен, – Эшер вернулся к восточным воротам Посольского квартала. Лидия вместе с профессором Карлебахом остались изучать выпуски различных медицинских журналов, вышедшие после того, как была опубликована статья доктора Кристины Бауэр о том существе, которое ей довелось вскрыть. Большую часть последующих публикаций составляли уничижительные письма на все возможные темы – начиная от попыток этой миссионерки выторговать себе хоть какую-то славу в учёном сообществе, якобы сделав «великое открытие», и заканчивая ущербностью восточных рас в целом.
Ветер к ночи улёгся, мороз щипал лицо. Джеймс попросил сигарету у караульных, дежуривших у ворот – сегодня это оказались русские, – и пару минут поболтал с ними на их родном языке, прежде чем отправиться дальше. За воротами квартала и земляной насыпью виднелись массивные ворота Гадамень, крепко запертые на ночь и охраняемые лишь двумя обычными полицейскими в голубой униформе. А на широкой улице, такой шумной днём, воцарилась тишина.
Эшер не стал покидать стен квартала – города внутри города. Он направился по бульвару Ямато и свернул на улицу Оленя, мимо сияющих окон Пекинского клуба и затейливых ворот австрийского посольства, затем обогнул клуб с другой стороны и, миновав здание таможни, вышел к дальнему краю французских казарм. Эхо его шагов разлеталось по улице, хотя походка Джеймса всегда отличалась лёгкостью.
«Прогуляться вышел» – так это называл Исидро. Именно так делал любой вампир, оказываясь в чужом городе. Кровососы яростно защищали собственную территорию, и ни один из них не осмелился бы охотиться в угодьях другого, не получив сперва дозволения у главы местной вампирской ячейки.
Эшер подозревал, что Карлебах прекрасно об этом знал – и сразу догадался, куда направился Джеймс, когда заявил, что «собирается немного подышать свежим воздухом». Так что, выходя из дверей их номера, Джеймс спиной чувствовал внимательный взгляд старика.
Он кое-что смыслил в физиологии вампиров и сумел по ряду признаков определить, что Исидро не кормился уже достаточно давно. Как и говорил Карлебах, без энергии, выделяемой умирающей жертвой, психические способности вампиров – те самые, что позволяют им оставаться незамеченными в толпе и заставлять смертных видеть их облик совсем иначе, – ослабевали. Во время того разговора на приёме у Эддингтонов Эшер с беспокойством замечал, что порой, на ту или иную долю секунды, Исидро представал перед ним таким, каким был на самом деле – болезненно-худой потусторонней сущностью.
Так что вампир тоже наверняка отправился «прогуляться», выбрав такой маршрут, чтобы пекинские вампиры – если таковые здесь водились – смогли его отыскать, давая им тем самым возможность самим выбрать, где будет уместнее встретиться и спросить о целях его визита.
Конечно же, предполагалось, что оные вампиры владеют английским или испанским – или хотя бы латынью.
И что оные вампиры не считают – в отличие от тех же ихэтуаней, религиозных фанатиков и мастеров всяких боевых искусств, устроивших народное восстание десять лет назад, – что любого европейца, даже немёртвого, следует уничтожать сразу же.
Эшер, в свою очередь, был совершенно уверен, что дон Симон Исидро не станет прятаться где-нибудь за пределами Посольского квартала. У него наверняка нет верных китайцев, способных позаботиться о его гробе, представлявшем собой огромный коричневый дорожный сундук с двойными стенками, обитый по краям медью, – ни в Татарском городе, располагавшемся за стенами квартала, ни дальше, в центральном районе Пекина. К тому же девяносто девять процентов местных жителей всерьёз верят в вампиров и не преминут устроить облаву, если по городу разнесётся слух о появлении подобного существа.
«Наше самое большое преимущество заключается в том, что в нас никто не верит», – сказал как-то Исидро.
Но здесь игра шла совсем по другим правилам.
Поэтому Эшер бродил по улицам, прислушиваясь и с тревогой думая о том, что, возможно, некоторые европейские вампиры смогли пережить Восстание и уцелеть во время осады посольств ихэтуанями, так что вполне могут по-прежнему скрываться где-то здесь. Однажды он спросил у Карлебаха: «Известно ли вампирам про ваши исследования?» – и старик честно признал, что ему доводилось пообщаться с пражскими вампирами. «Да, известно», – сказал тогда Карлебах, и его глаза мрачно сверкнули.
Позже, пока «Ройял Шарлотт» на всех парах шёл через Средиземное море в Индийский океан, Джеймс заметил, что Карлебах носит тонкие серебряные цепочки на обоих запястьях, – точно такие же украшали запястья и обоих Эшеров. Эти цепочки смогли бы обжечь пальцы любому вампиру, попытавшемуся схватиться за них даже через потрёпанные льняные манжеты. А заставить кровососа разжать сильные пальцы хотя бы на долю секунды – критически важно, когда речь идёт о жизни и смерти.
На шее у профессора болталась точно такая же цепочка – как и у Эшера, чью шею украшали шрамы от укусов от ключицы и до самой мочки уха. Карлебах всегда говорил: вампир, дескать, может подчинить себе смертного, но нет никакой гарантии, что остальные вампиры из местной ячейки согласятся поделиться информацией со смертным слугой – подобные союзы крайне редко заканчивались хорошо.
«Интересно, всякий ли человек, имеющий дело с вампирами, в конце концов начинает носить подобные цепочки?»
Когда на часах обозначилась полночь, Джеймс направился обратно к гостинице.
Решётку шлюза на южном краю канала, пострадавшую во время Восстания, отремонтировали – теперь там располагался полноценный затвор, через который не смог бы пробраться злоумышленник. И всё же Эшер машинально прислушивался, памятуя о подозрительных тенях, мелькавших под пражскими мостами, и о тёмных каменных тоннелях, ведущих в лабиринт древних склепов и полуподвалов, тянущихся под городом…
Пекин, лежавший совсем рядом с северными пустынями, был полон рукотворных озёр и мраморных мостов, водных каналов, выстроенных по приказу императоров для того, чтобы принести в места отдохновения красоту и прохладу, заодно отгоняя пустынных злых духов. С тех пор как Эшер побывал здесь в последний раз, берега канала обложили кирпичом, и вонючая вода теперь плескалась где-то внизу, в темноте. Там же что-то громко шуршало, но Джеймс предпочёл думать, что это просто крысы.
Исидро ему так и не встретился. А если за его прогулкой и наблюдал кто-то другой – или что-то другое, – то они тоже не позволили себя обнаружить.
Но позже, когда Эшер лёг спать, ему приснилось, что он снова бредёт вдоль канала – и одновременно что-то движется в темноте на противоположном берегу. Он остановился – и оно остановилось тоже. А когда он направился дальше, то услышал, как под чьей-то ногой тихо скрипит гравий на обочине дороги. Один раз Джеймс даже увидел, как оно – или он, или она – промелькнуло в свете звёзд, держа в руке красно-синий шёлковый галстук Ричарда Гобарта.
Одна из недавно отстроенных железных дорог Пекина тянулась прямо к деревне Мэньтуоко, однако ближайшая переправа через реку Хуньхэ лежала в нескольких милях к югу. Поэтому Эшер и профессор Карлебах вместе с сержантом Уиллардом и солдатами армии Его Величества, Барклаем и Гиббсом, добрались до городка верхом лишь к полудню следующего дня.
Западные горы возвышались милях в пятнадцати от стен Пекина – крутые, сухие, облысевшие в преддверии зимы. Лишь тонкие кусты, редкие сосны и лавровые деревца ещё росли в глубоких ущельях и вокруг огромных, но полупустых храмовых комплексов, куда летом приезжали на пикники европейцы, чтобы поглазеть на монахов и послушать песнопения.
Грунтовая дорога от Мэньтуоко до деревни Миньлянь проходила по основному ущелью, вдоль петляющей среди скал реки, а затем устремлялась по склону вверх, навстречу безжалостно палящему солнцу.
– По этой дороге когда-то ездило много народу, сэр, – сообщил сержант с характерным вязким акцентом ливерпульских ирландцев, – в девяностые, когда шахты в Ши-лю, – он произнёс это название как «Шэ-луу», – ещё не позакрывались. Зрелище было как из книжки – караваны верблюдов и ослов, везущие вниз мешки с углём. Ну и кули[15] тоже бегали, порой таская на своих шестах по центнеру инструментов и прочего барахла. Мелкие, паршивцы, но крепкие!
– И когда люди оставили шахты? – спросил Эшер, про себя раздумывая, что сержант Уиллард явно немолод, судя по телосложению и седине, а то, как он выделяет окончания существительных, выдаёт, что кто-то из его родителей – мать, вероятнее всего, – был родом с юга Ирландии.
– Да уж много лет как, сэр. Ну, их можно понять – они в этих шахтах ковырялись с тех пор, как Господь Бог сотворил почву. А новые шахты находятся в уезде Туншань. После того как шахту закрыли, Миньлянь почти обезлюдел. – Сержант резко повернулся в седле, оглядывая вершины скал. Эшер отметил про себя, что это уже третий или четвёртый раз с тех пор, как они выехали из Мэньтуоко. И весь этот прошедший час сержант внимательно прислушивался к чему-то – точно так же, как прислушивался и сам Джеймс.
– Что там такое, сержант? – негромко поинтересовался он.
– Возможно, это просто обезьяны, сэр, – подал голос рядовой Барклай. Судя по гортанным гласным, он родился в паре кварталов от Лондонского моста. – В этих горах их полным-полно, и они иногда преследуют всадников несколько миль кряду.
«А может быть, это гоминьданские ополченцы». Как бы ни уверял в том Юань Шикай, отнюдь не все китайцы зажили «счастливо и безопасно», когда бразды правления перешли в жёсткие руки генералиссимуса Северной армии. В Пекине ходили слухи о группах ополченцев, собирающихся защищать республику в том случае, если её «временный президент» – как утверждали всё те же слухи – надумает основать новую правящую династию и назваться императором. Но, как отмечал Гобарт на том приёме у Эддингтонов в среду, в этих пустынных скалах можно было спрятать целую армию; все слухи сходились на том, что в Сишань полно заброшенных угольных шахт и естественных пещер, и некоторые из них уходят в глубь хребта на несколько миль.
Лидия с утра осталась собирать слухи о Ричарде Гобарте – чем была весьма недовольна («Почему слухами вечно должна заниматься именно я? Вам может пригодиться мнение врача о том существе, с которым столкнулась доктор Бауэр…») Однако Эшер всё-таки решил сначала съездить в Миньлянь сам. И теперь всякий раз, оглядываясь на заросшее кустами ущелье, раскинувшееся внизу, или напрягая слух, силясь определить природу очередного странного шороха, Джеймс понимал, как правильно поступил, не взяв жену с собой.
Он бы и Карлебаха брать не стал, однако старик наотрез отказался уступать кому-то «своё законное место в поисковом отряде».
– Я многое знаю об этих существах, Джейми, – настаивал он, – я ведь изучал их десятилетиями!
Эшеру подумалось, что профессор стал ещё более деспотичным с тех пор, как умерла старая «Матушка» Карлебах – та сгорбленная сухая женщина, что в восьмидесятых годах привечала Джеймса-студента на пороге домика в старом пражском гетто. Она говорила только на идише, но при этом была весьма образованной. За десять лет, прошедшие с её смерти – так, по крайней мере, показалось Эшеру по редким письмам от Карлебаха, – старый учёный все больше и больше привязывался к ученикам, беря под покровительство то одного, то другого так же, как взял в своё время и Джеймса. Студенты заменили ему родную семью, с которой у него вовсе не было ничего общего.
Последним из таких «названых сыновей», как узнал Эшер, стал молодой венгр, в равной степени одержимый как изучением фольклора, так и восстановлением справедливости в отношении собственного народа, пострадавшего от гнёта Австрийской империи. А потом его имя – Матьяш Урей – неожиданно перестало упоминаться в письмах, и за всё время путешествия Карлебах ни разу не заговорил о нём. Вероятно, подумалось Джеймсу, Матьяш оставил учителя из-за событий Венгерского кризиса[16] так же, как в своё время и сам Эшер оставил его – сначала ради секретной службы на благо родины и Её Величества…
А затем – из-за того, что объединил усилия с вампиром.
Интересно, решился бы Карлебах отправиться в Китай, будь его жена до сих пор жива и не чувствуй он себя таким одиноким и всеми покинутым?
Джеймс задумчиво посмотрел на бывшего учителя – старый еврей как раз подстегнул своего тощего австралийского валера[17] и, поравнявшись с едущим впереди сержантом, спросил:
– А кроме разозлённых местных, кто-нибудь ещё представляет угрозу в этих горах?
– Вы имеете в виду медведей и тому подобную живность, сэр? – Оба солдата явно не понимали, о чём идёт речь, однако младший – Барклай – нервно оглянулся на двуствольный дробовик, пристёгнутый к седлу Карлебаха.
– Да что вы, тут медвежьих следов уже лет сто, почитай, не видели, – сказал он.
– Так что вряд ли вам понадобится тяжёлая артиллерия, сэр, – добавил Гиббс.
– Ох, да как знать, – Карлебах похлопал ладонью по отполированному до блеска стволу.
На дробовике стояло клеймо Куртца – одного из лучших оружейников Праги, – и, насколько мог разглядеть Эшер, рукоять и спусковой крючок специально были переделаны под пальцы старика, искривлённые артритом. За шесть недель плавания Джеймс насмотрелся на то, как Карлебах упражняется в стрельбе из этого диковинного оружия, и знал, что в каждой обойме, коими были набиты карманы старого ржаво-коричневого пиджака для стрельбы, дожидались своего часа заряды не со свинцом, а с крупной серебряной дробью, способной разорвать на куски как человека, так и вампира.
Помимо патронов в карманах профессора звякали многочисленные пузырьки со снадобьями, составленными по собственноручно изобретённым рецептам – нитраты серебра, смешанные с другими, не менее ядовитыми для вампиров веществами: чесноком, боярышником, аконитом, морозником…
– Не волнуйтесь, сэр, – весело проговорил старший из кавалеристов, – мы доставим вас на место в целости и сохранности!
В кронах деревьев вдоль дороги что-то промелькнуло – но, когда Джеймс оглянулся, там, как и в прошлые разы, никого не оказалось.
Деревня Миньлянь лежала где-то в четырёх милях от реки Хуньхэ – в этом месте узкое ущелье, тянущееся у подножия горной гряды, становилось шире. Лютеранская миссия располагалась чуть выше деревни, напоминающей муравейник из серых «сыхэюаней» – домиков из кирпича-сырца, тесно жмущихся друг к другу, и узких переулочков.
Пока отряд поднимался по узким тропам в гору, Эшер, приглядевшись, отметил, что большая часть жилищ заброшена. За обветшалыми воротами виднелись дворы, за множество зим заметённые песком, а половина деревенских лавок, видневшихся дальше по склону, была закрыта.
И всё же террасные поля вдоль ручья – везде, где имелся хотя бы клочок подходящей земли, – покрывала бурая стерня проса и сухие побеги риса. Ни одно поле не простаивало без посевов. Ноздри щекотала характерная вонь курятников и свинарников, угольных костров и отсыревшей за ночь земли, смешиваясь с запахом хвои и речной свежестью. Свернув на последнем повороте, отряд наконец-то увидел мужчину из местных – тот проверял ловушки для птиц, установленные в зарослях. Заметив чужаков, он бросился вверх по петляющим улочкам к добротному кирпичному зданию рядом с белой часовней и закричал: «Тай-тай, тай-тай!»
На крыльцо, прикрывая глаза от солнца, вышла женщина – по всей видимости, это и была Кристина Бауэр.
Эшер тут же спешился и вежливо снял шляпу:
– Фрау доктор Бауэр?
– Вся перед вами, – ответила женщина с певучим, тягучим акцентом баварской немки.
– Разрешите представиться, – он протянул рекомендательное письмо, полученное накануне от сэра Джона Джордана, – профессор Джеймс Эшер из оксфордского Нового колледжа. А это доктор Карлебах, мой коллега-профессор из Праги.
Сержант Уиллард поспешно выбрался из седла и помог старику спешиться, а затем проводил к крыльцу, чтобы тот смог поздороваться с доктором Бауэр.
– Gnädige Frau[18] … – начал Эшер по-немецки. Останься Кристина в Германии, сейчас она была бы пышнотелой hausfrau[19], окружённой маленькими внуками. Китайское солнце высушило доктора Бауэр, и розовый румянец на её щеках сменился тускло-коричневым загаром, но она по-прежнему обладала свойственными немкам широкими бёдрами и плечами, а приветливый взгляд её был полон добродушного спокойствия.
– Мы приехали сюда, чтобы поговорить о том существе, которое вы обнаружили прошлой весной в горах, – продолжил Эшер. – Той твари, которую селяне, по вашим словам, называют «яо-куэй» – «демон».
Доктор Бауэр прикрыла глаза и вздохнула – с нескрываемым облегчением.
– Du Gott Allmächtig[20], кто-то всё-таки поверил мне.
– Мне казалось, что останки должны послужить достаточно убедительным доказательством, – помрачнел Карлебах.
– Останки? – подняла брови доктор, оборачиваясь к нему. – В этом-то и вся загвоздка, герр профессор. Останки исчезли. А без них никто не поверит… Да и как в такое поверить? Но это означает, что и помощи ждать бессмысленно…
– Помощи? – В глазах Карлебаха промелькнуло нечто такое – настороженность и готовность действовать, но не удивление.
«Он даже не испуган, – подумалось Эшеру. – Его беспокойство – это беспокойство того, чьи опасения подтвердились».
– Похоже, тварь была не одна, – проговорил он, уже зная ответ.