И вот он лежит предо мной обнаженный по пояс, а я недвижимо склонился над ним, обуреваемый самыми противоречивыми чувствами.
С одной стороны, я безмерно желал добыть для него ту единственную, о которой он так сильно мечтал, а с другой – я не мог взять на себя роль Аллаха.
Впервые меня раздирали сомнения, вроде:
а что если вся эта история о происхождении женщины из мужского ребра является чьим-то чудесным, но вымыслом?
и что делать с ребром уже после того, когда я по настоятельной просьбе Алмаза предельно бережно(!) отделю его от плоти?
и куда, и к кому мне бежать с этим самым ребром (Алмаз не сказал, а я не спросил)?
и вообще, признаюсь, я не мог постичь парадокса превращения примитивной кости в женщину…
Короче, я медлил, как будто ждал знака.
Как вдруг, я едва устоял от удара под дых холодного северного ветра.
Почти одновременно меня обожгло горячим дыханием с юга.
По левую руку от меня пошел дождь, а по правую – снег.
Почва подо мной содрогнулась, солнце померкло, землю окутал мрак, а на черном небосводе – что меня, собственно, потрясло! – возник разъяренный, пылающий лик матери моей.
Перекрывая бурю, она мне кричала, чтобы я оставил в покое пьяного в дым татарчонка и немедленно возвращался в класс, и садился за парту у окна, и что не для того она тратит жизнь, чтобы я все испортил.
За доли мгновенья, что я глядел на неё и пытался осмыслить, каким это образом мать моя оказалась на месте солнца – я, практически, ослеп.
На лице вместо глаз у меня образовался черный провал, через который ворвались в меня ветры ярости и отчаяния.
И тут я впервые не смог удержаться и погрозил ей ножом:
«Оставь нас, прошу!» – вдруг потребовал я, сам поражаясь собственной смелости.
«Ты не знаешь, что просишь!» – раскатисто сверху расхохоталась мать моя.
«Но я обещал!» – крикнул я.
«Ты, что ли, Бог, чтобы ты обещал!» – скатилось с небес.
«Бог хочет любви, и мой друг тоже хочет любви!» – слабо возразил я, почти теряя надежду на понимание.
«Только Богу дано хотеть невозможного!» – возразила она тем же тоном, полным презрения.
Тут я смолчал.
Я не знал, что ответить.
Черный огонь бессилия жег меня изнутри.
Я чувствовал, как во мне закипает кровь, лишая последней способности мыслить и противостоять.
«Все равно, он просил, и я обещал! – закричал я наверх из последних сил. – И пускай я не Бог – я ему помогу! И пускай я не Бог – все равно, я его не оставлю! И пускай я не Бог! – бунтовал я и рвался, – пускай я не Бог!..»
Как ни странно, однако, но с каждым моим восклицанием: «пускай я не Бог!» во мне самом с еще большей силой крепла решимость исполнить самое заветное желание моего единственного друга.
Пока мы с ней так препирались, она спустилась с небес и повисла вровень со мной.
Мне сделалось невыносимо жарко.
«Кир! Кир!» – находило и жалило меня солнце, куда бы я ни бежал в поисках спасения.
«Но я обещал!» – кричал я, отчаянно размахивая руками.
– Опомнись ты, дурень! – раненным зверем ревело оно, подражая голосу матери моей.
«Но я обещал!» – продолжал я хрипеть, как в удушье…
Не знаю, как долго продолжалось это безумие, подобное светопреставлению.
И не вспомнить уже, когда все опять возвратилось на круги своя.
Только очнувшись, я вдруг обнаружил Алмаза Галимуллу в луже крови и мать мою со старинным татарским ножом с глубокими зазубринами в глазу…