Вопреки бытующему мнению, будто детство счастливейшая пора нашей жизни, могу сказать, что не переживал периода более зависимого и унизительного.
Я не ведал родительской ласки, улыбок друзей, простых радостей, хронически голодал, одевался в рванье, тысячу раз был смертельно бит; моя гордость жестоко страдала от колких насмешек и злых пересудов, и я решительно не понимал, почему в моей жизни все именно так, а не как у других?
Счастливым то время, пожалуй, что не назовешь…
Но что не ломает – то, говорят, укрепляет!
Парадоксальным образом, детство мое, полное аскетизма, обид и недоумения, не только меня не ослабило – но закалило и сделало, практически, неуязвимым.
К тринадцати годам я из болезненного заморыша превратился в стройного голубоглазого юношу с правильными чертами лица и непокорной копной русых волос.
Я мог пулей взлететь на тринадцатый этаж, подпрыгнуть и, как птица, зависнуть в поперечном шпагате, бесконечно долго простоять без помощи рук на голове, пробежать марафонскую дистанцию и не запыхаться, протаранить лбом стену в полтора жжёного кирпича (не из бетона!), наконец, мне не было равных в кулачных боях.
До школы на другом конце города мы добирались пешком: час туда, час обратно.
Были школы поближе, но мать моя выбрала эту единственную оставшуюся только для мальчиков, без девочек.
По улицам мы продвигались гуськом – я тащился за ней по следу на коротком собачьем поводке, жестко пристегнутом к ремню на штанах, с перевязанной стопкой тетрадок в руках (о ранце по тем временам можно было мечтать).
У чугунных ворот перед школой она отцепляла поводок и мы, наконец, разлучались: она направлялась к засохшему ясеню, я – к себе в класс.
Ритуал этот после уроков неукоснительно повторялся – только в обратном порядке…
Я одинаково хорошо успевал по литературе, химии или математике, но предпочтение все же, отдавал истории с географией.
Однажды услышанное, я запоминал навсегда – что избавляло меня от зубрежки.
Благодаря Большой Советской Энциклопедии, я удерживал в памяти тысячи названий материков, островов, океанов, морей, рек и озер, гор, отрогов и плоскогорий, впадин и пустынь, знал наперечет названия малых и больших стран и городов мира, имел представление о значительных исторических событиях, случившихся со времен потопа и до наших дней.
Также, по мнению моих учителей, я обладал врожденными аналитическими способностями.
В самом деле, по отдельным деталям я скоро догадывался о механизме в целом.
Так, например, в первом классе, разглядев на плакате мужские и женские половые органы, я немедленно сообразил, как они взаимодействуют (что впоследствии и подтвердилось!)…
Отчего-то не вспомню, когда я смеялся, и смеялся ли я вообще.
Не то, чтобы у меня отсутствовало чувство смешного – просто внешне оно отчего-то не проявлялось.
Ровесники в классе интуитивно меня побаивались – чего еще можно ждать от неулыбчивого человечка!
Я и сам в мою жизнь никого не пускал.
Придя в школу и сев за парту, уже не вставал – разве что, в туалет, когда становилось невмоготу.
Если кто-то со мной заговаривал, я обычно кивал в ответ, либо мотал головой.
И также я тупо молчал и тупил глаза, когда меня звали побегать, поплавать или в кино.
Я себя приучил при общении не улыбаться: едва улыбнулся – уже ты в плену!
Лишь однажды я сделал исключение для ближайшего соседа по парте – Алмаза Галимуллы…