Среди заброшенных могил
Зачем все время бродит он?
Встревожить то, что гроб сокрыл?
Нарушить спящих вечный сон?
Рай сменился адом. По ушам ударил громкий шум.
Это был шум умирающего мира. Мира видимостей, фантомов, грез, которыми себя окружает каждый из нас. Когда мы пробуждаемся от иллюзий, мы всегда слышим этот шум. В какой-то момент его слышали все. Наверное, многим кажется, что умирают они. Я не исключение. Отчасти это правда. Вместе с осколками в пустоту уходит часть тебя. Я был глуп, но лучше бы не умнел.
Наконец я осознал, что в жизни с тобой может произойти что угодно. Осознал, что счастье лишь прелюдия к страданиям. Оно притупляет бдительность, причиняя еще большую боль потом. Теперь я верю, что смертно все. Даже счастье.
Особенно счастье.
Я продолжал вспоминать, как в ветреной тишине по крышке гроба били холодные капли дождя. Омраченные горем лица смазались под бурым утренним небом. Я и не смотрел на них. Только на ее фотографию на могильной плите и землю, залитую месивом грязи. Она теперь всегда будет в земле. Сейчас в моей душе ничего не было, но она была не пуста. Что-то оставалось внутри и рвало меня на части.
Картины сегодняшнего утра целый день всплывали перед глазами. Темноту иногда нарушали вспышки молний, освещая через узкий проход на крышу тесную комнатку чердака, вместе с квартирой доставшегося Марине по наследству. Я использовал это помещение как проявочную для фотографий. Тогда я жил мечтами, надеялся открыть собственную фото-студию, устраивать выставки, а когда-нибудь завести свою галерею, разбогатеть и обеспечить Марине красивую жизнь. Теперь эта комнатка на чердаке и все мои мечты навсегда останутся пустыми.
Сидя на старом сундуке вечером после похорон, я с тоской смотрел на фотографию, лежавшую на полу. Темноволосая девушка с лучистыми голубыми глазами, освещавшими мне мир. Лицо, которое со временем сотрется с камня, выцветет на бумаге и исчезнет из памяти.
Моя Марина… Она была для меня всем.
Я нуждался в большой порции коньяка или общения, поэтому из Мариныной квартиры отправился в бар, где надеялся ненадолго потерять эту боль и залить пустоту алкоголем. Забыться хотя бы на один вечер. Я решил, что буду пить рюмку за рюмкой до боли в печени в компании Тима, который должен был скоро подъехать.
Тим работал вместе со мной в журнале «Интересная жизнь» вторым штатным фотографом. Мы были знакомы задолго до того, как стали работать вместе и на протяжении всех лет поддерживали друг друга. Поэтому мне было необходимо именно его общество. В последний раз мы виделись до его отъезда в отпуск. Тогда Марина еще была жива. Тогда у меня еще было будущее. Все изменилось в один день. В одно мгновение из-за какого-то невнимательного водителя.
Опрокинув очередную рюмку в баре, скривившись не то от душевной боли, не то от ощущения будто глотнул огня, я пытался отогнать скверное ощущение, что завтра легче не будет оттого, что я надираюсь в стельку. Тяжелые мысли сверлили, не переставая. Я оказался в замкнутом круге своего сознания, в центре которого перед глазами чернел гроб моей девушки.
И еще это назойливое чувство… будто за мной кто-то наблюдал… Там, на кладбище.
Воспоминания вновь нахлынули. Всюду стоял запах мокрой земли. Бесцветные капли на фоне громад бурых туч сливались с чернотой зонтов. Люди почтительно замерли вокруг разрытой могилы, но я их не замечал. Откуда-то из глубины траурных фигур моей спины касался безразличный взгляд, неустанно ловивший каждый осколок боли в моей душе. Безмолвный свидетель страдания.
Я опрокинул пятую рюмку, желая забыть хотя бы на минуту о том, что я больше не увижу ослепительной улыбки, которая согревала мою душу, не услышу ее голоса, что наполнял одинокую тихую пустоту вокруг меня, и не прикоснусь к ее нежной коже. Больше никогда. Ее нет. Нет рядом сейчас, и уже не будет теперь.
– Господи! Друг, ты пьешь и не закусываешь уже пятую рюмку, – воскликнул бармен, с жалостью глядя на меня. – Поверь, я много народу повидал и с уверенностью могу сказать, что ты не из тех, кто сможет нормально добраться до дома, если будешь продолжать в том же духе.
– Меня друг до дома довезет. Налей еще, – постучал я по рюмке.
– У тебя что-то случилось? – он отставил стакан, который протирал салфеткой, и вгляделся в мое лицо. Ну и что увидел? Здесь темно, будто в чулане. – Без обид, парень, но выглядишь ты отвратительно.
– Знаю, – сухо ответил я и снова постучал по рюмке пальцем: – Налей, а?
– Ну, как хочешь… – сказал бармен, наконец, выполняя мою просьбу.
Грянул гром. В бар вошла молодая брюнетка в кожаном плаще, поблескивающем с дождя. По прядям ее черных волос скатывались маленькие капельки дождевой воды. Вместе с ней в помещение ворвался и шипящий звук непогоды, который стих, как только за девушкой захлопнулась дверь. Она оглядела всех с порога, медленно двинулась вглубь помещения и села почти спиной ко мне за ближайший к выходу столик.
– Но на дне рюмки ты утешения не найдешь, – дружелюбно улыбнулся бармен. Забудется на какое-то время, это да, а проблемы останутся.
– Оставь меня, – я осушил шестую рюмку и, взглянув на бармена, лениво махнул через плечо. – Лучше прими заказ клиентки. Трещишь тут… Ты не знаешь, почему я сюда приперся, – продолжал бормотать я себе под нос.
Бармен покинул меня и отправился к девушке. Тима все не было. Его телефон не отвечал. А белое стекло пустой рюмки тускло поблескивало в полумраке бара. Я убрал сотовый в карман и посмотрел через плечо на столик, где только что устроилась девушка.
Бармен принял у нее заказ, кивнул мне и вернулся за стойку. Потянулся за запыленной темного цвета бутылкой, стоявшей на верхней полке бара, достал штопор, ввинтил в пробку бутылки штопор и налил в чистый бокал для вина темно-красную прозрачную жидкость.
– Я это не заказывал, – хрипло пробормотал я.
– Так это и не для тебя. Сам же сказал, чтобы я принял заказ у посетительницы.
– И что же она заказала?
– Тебе это так интересно?
– А чем еще мне интересоваться?
Бармен терпеливо улыбнулся, удивленный моим внезапным порывом к общению.
– Самое дорогое красное сухое вино, которое только у нас есть. И добавила «Если сможешь найти» – процитировал он с нарочито капризной интонацией девушку, сидящую за столиком позади меня.
Я посмеялся.
– Так и сказала?
– Так и сказала, – заверил он. – Но не суди строго, все они богатые тусовщицы такие. А вообще-то, у нее очень приятный акцент.
– Акцент? – переспросил я.
Бармен выразительно кивнул, подхватил на ходу бокал с вином и с улыбкой двинулся к брюнетке в черном кожаном плаще.
Я посмотрел в зеркало барной стенки на богатую гостью. В осанке посетительницы сквозила гордость и изящество. Холод, который она впустила вместе с собой, так и не рассеялся. Когда она вошла в бар, разговоры поутихли. Это было неподходящее ей место. Но дороговизна ее одежд бросилась в глаза. Нечто иное. Что было стремительнее возможности поймать это. От чего мои мысли на мгновение вынырнули из могильного мрака, которым сейчас была окружена моя Марина. С появлением посетительницы в баре что-то изменилось.
Бармен ловко поставил бокал ее столик. Я наблюдал за ними через зеркало, когда в окнах вспыхнула молния, и на мгновение показалось, свет прошел сквозь брюнетку. Мистика! Отражение девушки пропало из виду, словно кроме бармена у столика никого больше не было. Я тут же оглянулся и вгляделся в ее ровную спину.
– Спасибо, – поблагодарил бармена ее приятный спокойный голос, оттененный мелодичными нотами того самого акцента.
– Пожалуйста, – бармен двинулся в мою сторону, улыбаясь теперь мне.
Отвернувшись к барной стойке, я бросил взгляд в зеркало и убедился, что в отражении мне больше ничего не мерещится.
– У тебя такой вид, будто ты привидение увидел, – вероятно, бармен ждал от меня продолжения разговора. – Может, хватит? – он постучал пальцем по рюмке.
– Сейчас я не в настроении говорить о привидениях. Лучше налей мне чего-нибудь другого.
– Кофе, например? Ты же коньяк даже пить не умеешь. Морщишься, после каждой рюмки головой мотаешь… Слушай, – он открыл дверцу холодильника, достал оттуда желтый сверток и положил его в микроволновку, – тебе нужно закусить. Давай так, я тебе гамбургер за счет заведения, а ты расскажешь, что тебя заставило торчать здесь и надираться в стельку.
– Нечего рассказывать. Я уже говорил, что жду друга. А он задерживается, – я достал телефон, часы показывали две минуты десятого. Потом глянул на микроволновку и сглотнул слюну. – А от гамбургера за счет заведения не откажусь. Но потом ты снова нальешь мне выпить.
Я чувствовал, что мне нельзя трезветь. Не затем я сюда пришел. Мне нужно отключиться. Необходимо. Потому что воспоминания преследовали как адские псы…
Глухие удары волнами прокатывались по полированной крышке гроба. Зеркальные струйки дождя извивались на сгибах черного дубового ящика, скрывавшего от меня любимое лицо Марины, которое я теперь никогда больше не увижу. Работники в поношенных одеждах опускали гроб в могилу, сырые стены которой оползали и блестели в косом свете серебристой полоски утреннего неба над горизонтом. Чей-то пристальный взгляд заставил меня оглянуться. Но я увидел лишь тень, скользящую среди траурных фигур.
Окна бара засветили фары машины. Микроволновка звякнула, оповещая о том, что гамбургер готов, а я посмотрел себе через плечо, думая, что это заходит приехавший Тим. Бармен хозяйственно взял тарелку с гамбургером полотенцем и поставил передо мной.
– И чашку кофе, пожалуйста. «Самого дорогого», – добавил я со злой иронией обращенной ко всему миру, что больше не существовал для меня. – «Если есть».
Бармен засмеялся и начал готовить кофе.
Я откусил гамбургер и почувствовал, насколько сильно проголодался. Через минуту бармен поставил рядом со мной чашку приятно пахнущего дымящегося кофе и покинул барную стойку. Его подозвали парни, обсуждавшие футбольный матч, чтобы заказать еще несколько литров пива и пачку чипсов.
Проглотил последний кусок и протолкнул его глотком кофе. Есть больше не хотелось и оставалось теперь лишь вернуться к коньяку. Я жестом подозвал к себе бармена. Он подошел почти сразу.
– Повторить?
– Да. Коньяк. Тебе ведь хочется заработать денег, верно?
Бармен замялся:
– Я всегда не против заработать, просто тебя уже несет. Сколько бы ты ни выпил, лучше не будет. Это заблуждение, что выпивка заглушает негативные эмоции. Она их прячет, но они остаются.
Пока он говорил, я и не заметил, как в бар снова проник шум дождя и раздались шаги.
– Все верно! – услышал я за спиной знакомый баритон.
Позади стоял Тим в промокшем пиджаке и смотрел на меня с нескрываемым сожалением.
– Тим!
– Сколько уже выпил? – он сел рядом и мельком посмотрел мне в лицо, пытаясь найти там ответ на свой вопрос.
– Не считал.
– Шесть рюмок, – услужливо сообщил бармен.
– Да, – протянул я, задержав на том гневный взгляд, – пять или шесть.
– Может даже семь, – снова вклинился бармен.
– О-о-о! – воскликнул Тим. – Все, Марк! Пойдем.
– Я не помню седьмой, – поспешил заявить я.
– Ну, все! Допились, – усмехнулся Тим. – Марк, заканчивай с этим. Я знаю, что Марина была для тебя всем, – он снова посмотрел на меня с горечью. Видя, что я хочу что-то сказать, он поспешил продолжить. – И знаю, что она останется для тебя всем, – видя, что я вновь хочу перебить его, он добавил: – Я не призываю тебя перестать оплакивать ее. Это твое право. Она была чудесным человеком. Оплакивай, но не так! – он указал на рюмку. – Она бы не хотела такого горя.
– Еще бы она не хотела такого горя! – резко огрызнулся я. – Ведь горе-то по причине ее смерти! Сегодня ее закопали!
Поняв, что наш с Тимом разговор носит слишком личный характер, бармен деликатно удалился, сделав вид, что у него есть работа в другом конце стойки.
А меня спьяну понесло выговориться:
– И не говори о том, чего бы она хотела, Тим! Потому что единственно важное, чего бы она хотела, это жить, дышать, быть сейчас рядом, а не лежать в тесной дубовой коробке в холодной мокрой земле.
– Марк, пойдем, хватит ныть. Посмотри на себя, – одной рукой он взял меня за плечо, а другой указал на отражение в зеркале бара. Там отражался тот, с кем я избегал встретиться взглядом всякий раз, как смотрел в отражение бара. Молодой человек с лицом, когда-то давно казавшимся мне приятным и заметно потускневшим в последние дни. С зелеными глазами и каштановыми волосами, которые сейчас лезли в глаза, спадая на лицо. В расстегнутой болотного цвета куртке с небрежно развалившемся на плечах капюшоном, купленной в супермаркете. Под ней виднелась белая футболка, я носил ее, не снимая, не помню сколько, возможно, когда-то футболка была белее. Отвратительный, изможденный взгляд моего усталого двойника в зеркале вызывал раздражение. Тошно смотреть.
Тим похлопал меня по плечу:
– Не этого парня полюбила Марина. Поднимайся, и перестань болтать всякую чушь. Поднимайся! Сколько ты уже здесь сидишь?
Я спрыгнул с табурета и одернул футболку и куртку, расправил плечи.
– Ровно столько, сколько ты добирался сюда.
Тим начал оправдываться, что чудом нашел это бар, но я его не слушал. Я посмотрел на красотку брюнетку, которая сидела за соседним столиком, глядя в темноту за окном, и, наверное, решала в уме какие-нибудь интриги на работе, неспешно потягивая свое дорогое красное вино.
– Пойдем, тебе нужно выбраться в мир, – Тим махнул рукой, чтобы я следовал за ним к выходу.
– Там нет мира, Тим. Того мира, что ты думаешь, я больше не увижу, – себе под нос продолжал ворчать я. – Там лишь новый темный мир. Луна упала на Землю, и осталась лишь пустота. Там лишь пустота.
Я поплелся за Тимом к выходу. Он уже вышел и придержал для меня дверь, впуская стылый синий свет уличного фонаря и шум дождя.
Напоследок я обернулся на ходу, чтобы разглядеть получше лицо этой одинокой брюнетки. Она чуть опустила голову, заглядывая в полупустой бокал, немного приподняв плечи и опираясь руками на столешницу. Плавно она вертела бокал то в правой, то в левой руке, медленно перебирая пальцами по гладкой поверхности стекла. Ее лицо в прорези черных волос казалось совсем белым из-за синего света уличного фонаря.
И тут она перевела на меня взгляд. Не шевелясь, она просто подняла глаза. Холодные и бездонные. Смотревшие совсем не дружелюбно, сапфировые, они согревали своим холодом. Выражение лица не изменилось. Казалось, она ждет, когда я перестану пялиться, и переведет с меня взгляд не раньше, чем это сделаю я. Сделать это было так же сложно, как смотреть на нее. Коньяк давал о себе знать. Я просто проваливался в ее взгляд, все больше чувствуя себя неловко.
Мне отчетливо показалось, она хотела, чтобы я ушел. Словно в тумане я развернулся и вышел под дождь, где уже с минуту стоял вымокший и недовольный Тим. Мы зашагали к его подержанному Опелю Корса. Тим поспешил сесть в машину. Я сел на переднее сиденье и повернулся к нему.
– Слушай, будь человеком, отвези меня в мою старую квартиру, – я умоляюще посмотрел на него. – Знаю, это далеко, но я не могу возвращаться в квартиру Марины.
– Ладно, Марк. Буду человеком и отвезу в твою квартиру, – он повернул ключ зажигания, и салон наполнился негромким звуком мотора, вперемешку с капельной дробью дождя. – А что это была за девушка, на которую ты так засмотрелся?
Мы выехали на дорогу. Я устроился поудобнее, немного сполз с сиденья, переплел руки на груди и повернул голову в забрызганное дождем окно, за которым плыли неясные огоньки одиноких уличных фонарей, и светофоров.
– Я не знаю кто она.
– Просто пьяный интерес?
– Просто интерес.
Тим быстро глянул на меня.
– Она тебе понравилась?
– Она не отражалась в зеркале одно мгновение, – задумчиво протянул я.
– Значит, пьяный интерес.
– Возможно.
– А ключи от своей квартиры у тебя с собой?
– Да, я собрал кое-какие вещи в квартире Марины и захватил свои ключи.
– Какие вещи? Где они сейчас? – спохватился Тим.
– На мне.
– А больше ничего? Сумка, например?
– Нет. Мне хотелось убраться оттуда поскорее, поэтому много вещей я не брал. И уходить было сложно, – задумавшись об этом, я перевел взгляд в пространство за окном. – Казалось, вот уйду, и все… Если выйду за входную дверь с вещами, она не вернется. Никогда. Но она все равно не вернется.
– Мда, Марк… тяжело тебе.
Тим глянул на меня с сожалением. Какое-то время мы ехали молча. Глухой размеренный стук дворников звучал усыпляюще. В этой тишине меня вновь одолели болезненные воспоминания…
С трудом можно назвать те горькие часы последнего расставанья утренними часами. Я смотрел только на ударяющиеся о крышку гроба комья сырой земли, осознавая себя здесь совсем одним. На дне могилы гроб смотрелся пугающе брошенным. Вскоре земля полностью скрыла рваное отражающееся в его лаковой крышке небо, заточенное в темную раму оползающих стен могилы. Все так нереально. Эфемерно. А потом толпа начала рассеиваться, обтекая меня, словно оставляя наедине с ней. И на секунду я увидел фигуру женщины, смотревшей на меня из толпы…
– Сегодня на похоронах мне показалось, что на меня кто-то смотрит, – вслух вспомнил я. – Это было чувство, от которого не отделаться. Чей-то взгляд видел мою боль, мое одиночество… мою душу, Тим, Это чувство преследовало меня весь день. Со мной что-то не так?
Тим обеспокоенно посмотрел на меня.
– Нет, дружище. Ты в порядке.
Молчание, последовавшее дальше, стало невыносимо натянутым и я решил сменить тему ради Тима.
– Как отпуск? – спросил я.
– Нормально. Варшава понравилась, особенно Юле. Кучу фоток наснимали, потом скину. Получились не фотографии, а произведения искусства. Думаю показать их в арт-отделе, возможно, пригодятся для верстки, может, что-то о Польше будем писать, – по лицу Тима пробежала тень. – Сегодня заезжал в редакцию журнала. Это правда, что с Павлом Вольским случилось какое-то несчастье?
– Да, жесть. Он повесился.
– Странно.
– Еще как.
– Я о том, что столько всего плохого случилось за последнее время.
– Я тоже. В общем, журнал собирается дать некролог или памятную статью о Вольском. На днях все писали пару слов в память.
– А кто напишет статью?
– Не знаю. Но я не раз делал фото для статей Вольского, мы часто пересекались, общались, поэтому хочу поучаствовать. Сделать для него что-нибудь в последний раз.
– Ты серьезно?
– А что?
– Ну из-за Марины.
– Это здесь не при чем. Мне нужно отвлечься и заняться каким-то делом. Побыть среди людей. Либо так, либо выпивка. Дома отсидеться я не против, только не хочу зачахнуть в пустой квартире. Я переговорю завтра с Лидией или главным редактором, узнаю, чем могу помочь.
– Ну, как скажешь, – неуверенно протянул Тим и усмехнулся, – Лидия становится человеком только тогда, когда в жизни ее подчиненных случается истинное горе.
– Знаешь Тим, никогда бы не подумал, что Павел способен на самоубийство. Он вроде повесился в ванной на леске для занавески в душе. Ничего не предвещало. Я не понимаю. Зачем?
– Не знаю, он был одиноким человеком, – озвучил мои мысли Тим. – В сорок пять лет ни жены, даже бывшей, ни детей. О чем-то это говорит, Марк.
– Он был трудоголиком, как и мы.
Тим передернул плечами и с суеверным возмущением возразил:
– В каком смысле, как и мы? Я на тот свет не тороплюсь, каким бы трудоголиком ни был. И тебе не советую.
– Как получится, – безразлично отозвался я.
Тим остановил машину на светофоре и вгляделся в меня.
– Марк, только глупостей не натвори! – предупреждающе сказал он.
– Я не собираюсь кончать жизнь самоубийством.
– Ну и хорошо. Я рад, что ты еще не все мозги залил коньяком.
Машина тронулась и свернула налево.
– Вольский над какой-то статьей работал, – продолжил я. – И не закончил.
– Ты не думаешь, что это странно? Обычно самоубийцы заканчивают важные для них дела, прежде чем лезть в петлю. А что за статья?
– Не знаю. Там фотограф не требовался. Кажется, какая-то статья на научную тему.
Тим хмыкнул.
– Научную? Что же это за научная статья, которую одобрил бы главный редактор?
– Я не знаю. Павел вроде бы обо всём договорился.
– Н-да, странности, – задумчиво протянул Тим.
В промозглой темноте впереди показалась моя двухподъездная семиэтажка с аркой для въезда во дворы соседних домов, что возвышалась неподалеку от перекрестка. На соседней улице находился госпиталь, поэтому перед домом временами проезжали машины скорой помощи. Возле каждого подъезда стояло по засыхающему дереву, которые с каждым летом цвели все меньше. Следом виднелась длинная хрущевка, а дальше улица таяла в темноте.
В этом доме мне предстояло провести одну из худших ночей в моей жизни. Сегодняшнюю.
Тим свернул к тротуару.
– Ну, все, конечная, – сказал он.
– Да, спасибо, что подвез.
– Ключи точно есть?
– Точно. Счастливо доехать! До завтра! – я вышел из машины под громкий шелест дождя, накидывая капюшон. В лицо ударил сырой воздух, пахнущий сбитой с веток листвой.
– Утром прими аспирин, – посоветовал вслед Тим. – Пока!
Я захлопнул за собой дверцу и зашагал к ближнему к перекрестку подъезду. Опель позади тронулся и умчался по мокрой дороге. Забежав в подъезд, я подошел к решетчатой двери лифта, нажал на кнопку. Лифт не сдвинулся с места. Пришлось идти по лестнице.
Не знаю, сколько уже не видел эту дверь. Первую справа от лестницы на шестом этаже. Отпер замок, толкнул дверь вперед, и она, сварливо поскрипывая, медленно отворилась, открывая вид на длинный узкий коридор. По левой стене от потолка тянулись полоски света, падающего с улицы. Две комнаты и кухня располагались справа от коридора, а ванная в его конце. Днем в это время года солнце заливает все комнаты прозрачным остывающим светом.
Чувство отчуждения, которое я ощутил, странным образом переплелось с трепетным ощущением возвращения к чему-то родному. Словно и не было тех лет, что я провел с Мариной.
Не снимая ботинок, прошел в кухню. В темноте напоролся на стул, стоявший на пути, возле стола. Я и забыл, какие здесь маленькие комнатки. Щелкнул по выключателю. Старая люминесцентная лампа загудела и замигала и из-под большого слоя пыли дала совсем мало света. Кухню залил тусклый голубоватый свет, освещая паркетный пол, дешевую кухонную стенку, советский холодильник, газовую плиту, работающую от газовых баллонов, и хлипкий кухонный стол. Я включил холодильник в розетку и открутил перекрытые краны воды в трубах.
Когда-то эту квартирку мне подарили родители на восемнадцатый день рожденья, и я радовался как ребенок. Мне было все равно, какая она, главное, что отдельная квартира. Целиком и полностью моя. Потом мне захотелось чего-то большего, и она стала надоедать. Но сейчас, несмотря ни на что, она мне снова нравится, нужно только избавиться от старья и сделать небольшой ремонт.
Посреди зала спинкой к выходу стоял диван, еще кое-какая мебель по-над стенами, телевизор и старенький DVD-плеер в углу.
В спальне я стащил с себя куртку и повалился на мягкую немного припыленную кровать. Перевернулся на спину и разложил руки в стороны. На лице появилась слабая, довольная вялым гостеприимством собственной квартиры улыбка. И тут же ее стерло нечто темное, сидевшее глубоко в душе. Очередное воспоминание…
Траурная процессия рассеялась, навсегда оставив ее одну. Утешая друг друга, облаченные в черные одежды родственники и знакомые удалялись к стоявшим в стороне машинам. Марина осталась лишь бесплотным воспоминанием и единственным доказательством ее существования служила надгробная плита с изображением ее лица.
Эта была черта, разделившая мою жизнь на «до» и «после».
Долгий тяжелый день в конечном итоге помог мне отрешиться от собственной жизни. Сон медленно наваливался на меня.
– Марк… – из темной тишины полушепотом позвал женский голос. – Марк…
Я открыл глаза и уставился в потолок, пытаясь понять, показалось мне или нет. За окном по-прежнему барабанил дождь. Только дождь и никакого шепота. Сильный порыв ветра. Сквозняк. В квартире кроме меня никого нет!
Выбросив послышавшееся в полудреме из головы, я снова закрыл глаза, позволяя бесплотным волнам уносить сознание от берегов бодрствования.
– Марк… – вновь маняще прошептала незнакомка. – Впусти меня…
Цепенея, я распахнул глаза, от испуга не находя сил посмотреть по сторонам.
– Господи! – с паром в простывший воздух поднялся мой выдох.
Легкое движение у окна привлекло мой взгляд. Не успев разобрать, что вижу, я почувствовал, как внутри меня всё сжалось. Черная фигура в длинном одеянии возвышалась возле кровати. Все, что я мог разглядеть, это женский силуэт на фоне окна, ночной свет за которым начал гаснуть.
Как зверь, она медленно наклонялась, нависая надо мной. От этого зрелища стыла кровь. На мгновение мне показалось, что я не в состоянии пошевелиться. Но я преодолел оцепенение и рывком соскочил с кровати.
– Что за черт! – в страхе крикнул я.
Она занесла ногу вперед и шагнула на кровать. Ничего не говорила и грациозно, медленно переставляя ноги, шла ко мне. Казалось, будто она улыбается, глядя на меня сверху вниз. Смеется надо мной, играя в свою игру. Она спустилась на пол рядом со мной, и я отпрянул назад, ударившись спиной о стену.
– Кто ты такая?
Она подошла совсем близко. Я хотел было увернуться вправо, влево, но она уперлась ладонями в стену, не давая мне такой возможности. Незваная гостья наклонилась ко мне, вперед. Ее губы почти касались моей щеки.
– А кем ты хочешь, чтобы я была? – все тем же зловещим и пленительным шепотом спросила она.
Мне казалось, я ее знаю. От нее шел приятный одурманивающий запах, как дым заползающий в легкие, но в нем таился пугающий могильный холод, оттенок размоченной дождем земли.
Я не стал отвечать на ее вопрос и только твердил свое:
– Что ты делаешь в моей квартире? Откуда знаешь, как меня зовут?
Она подалась назад и заглянула в мои глаза.
– Я узнал тебя! – прошептал я.
Она улыбнулась чуть шире и чуть насмешливее. Ее ладонь коснулась моей шеи.
– Я ждала тебя. Я думала, ты пойдешь за мной.
Она была так же красива, как я ее запомнил. Она подтянула меня к себе, и мы повернулись на месте так, что теперь она была спиной к стене, а я стоял совсем близко. Она убрала руки с моих плеч и прижала их к стене, подавшись ко мне. Руки ее напряглись и сильнее прижались к стене.
Она выгнула спину, поставила согнутую в колене ногу на стену и в следующий момент превратилась в шакала. Порывисто выгибаясь, она поползла по стене, по паучьи перебирая лапами и буравя меня горящими желтыми глазами.
Это ужасное существо зарычало:
– Пойдем со мной в новую жизнь, в новый, прекрасный темный мир, – ее плечи и голова уткнулись в потолок, и она с легкостью переползла на него. – Только впусти меня. Открой дверь квартиры.
Я закричал, попятился, кровать сбила меня с ног. Крик заполнял мою глотку. Зверь на потолке засмеялся. И вдруг остатки ночного света за окном погасли. Меня захлестнула непроглядная темнота. Под тяжестью многих тысяч тон тьмы мои ребра не выдержали и с болью треснули, вонзившись в меня и обрушив тьму на мое истекающее кровью тело.
Открыл глаза.
В комнату светил дневной свет. По небу за окном проплывали рваные облака и тучи. Я лежал так же, как и заснул. На спине, широко разложив руки по кровати. Тело затекло.
Поднялся и сел, потер заросшее щетиной лицо руками.
Это всего лишь сон.