Он произнес это серьезно, без улыбки.
Эвелин схватилась за перила, чтобы устоять на ногах. На какое-то мгновение, длившееся, казалось, целую вечность, она потеряла дар речи. Она все-таки нашла Джека Грейстоуна, или, точнее, это он ее нашел.
И он совершенно не изменился. Оставался таким же необычайно привлекательным. Высокий и крепко сложенный, он был одет в сюртук для верховой езды, под которым виднелся жилет оттенка потемнее, а из рукавов выглядывали модные кружевные манжеты. Наряд дополняли замшевые бриджи и черные ботфорты со шпорами, забрызганные грязью.
Его золотистые волосы были небрежно зачесаны назад, несколько прядей выбились из косы. Но это лишь подчеркнуло его высокие скулы и мужественность подбородка. Взгляд его серых глаз был сосредоточен на ней.
Сердце Эвелин снова стукнуло – Грейстоун рассматривал ее одеяние, причем чересчур внимательно.
Эвелин почувствовала, что вспыхнула, ведь она была одета для постели, а не для приема гостей.
– Вы напугали меня до смерти, сэр!
– Прошу прощения, – произнес Грейстоун таким тоном, что Эвелин не могла понять, действительно ли он извиняется. – Я редко выхожу куда-нибудь средь бела дня и никогда не пользуюсь парадной дверью.
Их взгляды теперь соединились надолго. Эвелин, по-прежнему ошеломленная появлением Грейстоуна в ее доме, никак не могла унять колотившую тело дрожь. Сейчас контрабандист явно намекал на назначенную за его голову награду.
– Конечно, я понимаю, – выдавила из себя Эвелин.
– Я ведь не ослышался, правда? – криво усмехнулся он, очень спокойный, в отличие от нее. – Полдюжины моих знакомых предупредили меня о справках, которые вы довольно опрометчиво обо мне наводили. Вы ведь действительно искали меня, леди д’Орсе?
– Да, – ответила она, внезапно осознав, что Грейстоун только что обратился к ней как к графине д’Орсе, а не к виконтессе Леклер. Она так и не призналась, что намеренно ввела его в заблуждение по поводу своего имени. Когда они распрощались четыре года назад, сразу после высадки на берег немного южнее Лондона, Грейстоун все еще считал ее леди Лассаль, виконтессой Леклер. – Мне отчаянно требуется поговорить с вами, сэр.
Выпалив это, Эвелин вспомнила их первую встречу, состоявшуюся четыре года назад. Тогда она тоже была в отчаянии – и, помнится, именно так и сказала.
Но пристальный взгляд Грейстоуна ни на миг не дрогнул, выражение его лица не изменилось. Эвелин пришло в голову, что контрабандист не помнил ту встречу – и просто не узнал ее.
Но как он мог не узнать ее? Разве это вообще возможно?
Грейстоун задержал на ней взгляд. Немного помедлив, он заметил:
– Какая симпатичная ночная рубашка, графиня.
Он не узнал ее, теперь Эвелин в этом не сомневалась. Это просто потрясало ее! У нее были яркие, приметные черты – так говорили все. Эвелин могла быть уставшей и бледной, но она оставалась красивой женщиной. Тревельян думал именно так.
Эвелин покраснела, не понимая до конца, что же имел в виду Грейстоун и не прозвучала ли в его тоне насмешка. Эвелин не знала, как отвечать на подобного рода замечание или как быть с тем, что он не узнал ее.
– Я как-то не ожидала обнаружить незваных гостей в своем доме, да еще и в столь поздний час.
– Само собой, – скривил он рот. – Если вас это успокоит, могу сказать, что у меня две сестры, и я повидал на своем веку много женской одежды.
Теперь Эвелин уже не сомневалась, что он над ней смеялся. Ей вдруг пришло на ум, что та самая женская одежда, которую он видел, не принадлежала его сестрам.
– Да, я слышала.
– Вы слышали, что я привык видеть женщин в ночных рубашках?
– Вы знаете, что я не это имела в виду, – ответила Эвелин, хотя его слова, вероятно, были истинной правдой! – Мне нужно накинуть халат – я скоро вернусь!
Казалось, происходящее от души забавляло Грейстоуна, который невозмутимо потягивал вино, глядя вверх на стоявшую на лестнице Эвелин. Она повернулась и понеслась за халатом, не в силах поверить в происходящее. В спальне она набросила хлопковый халат, прекрасно сочетавшийся с ночной рубашкой. Возможно, Грейстоун узнает ее, как только она полностью выйдет на свет. Но, лихорадочно думая об этом, Эвелин вдруг почувствовала себя странным образом уязвленной.
Неужели он не счел ее привлекательной?
Она заставила себя перейти на шаг поспокойнее и вернулась вниз. Грейстоун по-прежнему был в гостиной – он успел зажечь несколько свечей и взглянул на показавшуюся в комнате Эвелин.
– Откуда вы знаете о моих сестрах? – поинтересовался он мягким, вкрадчивым тоном. – Вы и о них наводили справки?
Эвелин задрожала, ее пульс участился, но она застыла на месте, мгновенно ощутив, что отважилась вторгнуться на опасную территорию. Грейстоун явно был недоволен, подумала она и поспешила заверить:
– Нет, конечно нет. Но о них упомянули в ходе беседы.
– Беседы обо мне? – Он вперил в нее неумолимый взгляд.
Эвелин снова вздрогнула.
– О вас, сэр.
– И с кем же у вас состоялась столь насыщенная сведениями беседа?
– С Джоном Тримом, – поспешила ответить Эвелин. Неужели Грейстоун опасался предательства? – Он безмерно восхищается вами. Как и все мы.
Его серые глаза сверкнули.
– Полагаю, я должен быть польщен. Вам холодно?
Пульс Эвелин безудержно колотился, но она едва ли озябла – она была обескуражена, растеряна, совсем сбита с толку! А она и забыла, каким мужественным был Грейстоун, как его присутствие будоражило ее чувства…
– Идет дождь.
Грейстоун небрежно стянул шерстяное покрывало, наброшенное на спинку дивана. Эвелин напряженно застыла на месте, когда незваный гость направился к ней.
– Если вы не замерзли, – тихо заметил он, – то сильно взволнованы. Но, с другой стороны, это и понятно, ведь вы буквально на грани отчаяния.
На мгновение Эвелин подумалось, что Грейстоун намеренно подчеркнул последнее слово: возможно, он все-таки вспомнил их первую встречу, когда она была в таком же отчаянии… Но выражение лица Грейстоуна ничуть не изменилось, даже когда он накинул покрывало ей на плечи. И Эвелин поняла, что он не помнит ее.
– Я не привыкла принимать гостей в такой час, – наконец сказала она. – Мы не знакомы, и мы одни.
– Сейчас – половина десятого, графиня, и вы сами просили об этом рандеву.
«А кажется, будто уже полночь», – подумала она. И совершенно очевидно, Грейстоун не был хоть сколько-нибудь взволнован их встречей.
– Я каким-то образом встревожил вас? – осведомился он.
– Нет! – Эвелин быстро расплылась в притворной улыбке. – Я очень рада, что вы пришли.
Грейстоун искоса наблюдал за ней. Сверху вдруг раздался оглушительный раскат грома, и ставень громко стукнул о стену дома. Эвелин подскочила на месте.
Незваный гость поставил на стол бокал.
– Просто в голове не укладывается, что вы живете в этом доме всего-навсего с одним слугой! Я закрою ставни. – И Грейстоун скрылся в темноте.
Когда он удалился, Эвелин схватилась за спинку дивана, пытаясь справиться с дрожью. Откуда этот контрабандист узнал, что она обитает здесь практически одна, с Лораном, ее единственным лакеем? Похоже, Грейстоун тоже расспрашивал о ней.
Но он не узнал ее. В голове не укладывалось, что она в свое время не произвела на него никакого впечатления.
Грейстоун вернулся в гостиную, еле заметно улыбаясь, и закрыл за собой обе двери. Встретившись с ним взглядом, Эвелин поглубже зарылась в шерстяное покрывало, крепко обернув его вокруг груди.
Грейстоун прошел мимо разделявшего их дивана и взял со стола бокал вина.
– Мне хотелось бы, чтобы никто здесь, кроме вас, не знал о моем визите сегодня вечером.
– В этом доме абсолютно все заслуживают доверия, – выдавила из себя Эвелин, по-прежнему стоя по другую сторону дивана.
– Я предпочитаю лично выбирать, когда рисковать и как рисковать. К тому же я редко доверяю кому бы то ни было, а незнакомцам – и вовсе никогда. – Грейстоун холодно улыбнулся. Он снова говорил с этой странной насмешливой интонацией. – Это будет нашим маленьким секретом, графиня.
– Разумеется, я сделаю так, как вы просите. И я искренне сожалею, если мои расспросы о вас, столь открытые, вызвали у вас какие-то опасения.
Он сделал глоток красного вина, которое то и дело потягивал.
– Я привык ускользать от властей. Вы – нет. Что вы им скажете, если однажды они постучат в вашу дверь?
Эвелин изумленно взглянула на него, донельзя встревоженная, поскольку она никогда еще не задумывалась о таком повороте событий.
– Вы скажете им, что не видели меня, леди д’Орсе, – тихо, с нажимом произнес Грейстоун.
– Так мне стоит ожидать визита представителей власти?
– Думаю, да. Они станут настоятельно советовать вам связаться с ними в тот самый момент, когда вы меня снова увидите. А подобные игры лучше оставить тем, кто хочет играть по самым высоким ставкам. – Он прошелся по комнате. – Хотите, я зажгу огонь? Вы все еще дрожите.
Эвелин пыталась постичь смысл того, что он сказал, и, совсем растерявшись, повернулась к нему. Она понимала, что дрожит не от холода, а трепещет в присутствии этого мужчины.
– Вы, судя по всему, только что пришли сюда, попав по дороге под дождь, так что, полагаю, вам огонь не помешает. Да и мне тоже.
Грейстоун сбросил с себя влажный шерстяной сюртук.
– Я так полагаю, вы не против? Раз уж сегодня вечером обошлось без парадных одеяний?
Неужели она в который раз покраснела? Он что, снова насмехался над ней? Еле передвигая ноги, Эвелин подошла к нему и забрала скинутый сюртук. Шерсть была превосходного качества, и Эвелин предположила, что сюртук имел итальянское происхождение.
– Надеюсь, он высохнет до вашего ухода, – сказала она, хотя дождь опять забарабанил по крыше.
Грейстоун пристально взглянул на нее, потом достал из кармана жилета трутницу, опустился на колени перед камином и зажег огонь. Пламя быстро разгорелось. Потом он перемешивал поленья железной кочергой до тех пор, пока дерево не схватилось огнем. Поднявшись, он закрыл каминную решетку.
Эвелин подошла к Грейстоуну, приподняв его сюртук перед разгоравшимся огнем. Контрабандист мельком взглянул на нее. Теперь, когда они стояли так близко, Эвелин видела в его глазах какой-то странный блеск. Этот блеск казался двусмысленным и таким обольстительным – он напоминал типично мужскую, примитивную оценку.
– Не хотите ли бокал вина? – мягко поинтересовался Грейстоун. – Я так не люблю пить один! Это бордо выше всяких похвал. И надеюсь, вы не возражаете, что я угостился.
Его тон стал ласковым, и кожа Эвелин покрылась мурашками.
– Конечно, я не возражаю. Это меньшее, что я могу предложить вам. Что же касается меня, то нет, благодарю вас. Я не могу пить спиртное на пустой желудок, – честно призналась Эвелин.
Грейстоун повернулся и поставил один из находившихся в гостиной стульев перед огнем. Потом забрал у Эвелин свой сюртук и повесил его на спинку стула.
– По-прежнему сгораю от любопытства по поводу вашего страстного желания поговорить со мной. Даже представить себе не могу, что от меня понадобилось графине д’Орсе. – Он неторопливо подошел к сервировочному столику и взял свой бокал.
Эвелин наблюдала за Грейстоуном, осознавая, что не должна теряться от его тона, от его близкого присутствия, – только не теперь, когда ей предстояло уговорить его на серьезное дело, приведя важные доводы.
– У меня предложение, мистер Грейстоун.
Он взглянул на нее поверх бокала:
– Предложение… Теперь я заинтригован еще больше.
Ей показалось или он только что разглядывал ее через халат и ночную рубашку? Эвелин подошла к дивану и села, все еще вне себя от беспокойства. Она напомнила себе, что хлопок был слишком плотным, чтобы Грейстоун мог хоть что-то сквозь него рассмотреть, но все равно чувствовала себя так, будто этот дерзкий контрабандист только что быстро окинул взором ее обнаженное тело.
– Графиня?
– Мое внимание привлек тот факт, мистер Грейстоун, что вы, вероятно, лучший фритредер в Корнуолле.
Его темные брови взлетели вверх.
– Фактически, я – лучший контрабандист во всей Великобритании, и у меня есть основания утверждать это.
Эвелин еле заметно улыбнулась: его высокомерие показалось ей притягательным, а самоуверенность – успокаивающей.
– Кого-то ваша бравада могла бы оттолкнуть, мистер Грейстоун, но бравада – именно то, что мне сейчас нужно.
– Ну а теперь вы меня окончательно заинтриговали, – отозвался он.
Эвелин перехватила взгляд его серых глаз и принялась гадать, не заинтересовался ли он ею как женщиной.
– Я хочу нанять контрабандиста, не простого контрабандиста, а умелого и отважного, чтобы вывезти семейные реликвии из шато моего мужа во Франции.
Он поставил бокал на столик и медленно произнес:
– Я правильно вас расслышал?
– Мой муж недавно умер, а эти фамильные ценности чрезвычайно важны для меня и моей дочери.
– Я сожалею о вашей потере, – сказал Грейстоун, на самом деле, похоже, ничего подобного не испытывая. Потом, подумав, произнес: – Это довольно трудная задача.
– Да, я представляю, насколько это непросто, но именно поэтому я и разыскивала вас, мистер Грейстоун, ведь вы, несомненно, человек, способный выполнить подобную миссию.
Он пристально и долго смотрел на нее, и Эвелин уже начинала привыкать к тому, что не может даже отдаленно предполагать, каковы его мысли и эмоции.
– Пересекать Ла-Манш опасно. Путешествие по Франции сейчас – сущее безумие, страна по-прежнему охвачена кровавой революцией, графиня. А вы просите меня рисковать жизнью ради ваших семейных реликвий.
– Эти реликвии оставил мне и моей дочери мой недавно умерший муж, и больше всего на свете он хотел, чтобы я забрала их, – твердо сказала Эвелин. Видя, что выражение лица контрабандиста не изменилось, она добавила: – Я должна забрать семейные реликвии, а у вас просто выдающаяся репутация!
– Убежден, они важны для вас. Как убежден и в том, что ваш муж желал передать их вам. Однако мои услуги весьма дороги.
Она не могла точно определить, что означает его взгляд, но Грейстоун говорил ей то же самое четыре года назад. Собираясь предложить ему часть золота, как только оно окажется в ее руках, Эвелин осторожно произнесла:
– Реликвии имеют немалую ценность, сэр.
Она не считала разумным рассказывать ему о том, что Анри оставил ей целый сундук золота.
– Разумеется, они имеют ценность… Речь ведь, очевидно, идет не о ностальгии или прочих сантиментах. – Он кивнул на едва обставленную комнату.
– Мы оказались в весьма стесненном материальном положении, сэр. Я в отчаянии и полна решимости.
– А я не в отчаянии, да и решимости мне не хватает. Я предпочитаю беречь свою жизнь, и рискнул бы ею только по веской причине. – Он пронзил ее взглядом. – Только за справедливое вознаграждение.
– Так это и есть веская причина! – с жаром выдохнула она.
– Это спорный вопрос, – отрезал Грейстоун, будто ставя точку в разговоре.
Неужели он собирался отказать ей?
– Я еще не изложила все свои доводы, – поспешила сказать Эвелин.
– Но что это изменит? Мои услуги очень дорого стоят. Не хочу показаться грубым, но вы явно не можете их себе позволить. Мне потребовался бы по-настоящему серьезный стимул рисковать жизнью ради вас. – Он перехватил ее взгляд. – Вас вряд ли можно назвать лишь обедневшей вдовой из Корнуолла. Вы наверняка найдете способ поправить свое положение.
Эвелин облизнула пересохшие губы, потрясенная осознанием того, что их разговор вот-вот закончится, а ей так и не удалось добиться его помощи.
– Но эти семейные реликвии очень ценны, и я готова предложить вам весьма неплохую долю, – быстро произнесла Эвелин.
– Долю? – рассмеялся контрабандист. – Мне всегда платят вперед, графиня. И как вы собираетесь сделать это?
Улыбка сбежала с его лица. Его взгляд стал твердым и скользнул вниз по халату Эвелин и ее ночной рубашке. Помрачнев, Грейстоун отвернулся. Опустив голову, он принялся расхаживать по комнате с бокалом в руке.
Эвелин дрожала, наблюдая за ним. Теперь ей требовалось сосредоточиться. Когда они бежали из Франции, она заплатила ему рубинами – заранее. Теперь у нее почти не осталось драгоценностей. Она даже представить себе не могла, что придется расстаться с последними вещицами.
– Понятно, что вы находитесь в тяжелом материальном положении, – изрек Грейстоун, наконец-то подняв на нее взгляд. – К сожалению, такова общепринятая практика: плату за услуги берут заблаговременно, и это выгодный бизнес. Меня не интересуют «весьма неплохие доли» после оказания услуги.
Удрученная, Эвелин потерянно смотрела на него. Конечно же он хотел получить плату авансом – но что, если он отправится во Францию и не сможет забрать золото? Или пострадает во время путешествия? Слишком многое могло пойти не так, не заладиться и воспрепятствовать успешному исходу операции.
Но Эвелин не могла заплатить ему вперед. Так что же теперь оставалось делать? Как бы то ни было, она не сомневалась лишь в одном: отступать нельзя.
– Разве вы не можете сделать исключение? – наконец медленно спросила Эвелин. – Для меня и моей дочери? Как видите, мы переживаем ужасные времена. Я в отчаянии, потому что я мать! Если все пройдет благополучно, вы будете щедро вознаграждены, только не авансом, и я клянусь, что так и будет!
Грейстоун медленно повернулся и посмотрел на нее, его серые глаза потемнели.
– Я не готов рисковать жизнью ради вас, графиня.
Мысли лихорадочно заметались в ее голове, ведь он отказывал ей – отказывал Эме!
– Но я могу пообещать, что вы получите справедливое вознаграждение – даю вам слово! Несомненно, у вас есть сердце, чтобы сделать сейчас исключение, не ради меня, а ради моей дочери!
Грейстоун поднял бокал и осушил его.
– Даже не пытайтесь использовать свою дочь, чтобы уговаривать меня, – предупредил он.
Эвелин и не собиралась делать ничего подобного, но он уже направлялся к двери – этого нельзя было допустить! Совсем отчаявшись, Эвелин в порыве безрассудства бросилась к двери перед Грейстоуном, чтобы преградить ему путь.
– Пожалуйста, не отвергайте мое предложение! Ну как же мне убедить вас хотя бы обдумать его?
Теперь он смотрел на нее в упор.
– Я уже его обдумал.
Эвелин задрожала, ошеломленная, как никогда прежде. Повисла убийственная тишина. Сама атмосфера наполнилась напряжением – и неумолимый, безжалостный взгляд Грейстоуна не дрогнул ни на мгновение.
Неужели она не могла убедить его помочь ей? Мужчины всегда оказывали Эвелин знаки внимания, бросались к ней со всех ног, чтобы помочь перейти улицу, открыть для нее двери, усадить ее в карету. Эвелин никогда прежде не придавала значения силе своей красоты, но она не была глупой – Анри влюбился в нее благодаря ее красоте. Лишь после того, как Анри познакомился с ней ближе, он полюбил Эвелин и за ее характер, темперамент.
Грейстоун не узнал ее, но она не сомневалась в том, что заинтересовала его. Когда он смотрел на нее вот так, в упор, это был взгляд, понятный любой женщине.
Сердце Эвелин екнуло. Анри сейчас наверняка в гробу перевернулся! Броситься в объятия этого контрабандиста было последним спасительным средством.
– Мистер Грейстоун, я в отчаянии, – тихо повторила она. – Я умоляю вас передумать. На карту поставлено будущее моей дочери.
– Отправляясь в плавание, я рискую не только своей собственной жизнью, но и жизнью своих людей. – Теперь он, похоже, начинал терять терпение.
Эвелин едва могла дышать.
– Я – вдова, оказавшаяся в большой нужде, без защиты и средств к существованию. Вы – джентльмен. Вне всякого сомнения…
– Нет, я не джентльмен, – резко оборвал он, снова давая понять, что разговор окончен. – И я не привык благородно спасать девиц в беде.
Разве у нее был какой-нибудь другой выбор? На кону стояло будущее Эме, и Грейстоун, похоже, не собирался уступать. Она должна была заполучить это золото, она должна была обеспечить блестящее будущее своей дочери! Эвелин подняла руку и робко коснулась подбородка Грейстоуна.
Его глаза расширились от удивления.
– Я в трауре, – прошептала Эвелин, – и, если во Франции так опасно, как вы утверждаете, я прошу вас рискнуть жизнью ради меня.
Его густые темные ресницы опустились. Эвелин не могла видеть его глаза, и снова повисло молчание. Она опустила руку, не в силах скрыть дрожь. Грейстоун медленно поднял ресницы и взглянул на Эвелин.
– Разве вам не любопытно, графиня? Неужели вы не хотите узнать, почему я пришел сюда? – очень тихо спросил он.
Эвелин почувствовала, как гулко стукнуло сердце.
– Почему же вы пришли?
– У вас тоже сложилась определенная репутация.
– Что это значит? Какая репутация у меня может быть?
– Я слышал, как вокруг все твердили, будто графиня д’Орсе – самая красивая женщина во всей Англии.
И тут вдруг стало так тихо, что она могла услышать дождь, не только барабанящий над их головами, но и бегущий по желобам на крыше. До нее доносилось и потрескивание дров со щепками в камине. А еще она слышала оглушительное биение собственного сердца.
– И мы оба знаем, что это до смешного неверно, – заплетающимся языком еле произнесла она.
– Да неужели?
Странным образом ошеломленная, Эвелин облизнула губы.
– Безусловно, вы согласитесь… Подобное утверждение – сущий вздор.
Грейстоун медленно расплылся в улыбке.
– Нет, я не согласен. Какая вы скромница!
Эвелин не знала, что делать, к тому же теперь она не могла мыслить здраво. Ей еще никогда не приходилось находиться в объятиях какого-либо мужчины, кроме Анри, а муж не был молодым, необычайно красивым или чувственным. Сердце заколотилось еще сильнее. Эвелин охватили тревога и смущение, к которым примешивался некоторый страх, но, главным образом, она ощущала приятное возбуждение.
Эвелин замялась.
– Мне было шестнадцать лет, когда я вышла замуж.
Грейстоун оживился:
– Какое это имеет отношение к тому, что мы обсуждаем?
Она пыталась объяснить ему, что не была по-настоящему искушенной в любовных делах, но теперь это, казалось, не имело значения. Джек Грейстоун был самым привлекательным мужчиной, которого когда-либо встречала Эвелин, и не только потому, что он оказался столь хорош собой. Он был таким в высшей степени мужественным, таким дерзким и самоуверенным, таким сильным! Ее колени подгибались. Сердце оглушительно грохотало. Кожу покалывало.
Эвелин никогда еще не испытывала ничего подобного.
Встав на цыпочки, она приготовилась поцеловать его, их взгляды слились. Глаза Грейстоуна изумленно, с недоверием распахнулись. Но тут же ярко засверкали.
Внутри у Эвелин все оборвалось в ответ на этот взгляд, и она легонько коснулась губами его рта. В то самое мгновение, когда их губы встретились, ее пронзило потрясающее ощущение блаженства.
Эвелин стояла, неумело лаская его губами, и чувствовала себя так, словно тело объял огонь.
Грейстоун схватил ее за плечи и стал целовать. Эвелин задохнулась, потому что его губы были слишком решительными, даже требовательными, и он припал к ее рту с ошеломляющим неистовством.
И Эвелин ответила на его поцелуй.
Непостижимым образом она оказалась в объятиях Грейстоуна. Эвелин прижималась к его мощному телу, которое будто окутывало ее, а ее груди вдавились в его торс. Впервые в жизни Эвелин осознала, каково это – гореть в муках страстного желания. Это лишало разума, заставляло забыть обо всем на свете…
А потом он вдруг отстранился и оттолкнул Эвелин от себя.
– Что вы делаете? – потрясенно ахнула она.
Грейстоун смотрел на нее, тяжело дыша, – его серые глаза возбужденно пылали. Эвелин плотнее обернула халат вокруг тела. Потом схватилась за диван, чтобы удержаться на ногах. Неужели она только что была в кольце сильных рук Грейстоуна? В объятиях совершенно незнакомого мужчины? И когда это прежде кто-то целовал ее вот так – с таким неудержимым желанием, со столь мощным накалом страстей?
– А вы проказница, графиня, – резко бросил он.
– Что? – вскричала Эвелин. Некоторое подобие здравомыслия постепенно возвращалось, и она уже не могла поверить в то, что творила всего пару минут назад!
– Мне очень жаль, что вы в отчаянии, графиня. Мне очень жаль, что вы остались без средств к существованию. Но одной ночи в вашей постели недостаточно, чтобы склонить меня к путешествию во Францию ради вас. – Его глаза сверкали желанием, но в них отчетливо читался и гнев.
Эвелин встрепенулась. Она всего лишь поцеловала его – она не предлагала любовную связь.
– Мне действительно очень нужна ваша помощь! – неожиданно для себя самой закричала она.
– Вы – опасная женщина. Большинство мужчин – глупцы. Я – нет. – Окинув Эвелин безжалостным взглядом, он прошагал мимо нее. И задержался в дверях. – Уверен, вы найдете кого-нибудь другого, готового выполнить вашу просьбу. Спокойной ночи.
Эвелин была настолько ошарашена, что не могла пошевелиться, даже когда до нее донесся стук парадной двери. Эвелин в бессилии рухнула на диван. Она нашла Джека Грейстоуна. Она осмелилась поцеловать его, и он целовал ее в ответ, с необузданной пылкостью. А потом он отказался внять ее мольбам и ушел, оставив ее, как ни в чем не бывало!
И теперь Эвелин твердила себе, что плачет из-за Эме, а вовсе не потому, что Джек Грейстоун сжимал ее в объятиях лишь для того, чтобы отвергнуть.
Джек все еще пребывал в отвратительном настроении. Теперь, когда солнце уже стояло высоко, он спрыгнул с коня, привязал его к изгороди перед трактиром и потрепал по крупу. Джек только что бросил якорь на одном из берегов, расположенных ниже деревни Бексхилл, и, поскольку на часах уже было половина первого, он явно опаздывал.
Трактир «Серый гусь» представлял собой обветшалое, покрытое белой штукатуркой здание с гонтовой крышей, пыльным двором и великим множеством подозрительных постояльцев. Несколько севернее Гастингса, утопая в холмистых зеленых лугах, располагалось излюбленное место встреч Джека, не желавшего проходить через Дуврский пролив из-за опасения оказаться там в окружении своих врагов. Джек мог удирать от больших военных противолодочных кораблей и таможенных судов, и он не раз делал это, но в Дуврском проливе не было достаточно пространства для маневра.
Войдя в темный, прокуренный холл трактира, Джек вздохнул. Дождь прекратился задолго до рассвета, когда Джек поднял паруса и отчалил от бухты близ Фоуи, но он немного замерз после этой сырой, холодной ночи. В трактире, по крайней мере, было тепло, но «Серый гусь» находился слишком далеко от лондонского дома его дяди на Кавендиш-сквер, где Джек предпочел бы сейчас оказаться.
Объявленная за его голову награда стала по-настоящему ограничивать его передвижения. Новость о ее назначении, которую Джек узнал полтора года назад, поначалу даже позабавила его. Увы, вместо того, чтобы беседовать сейчас со своими братом и дядей в комфортной обстановке городского дома на Кавендиш-сквер, ему приходилось ограничиваться тайной встречей в задней комнате вонючего придорожного трактира. И это уже не казалось таким забавным.
Джек крутился среди контрабандистов с пятилетнего возраста, когда он увязывался за несущими вахту взрослыми жителями деревни, следящими, чтобы неожиданно не нагрянули таможенники. Больше всего на свете Джеку нравилось наблюдать за контрабандистами, которые обычно бросали якорь в Сеннен-Коув и разгружали товары, за исключением тех случаев, когда ночи ярко освещались факелами таможенников, мчавшихся вниз по утесам и заполнявших берег, сверкая оружием. В таких ситуациях бочки тащили в тайные пещеры, в то время как другие емкости с грузами приходилось оставлять представителям власти. Одни контрабандисты бросались наутек и исчезали, другие открывали ответный огонь, целясь в сотрудников таможни. Джек неизменно ввязывался в заваруху и участвовал в сражении – до тех пор, пока кто-нибудь из взрослых не замечал мальчика и не оттаскивал его, протестующего, подальше.
В семь лет Джек катил бочки, полные бренди, вдоль берегов Сеннен-Коув, ведь он был слишком маленьким, чтобы переносить эти грузы на плечах. В десять лет Джек пустился в плавание юнгой с Эдом Льюисом, который в то время был одним из самых скандально известных и удачливых фритредеров Корнуолла. В двенадцать Джек уже был такелажником, в тринадцать – первым помощником капитана. В семнадцать стал капитаном своего собственного судна – шлюпа[5] с косым парусным вооружением. Теперь Джек командовал «Морским волком-II», восьмигаллонным фрегатом, построенным специально для торговой деятельности. Корпус судна был выполнен так искусно, что нос фрегата разрезал водную гладь, как дельфин. Джек еще ни разу не попадался, дерзко бросая вызов властям.
Он провел большую часть жизни, удирая от преследования и водя за нос финансовых инспекторов, таможенников, а теперь и британский военно-морской флот. Он привык к риску и погоне – и приходил от этого в неописуемый восторг. Особенно ему нравилось, когда за ним охотились, а потом он менял курс относительно ветра и сам становился охотником. Как же он любил преследовать врагов и сажать их на мель – ничто не доставляло ему большее наслаждение!
А еще он привык залегать на дно и скрываться от властей. У него не было ни малейшего намерения отправляться в тюрьму, оказаться высланным или окончить свои дни на виселице, будучи обвиненным в государственной измене.
Джек и не думал, что его жизнь может так сильно измениться, причем из-за какой-то денежной премии, назначенной за его голову. Но обе его сестры вышли замуж за представителей высшего британского общества, став супругами графов Бедфордского и Сент-Джастского соответственно. А Джек стал объектом восхищения света.
Джентльмены восторгались им за обеденными столами, в то время как леди теряли голову, услышав рассказы о его подвигах во время своих походов по магазинам. С именем Джека связывалось немало сплетен, самых невероятных домыслов, и было в этом даже нечто вроде поклонения. Толпы дебютанток приезжали с визитами к сестрам Джека в надежде снискать его внимание!
Кроме того, власти сделали Джека своей главной мишенью. Он, вне всякого сомнения, был тем самым контрабандистом, которого больше всего хотело схватить и повесить военно-морское ведомство.
Он не был в Лондоне по меньшей мере шесть месяцев. Его брат Лукас останавливался в квартире на Кавендиш-сквер, а за этим домом обычно вели слежку. По всей видимости, наблюдатели время от времени занимали свои посты у Бедфорд-Хаус и Ламберт-Холл. Несколько лет назад Джек мог открыто, не таясь, приезжать в столицу, делать покупки на Пэлл-Мэлл, появляться на званых ужинах и балах. Даже год назад, пока не начался весь этот ажиотаж вокруг его имени, он еще мог тихо прибыть в Лондон, чтобы навестить сестер. Отныне такой возможности у него не было.
У Джека подрастала племянница, которую он ни разу не видел. Но, впрочем, его едва ли можно было назвать семейным человеком.
Джеку приходилось проявлять предельную осторожность везде, куда бы он ни отправлялся. Осторожно он действовал и когда рискнул проникнуть в Розелинд прошлым вечером. Расспросы графини Джек счел возможной западней. Но за ним не следили, и никто не появился у ее двери, чтобы арестовать его во время их разговора.
Джек остановился на пороге общей комнаты, пытаясь хоть что-то рассмотреть сквозь дым, и почувствовал, как его сковало мощным сексуальным напряжением. Графиня д’Орсе оказалась именно такой красивой, как твердили все вокруг. Встретиться с ней Джека заставило любопытство. Он хотел посмотреть, действительно ли она столь необычайно красива, – так и оказалось на самом деле. А еще проверить, не устроила ли ему графиня ловушку, – чего у нее и в мыслях не было. Но Джек никак не ожидал, что она окажется той самой женщиной, которую он спас во Франции четыре года назад.
И в тот момент, когда Джек узнал ее, он почувствовал себя так, будто кто-то неожиданно и со всей силы ударил его в грудь.
Джек тотчас осознал, что она была той эмигранткой, назвавшейся виконтессой Леклер. Он был ошеломлен, но сумел это скрыть.
Он мог с легкостью простить ей этот обман. Он не стал обвинять графиню в том, что она скрыла от него свою личность, и никогда не подал бы виду, что знает об этом.
Но за прошедшие годы он так и не забыл эту женщину. Ее образ настойчиво преследовал его на протяжении многих дней и даже недель после того памятного пересечения Ла-Манша.
А теперь выяснилось, что старик, за которым она была замужем, умер.
Еще какое-то мгновение Джек смотрел перед собой невидящим взором, не замечая дюжину мужчин в трактире, куда он только что вошел. Джек мог видеть лишь Эвелин д’Орсе с ее темными волосами и яркими голубыми глазами, такую миниатюрную, изящную…
Джек вел опасную жизнь, и его выживание зависело от его инстинктов. Они были отточены годами беготни от таможенников, а теперь и от двух военно-морских флотов.
И в данный момент инстинкт предостерегал его, советуя держаться подальше от Эвелин д’Орсе.
Джек думал так не только потому, что счел ее ошеломляюще красивой четыре года назад, – такой красивой, что он чуть не потерял голову с первого взгляда. Но когда эта женщина смотрела на него своими огромными голубыми глазами, умоляя его спасти ее, она пробудила в душе Джека сильнейшее и совершенно незнакомое ему желание – неудержимое желание защищать, оберегать. Ему показалось, будто у нее за плечами была целая жизнь боли и страданий, которые он должен был как-то облегчить. Джек был глубоко тронут ее отчаянием еще тогда, четыре года назад. Но он скрыл это, взяв рубины в качестве платы за свои услуги. Помнится, он приложил все усилия, чтобы остаться как можно более безразличным и холодным.
Вчера вечером он снова не поддался очарованию этой женщины.
Это было нелегко. Он и забыл, какой потрясающе красивой она была, какой изящной. И эти тени страданий все так же омрачали ее глаза. Когда она смотрела на него этими наполненными отчаянием глазами, Джек ощущал ту же всепоглощающую потребность, что и прежде, – потребность защищать ее ото всех жизненных невзгод. Потребность спасать ее. Потребность крепко сжимать ее в объятиях.
Это было просто абсурдно.
Так что, пусть сейчас она и обеднела, Джек напомнил себе: ее жизнь едва ли была полна невзгод – в свое время эта женщина была замужем за одним из самых титулованных людей Франции. Долгие годы она была богата. И все эти странные потребности, начинавшие будоражить Джека, стоило графине посмотреть на него, были совершенно бессмысленны. А неистовое влечение… что ж, он, разумеется, мог оправдать это чувство – и отогнать его от себя.
Но, сказать по правде, Джек помог нескольким семьям бежать из Франции, вообще не получив от них никакого вознаграждения. Эти французы и француженки покинули свою страну, бросив все, что у них было; он даже не думал отказывать им. Но с графиней д’Орсе все было иначе. Джек знал, что ни в коем случае не должен примешивать к делу ее спасения личные чувства. Их отношения должны были оставаться сугубо безличными – в этом он нисколько не сомневался.
Она была просто слишком соблазнительной и слишком интригующей. Она будоражила слишком много чувств, и Джек с легкостью мог привязаться к ней. А он не нуждался в привязанностях вне своей семьи. Он жулик, контрабандист и шпион, и он любил свою жизнь такой, какой она была: ему нравилось существовать вне общества, ему нравилось находиться в бегах.
Что же касается их поцелуя, то Джеку стоило перестать думать об этом. До сих пор он никак не мог выбросить злосчастный поцелуй из головы. Джек не мог вспомнить, чтобы когда-либо был так возбужден, но, целуя ее, не мог отделаться от ощущения, будто сжимает в объятиях невинную дебютантку.
И все же он прекрасно знал: она была графиней, взрослой женщиной, вдовой и матерью. Она не была невинной и неопытной. И если бы Джек поверил, пусть даже на мгновение, что может испытать блаженство в ее постели, и при этом не увлечься ею всерьез, он бы немедленно соблазнил ее. Но он не думал, что сможет с легкостью покинуть красавицу графиню после одной-единственной ночи, так что предпочел держаться от нее подальше.
Поэтому, независимо от того, что предлагала графиня, независимо от того, как она это предлагала, Джек не собирался отправляться во Францию ради нее. Никогда еще он не был настроен столь решительно.
– Ну вот, ты и добрался сюда, и ты цел и невредим. – Голос брата вдруг вторгся в его мрачные мысли.
В следующий миг Джека крепко сжал в объятиях высокий мужчина с золотистыми волосами, одетый гораздо изысканнее его. Увидев их вместе, любой безошибочно узнал бы в них родных братьев – ошибка в данном случае исключалась.
– Мы – в задней комнате, – явно излишне напомнил Лукас.
Джек был счастлив видеть старшего брата. Их отец оказался безответственным негодяем, который бросил их мать, когда Джеку было шесть лет. Лукасу в ту пору еще не исполнилось десяти. На протяжении нескольких лет их дядя, Себастьян Уорлок, управлял поместьем за них, главным образом на расстоянии, как землевладелец, не живущий в своем имении. Лукас стал во главе поместья примерно в двенадцать лет, переняв бразды правления в раннем возрасте. Теперь Лукас и Джек были близки, как только могут быть близки родные братья, хотя их характеры различались, как небо и земля.
Лукас стоял во главе не только имения, но и всей семьи. Джек понимал, что тяжелая ноша упала с плеч брата, когда их сестры влюбились и вышли замуж. Теперь Лукас проводил большую часть времени в Лондоне или на Европейском континенте.
– Как дела? – спросил Лукас.
Джек улыбнулся:
– Разве тебе нужно об этом спрашивать?
– Ну вот, теперь передо мной – брат, которого я так хорошо знаю. Почему ты так вглядывался в толпу? – Лукас повел его в отдельную комнату.
Джек уже подумывал кое-что рассказать брату о графине д’Орсе, но заметил Себастьяна Уорлока, который стоял лицом к камину и спиной к ним. Как обычно, дядя был одет в черный бархатный сюртук и темно-коричневые бриджи. Лукас закрыл дверь, и глава шпионской сети премьер-министра обернулся.
– Ты редко опаздываешь. – Он пронзил Джека взглядом.
– Да, благодарю вас, со мной все в порядке, вашими молитвами, – язвительно отозвался Джек.
– Полагаю, он опоздал, потому что трудно путешествовать по стране, когда за твою голову назначена награда, – заметил Лукас, отодвигая стул от рассчитанного на четверых стола. В камине ярко горел огонь. На столе были хлеб, сыр, эль и виски.
– Когда твой брат обеспокоен, Джек, он начинает занудно бубнить одно и то же, как женщина, – сказал Уорлок. – А беспокоится он всегда о тебе. Впрочем, эта награда – идеальное прикрытие.
– Да, это идеальное прикрытие, – согласился Джек. Лукас занимался вывозом эмигрантов и тайных агентов с земли врагов, зачастую буквально вырывая их из рук неприятеля. Он был патриотом и тори, так что его активное участие в войне было совершенно естественным, и Уорлок знал это, когда вербовал его.
С Джеком была совсем другая история. В то время как Джек время от времени перевозил «людской груз» для своего брата или других агентов Уорлока, дядю больше интересовала информация, которую Джек доставлял через Ла-Манш. Многие контрабандисты наряду со своими грузами перевозили по этому маршруту ценные сведения. И все-таки большинство корнуолльских контрабандистов были французскими шпионами. Подобные игры казались Джеку забавными, и он знал: Уорлок прекрасно понимал это, когда несколько лет назад впервые обратился к нему.
– Подобный аргумент, возможно, и ввел бы меня ненадолго в заблуждение девять – десять месяцев назад, – возразил Лукас, – но это не собьет меня с толку теперь. Это очень опасная игра. Мне это не нравится. Себастьян, вы собираетесь погубить моего брата.
– Ты ведь знаешь, что не я назначил награду за его голову. Впрочем, мое первое правило – использовать любую возможность, а эта награда предоставила нам неисчерпаемые возможности. Тебя что-то задержало? – спросил Уорлок у Джека.
Тот сел на предложенный стул.
– Да, меня кое-что задержало, но не пресловутая награда. – Джек самодовольно ухмыльнулся, словно на самом деле провел ночь в объятиях Эвелин. А потом вдруг остыл. Он мог обольстить ее, и, возможно, именно так и стоило поступить. Но, с другой стороны, в этом случае он сейчас, вероятно, был бы на полпути во Францию, как ее мальчик на побегушках.
Лукас закатил глаза и, налив Джеку скотч, уселся рядом с ним. Уорлок улыбнулся и тоже опустился на стул. Себастьян был привлекательным мужчиной, но, в отличие от своих племянников, темноволосым. В свои сорок или чуть больше сорока он имел репутацию отшельника. Окружающий мир считал его кем-то вроде обедневшего и невоспитанного дворянина. Это было не так. И, невзирая на эту его репутацию, Уорлок не испытывал недостатка в женском внимании.
– Что у тебя есть для меня? – напрямик спросил он.
– Из очень достоверных, авторитетных источников мне стало известно, что Испания собирается выйти из коалиции, – сообщил Джек.
Его слова были встречены потрясенным молчанием. Война и без того складывалась для Великобритании и ее союзников не лучшим образом: Франция недавно взяла Амстердам и захватила Нидерланды. Голландия была теперь Батавской республикой. Начиная с ужасающего разгрома союзников во Флерюсе в прошлом июне, французы одержали множество побед.
– Ты подтверждаешь сведения, которые я уже слышал, – мрачно изрек Уорлок. – Теперь Питт должен оказать серьезное давление на Испанию, прежде чем мы ее потеряем.
Джек пожал плечами. Его не интересовали политические аспекты войны.
– А как насчет Вандеи? – поинтересовался Лукас.
Джек перехватил взгляд Лукаса. Их сестра Джулианна вышла замуж за графа Бедфордского в 1793 году. Он был сторонником роялистов и активно участвовал в Вандейском мятеже, направленном против революции. Увы, мятежники были подавлены тем летом, но, к счастью, Доминик Педжет благополучно добрался домой, к Джулианне, пережив жестокую резню. Но Вандея восстала снова. Сельскую местность близ реки Луары наполняли крестьяне, представители духовенства и знать, которые по-прежнему были в ярости из-за казни короля и насильственного отделения церкви от государства.
Мятежниками в Луаре командовал молодой аристократ Жорж Кадудаль.
– Он уверяет, что теперь в его распоряжении двенадцать тысяч солдат, а к лету будет еще больше. И снова у него возникает вопрос: когда? Он хочет знать, когда Великобритания нападет на Бретань, – спокойно сказал Джек. Но тут же вспомнил отчаяние и ярость Кадудаля.
– Уиндхэм еще не уточнил планы, – отозвался Уорлок. – У нас есть лишь тысяча солдат из эмигрантов, собранных для вторжения в Бретань, но нам предложили использовать французских военнопленных, и, если мы сделаем это, у нас будет в общей сложности около четырех тысяч человек.
– По крайней мере, мы знаем, что эти пленные умеют сражаться, – пошутил Джек.
Лукас улыбнулся, и напряженность, обычно сопровождавшая подобные беседы, ослабла.
– Обязательно нужно определить сроки операции, Себастьян, – высказал мнение Лукас. – Все мы знаем, что генерал Гош уже обратил множество мятежников в бегство. Один раз мы уже потеряли Вандею. И разумеется, мы не можем снова подвести восставших.
Джек знал, что он думал об их сестре Джулианне. Когда Вандейский мятеж разбили в пух и прах, ее муж потерял родовые имения своей матери. Его сердце было разбито – точно так же, как и сердце Джулианны.
– У нас немало проблем, но я постараюсь убедить Уиндхэма и Питта вторгнуться в бухту Киберон в июне, – пообещал Уорлок. – И ты можешь передать это Кадудалю.
Джек обрадовался, что он сможет сообщить какие-то новости, и новости эти должны были успокоить мятежников. Уорлок встал и посмотрел на Лукаса:
– Полагаю, тебе хочется перекинуться парой слов со своим братом. Я должен вернуться в Лондон.
– Хорошо, я отправлюсь обратно верхом, точно так же, как прибыл сюда, – сказал Лукас.
– Держи меня в курсе, – бросил Уорлок Джеку перед уходом.
Лукас задумчиво посмотрел на друга.
– Как ты думаешь, тебе будет очень трудно связаться с Кадудалем?
– Интересы Гоша в Вандее существенно осложнили эту задачу, – ответил Джек. – Но мы заранее подготовили средства связи, и наше общение закодировано. Ты волнуешься, как наседка за цыплят.
– Если я не буду волноваться о тебе, тогда кто? – мрачно изрек Лукас. – И я не шутил – меня чертовски измотала эта история с наградой за твою голову. Каждый день твоя жизнь подвергается риску. И этот риск намного серьезнее, чем тот, с которым ты сталкиваешься во время плавания.
Старший брат наклонился еще ниже и сообщил:
– Капитан Барроу охотится за тобой. Недавно он хвалился этим на званом вечере в доме Пенроуза.
У Барроу была серьезная репутация, но Джека это позабавило, и он лишь пожал плечами:
– Что ж, я поднимаю брошенную им перчатку.
– Ты когда-нибудь будешь относиться к жизни серьезно? – настойчиво спросил Лукас. – Все скучают по тебе, волнуются о тебе – не только я.
Джек почувствовал, что смягчается. Сказать по правде, он и сам сильно тосковал по сестрам.
– Амелия вот-вот родит своего первенца, – напомнил Лукас.
– Ребенок должен появиться на свет в мае.
– Все верно, – подхватил Лукас. – Но она выглядит так, словно может стать матерью в любой момент. Ты должен увидеться с ней, Джек.
И тут старший брат улыбнулся:
– Она так счастлива! Амелия – замечательная мать, и она так любит Гренвилла!
Джек иронично рассмеялся, хотя был по-настоящему счастлив за сестру: когда-то он считал, что Амелия останется старой девой, а в итоге она не только вышла замуж, но и стала мачехой троих детей и вскоре ждала появления на свет своего ребенка.
– До тех пор, пока он верен и честен.
– Он по-прежнему без ума от нее, – сообщил Лукас, и теперь оба брата наконец-то засмеялись вместе.
Их сестра была слишком серьезной женщиной, а Гренвилл считался весьма выгодной партией. И все же Амелии удалось увлечь его. Их союз казался действительно необъяснимым.
Джек осознал, что с нетерпением ждет воссоединения с родными, которому давно пора было бы случиться.
– Скажи Амелии, что я приеду навестить ее, как только смогу. – Джек уже почти жалел, что не может просто вернуться в Лондон с братом и заехать к Амелии прямо сейчас. Но война изменила жизнь каждого, в том числе и его жизнь. Настали мрачные, опасные времена.
Бледный, прекрасный образ Эвелин д’Орсе предстал перед его мысленным взором. Джек застыл в напряжении. Черт возьми, ну почему он никак не мог выбросить ее из головы?
– Что случилось? – встревожился Лукас.
– Тебе будет приятно узнать, что я отказался помочь красивой девице в беде, что я решил не рисковать жизнью ради женщины, которая стремится восстановить семейное состояние. – Джек сделал все возможное, чтобы произнести это насмешливо, хотя на самом деле чувствовал себя совсем иначе.
– О нет! Тебя отвергли? – Лукас не мог поверить своим ушам. – Ты выглядишь очень расстроенным.
– Никто меня не отвергал! – с жаром возразил Джек. – Просто уму непостижимо, что богатый муж оставил ее без средств к существованию! Но сейчас у меня нет времени, чтобы играть в рыцаря в сияющих доспехах и спасать ее.
Лукас засмеялся:
– Ты не в своей тарелке из-за женщины! Подумать только! Ты уверен, что это не она тебя отвергла? И о ком, скажи на милость, мы говорим?
– Это я отверг ее, – твердо произнес Джек. Но вдруг ему вспомнилось то, как он покидал Розелинд и какой потрясенной и несчастной она была. – Мы говорим о графине д’Орсе. И, Лукас… У меня нет ни малейшего желания попадаться на этот крючок. – Помолчав, он добавил: – Независимо от того, как она красива и насколько отчаялась.
– С каких это пор ты способен попасться на крючок женщины? – удивился Лукас.
Джек угрюмо взглянул на него. Возможно, пришла пора быть честным если не с братом, то хотя бы с самим собой.
– Четыре года назад я вывез ее из Франции, вместе с мужем и дочерью. Вся проблема заключается в том, что я не смог забыть ее тогда и, боюсь, не могу забыть сейчас.