Я помню, что в ночь, когда я впервые приехал в Америку, у меня возникло два отчетливых чувства. Первым было пьянящее ощущение того, что мне все по силам, о котором я писал выше, – ощущение, что я могу достичь любой цели. Однако вместе с ним появился и некоторый страх. До этого я жил в рамках продажной системы и всегда мог винить эту систему в своих промахах – в том числе и в тех, в которых был виноват сам. Теперь у меня больше не было козла отпущения: я превратился в акробата, работающего без страховки, и отныне мог винить во всем лишь себя самого.
Несмотря на некоторые преимущества (я прилетел самолетом, и чемодан у меня был не картонный), я был подобен миллионам иммигрантов, которые выбрали Соединенные Штаты из-за исключительных возможностей, даруемых этой страной. Уникальность Америки связана не с ее размерами, ее красотой или богатством; уникальность Америки, прежде всего, связана со свободой.
Когда горстка недовольных эмигрантов из Британии решила искать свой путь к счастью, она запустила самый успешный социальный эксперимент во всей истории человечества. Отцы-основатели не просто создали правительство из народа и для народа; вопреки всем правительственным ограничениям, они также сумели создать народную экономическую систему, работающую от имени народа и для его блага. В отличие от остального мира, где капитализм слишком часто являет собой продукт богатой элиты, нашедшей возможность для дальнейшего обогащения, американский капитализм выжил и процветает благодаря уникальному стечению обстоятельств: это внимание правительства к интересам простых людей; ряд ценностей, в силу которых накопление благосостояния являет собой моральную ответственность, но не самоцель; и вера в то, что система обеспечивает равные возможности для всех. Неудивительно, что эта страна возможностей привлекала трудолюбивых и талантливых людей со всех концов света. Несмотря на все свои недостатки и ограничения, американский капитализм стал золотым стандартом, по которому оценивается весь остальной мир.
Тем не менее уникальность американского капитализма не следует считать само собой разумеющейся. Лишь когда мы поймем, почему подобный вид капитализма так редко встречается в остальном мире, мы осознаем, как нам с ним повезло – и насколько нам важно его сохранить.
Ибо всякому мигранту следует понимать, что в такой стране, как Соединенные Штаты Америки… где нет государей, чьи прогнившие дворы используют так называемое божественное право, дарованное от рождения, вопреки всяким заслугам и добродетелям, – что в такой стране таланты, энергия и упорство человека получат неизмеримо большие возможности применения, нежели в монархических государствах, где указанные выше пороки существовали на протяжении веков, а их печальные отголоски не утихли и поныне.
Чем обусловлена поддержка, которую общество оказывает капитализму? Недавнее исследование показало: в любой стране капитализм вызывает положительные ассоциации с представлением о том, что залогом успеха является тяжелый труд, а не удача, и отрицательные ассоциации с коррумпированностью[9]. Подобные ассоциации имеют большое значение для понимания того, почему общественность поддерживает американскую капиталистическую систему. По результатам другого недавнего исследования лишь 40 % американцев полагают, что различие в доходах объясняется главным образом удачей, а не тяжелым трудом. Сравните этот результат с 75 % бразильцев, 66 % датчан или 54 % немцев, полагающих, что различия в доходах связаны, прежде всего, с везением, и вы начнете понимать, чем отличается отношение американцев к системе рыночной экономики[10].
Некоторые исследователи утверждают, что подобная вера общества в законность капитализма возникла в результате успешной пропагандистской кампании в защиту американской мечты – мифа, на котором стоит американская культура. И действительно, существует мало подтверждений того, что степень социальной мобильности в США выше, чем в других развитых странах. Однако если итоговая статистика не демонстрирует нам различий в экономической открытости американской системы, такие различия, очевидно, присутствуют в сфере распределения доходов – что также оказывает значительное влияние на общественное мнение. Еще до того, как интернет-бум конца 1990-х годов явил миру множество молодых миллиардеров, каждого четвертого миллиардера в США можно было описать как человека, который «сделал себя сам» – для сравнения, в Германии подобную характеристику получил бы лишь каждый десятый миллиардер. На деле в Европе людей, добившихся успеха собственными силами, часто называют «парвеню» (выскочками). Это уничижительное определение предполагает, что такие люди не столь «благородны», как те, кто унаследовал деньги и не был вынужден зарабатывать их в поте лица. Иными словами, в Европе богатство считается скорее привилегией, чем вознаграждением за труды.
Безусловно, миллиардеры, добившиеся всего своим трудом, существуют и за пределами США – однако чаще всего они зарабатывают свои капиталы совершенно иначе, чем богатые американцы. Американские миллиардеры – от Билла Гейтса и Майкла Делла до Уоррена Баффетта и Марка Цукерберга – разбогатели в условиях конкурентного бизнеса, лишь в незначительной степени регулируемого государством, тогда как в большинстве других стран богатые люди часто накапливают состояние в условиях регулируемого государством бизнеса, где успех во многом зависит от наличия правильных связей в правительстве, а не от инициативности или предприимчивости. Вспомним российских олигархов, Сильвио Берлускони или мексиканца Карлоса Слима. Все они обогатились за счет сделок, крайне зависимых от государственных концессий: в сфере энергетики, недвижимости, телекоммуникаций, горной промышленности. И действительно, в большинстве стран мира простейший способ заработать много денег заключается вовсе не в том, чтобы предложить гениальную идею и упорно работать над ее воплощением в жизнь, а в том, чтобы обзавестись союзниками в правительстве. Подобная клановая система неизбежно определяет отношение общества к экономике страны. Когда в рамках недавнего исследования итальянских руководящих работников попросили назвать важнейшие составляющие финансового успеха, на первом месте оказалось «знакомство с влиятельными людьми» (80 % сочли эту составляющую «важной» или «очень важной»)[11]. «Знания и профессиональный опыт» оказались на пятом месте, их опередили такие характеристики, как «лояльность и послушность». Столь разные пути к процветанию свидетельствуют не только о различиях в восприятии. Капитализм в США отличается от своих европейских и азиатских аналогов по причинам, скрытым глубоко в истории, географии, культуре и структуре федерализма.
Исторические факторы
В Америке, в отличие от большинства стран западного мира, становление демократии предшествовало индустриализации. К началу второй промышленной революции, то есть ко второй половине XIX века, в Соединенных Штатах уже на протяжении нескольких десятилетий существовало всеобщее избирательное право (для мужчин), было широко распространено образование. Подобные обстоятельства сформировали общество с большими ожиданиями – общество, не готовое терпеть очевидную несправедливость экономической политики. Неслучайно само понятие антитрестовского законодательства – нацеленного на защиту интересов рынка и при этом отчасти против интересов бизнеса – появилось именно в США, в конце XIX и в начале XX века.
Кроме того, американский капитализм сформировался в период, когда участие правительства в экономике страны было весьма незначительным. В начале XX века, когда складывался современный американский капитализм, доля правительства США в ВВП составляла всего 3 %[12]. После Второй мировой войны, когда позиции современного капитализма в странах Западной Европы укрепились, доля правительства в ВВП этих стран составляла в среднем 30 %. До начала Первой мировой войны Соединенными Штатами управляло крошечное федеральное правительство, сопоставимое по своим размерам с национальными правительствами других стран. Отчасти это было связано с тем, что США в военном плане практически ничто не угрожало; как следствие, правительство тратило на военные цели сравнительно малую часть своего бюджета. Американский федералистский режим облекал властью правительства конкретных штатов, что также ограничивало размеры национального правительства.
При наличии в стране небольшого и сравнительно слабого правительства наиболее эффективный способ заработать состояние – начать успешное частное дело. Однако чем больше и масштабнее становятся расходы правительства, тем больше появляется возможностей заработать за счет привлечения государственных ресурсов. В конце концов открытие своего дела – непростая и весьма рискованная задача. Куда проще и безопаснее заручиться поддержкой правительства или получить правительственный заказ – по меньшей мере если у вас есть соответствующие связи. Как следствие, в странах с крупным и могущественным правительством государство обычно оказывается центром экономической системы – пусть даже система эта более или менее капиталистическая. Подобная ситуация способствует смешению политики и экономики, как на практике, так и в восприятии общественности: чем крупнее доля капиталистов, добившихся процветания благодаря своим политическим связям, тем сильнее представление о том, что такая капиталистическая система несправедлива и порочна.
Еще одно отличительное свойство американского капитализма состоит в том, что он развивался в относительной изоляции от иностранного влияния. Несмотря на то что европейский (и прежде всего британский) капитал сыграл свою роль в экономическом росте Америки XIX – начала XX века, европейская экономика была не более развита, чем американская. Как следствие, европейские капиталисты имели возможность инвестировать в американские компании, однако не могли обеспечить себе лидирующие позиции в американской экономической системе. В результате этого американский капитализм развивался более или менее органично; безусловно, он до сих пор несет на себе отпечаток своих истоков. К примеру, американский Кодекс о банкротстве до сих пор во многом поддерживает заемщиков – ведь Соединенные Штаты возникли и развивались как нация должников.
В странах, обратившихся к капиталистической экономике после Второй мировой войны, все совершенно иначе. В этих странах – расположенных в неподконтрольной СССР континентальной Европе, в некоторых регионах Азии, а также практически на всей территории Латинской Америки – промышленность развивалась в гигантской тени американского могущества. Местные элиты ощущали угрозу возможной экономической колонизации со стороны американских фирм, куда более эффективных и обладающих большим капиталом, чем местные фирмы. Для защиты местных компаний от иностранного владения местные правительства создавали различные формы внутренней комбинированной собственности (от японского кейрецу до корейского чеболя). Подобные формы поощряли тайные сговоры и коррупцию. К тому же за прошедшие десятилетия они доказали свою жизнеспособность: если экономика и политика построены на «связях», а не на экономической эффективности, их крайне сложно изменить – ведь при этом власть имущие должны будут потерять все.
Еще одно объяснение того, что США отдают предпочтение рынку, но не деловой сфере, заключается в том, что Америка в основном избежала прямого влияния марксизма – хотя, возможно, суть американского капитализма представляет собой и причину, и в то же время следствие отсутствия в стране сильных марксистских движений. В любом случае, это отличие от прочих западных режимов оказало значительное влияние на отношение американцев к экономике. В странах, где марксистские движения сильны и значительны, защитники свободного рынка были вынуждены объединять свои силы с крупными представителями бизнеса – пусть даже они и не доверяли последним. Когда страна сталкивается с перспективой национализации (то есть ситуации, в которой контроль над ресурсами получает малочисленная политическая элита), даже основанный на личных связях капитализм – предполагающий, что контроль над ресурсами принадлежит малочисленной деловой элите, – становится привлекательной альтернативой. В конце концов, основанный на связях капитализм хотя бы предполагает наличие частных собственников, которые несут потери в ситуации неэффективной экономики и потому заинтересованы в сохранении конкуренции.
Поскольку многие из этих стран не могли позволить себе противостоять марксизму, они не сумели построить более конкурентный и открытый капитализм. Знамя свободного рынка в конце концов оказалось в полном распоряжении сил, выступающих в поддержку деловых кругов, так как они обладали лучшим оснащением и лучшим финансированием. Даже после снижения популярности идей марксизма подобное смешение сил, выступающих в защиту рынка и в защиту деловых кругов, сохранялось. Спустя десятилетия тесного сотрудничества в борьбе с крупными промышленниками и жизни за счет последних силы, выступающие в защиту свободного рынка, уже не имели возможности отделиться от лагеря, защищающего интересы деловых кругов. Этот сценарий наиболее ярко развивался в Италии, где движение за свободный рынок в буквальном смысле принадлежит одному предпринимателю – Сильвио Берлускони, который к тому же являлся премьер-министром страны на протяжении большей части ее новейшей истории. До того как в 2011 году Берлускони был вынужден уйти в отставку, он практически управлял страной в интересах собственного бизнеса.
Географические факторы
Помимо исторических факторов, в формировании уникального американского капитализма значительную роль сыграли также география и демография. Первоначально европейцы колонизировали большую часть территории обеих Америк в поисках серебра и золота. Испанцы отправляли своих грандов и наместников в Центральную и Южную Америку для контроля добычи драгоценных металлов: тем самым они внедряли европейскую иерархию и европейские институты на новом месте. Северной Америке повезло – европейцы не сразу обнаружили там золото. На тот момент континент представлял собой довольно негостеприимные леса и равнины. Колонистов здесь привлекала не возможность найти золото, но возможность обрести свободу. Приезжая в Америку, иммигранты оставляли позади не только свои семьи, но и деспотизм властей. Они приезжали с желанием создать лучшую систему управления[13].
В этом деле им, помимо прочего, способствовал и тот факт, что Соединенные Штаты были относительно мало заселены. В Старом Свете не хватало земли. Те, кто владел землей, могли получать экономическую ренту; иными словами, они могли жить за счет этой земли, никак не увеличивая ее стоимость. Вот что обеспечивало европейской аристократии процветание и возможности управления государством. Европейские (и прежде всего, континентальные) институты были созданы для укрепления власти аристократов. Европейцы не просто учреждали правительства землевладельцев, действующие от имени землевладельцев и ради их блага; помимо этого, они также строили экономику землевладельцев, действующую от имени землевладельцев и ради их блага. И хотя европейские страны постепенно двигались в направлении создания более демократических институтов, первоначально право голоса в них предоставлялось лишь землевладельцам, а образование было доступно лишь представителям высшего сословия.
Америку отличала конкуренция. Даже при наличии прекрасных новых институтов власти первоначальные тринадцать колоний вполне могли бы превратиться в более косное, европейского образца государство – если бы не открытость американских границ. Открытые границы позволяли людям перемещаться, что ослабляло власть американских правительств над гражданами. В отличие от европейцев, американцы могли сами решать, где они будут жить. Ни один из американских штатов не занимал монопольного положения по отношению к своим гражданам – ибо он постоянно конкурировал с другими штатами. Как следствие, американские штаты все время конкурировали друг с другом в деле совершенствования институтов власти и тем самым привлекали лучших и наиболее талантливых граждан: точно так же бизнес, стремящийся выжить и достичь процветания, должен привлекать клиентов. Важно отметить, что всеобщее право голоса и всеобщее право на образование были раньше введены в западных штатах: тем самым они стремились привлечь рабочих с востока. Таким образом Соединенные Штаты получили не только правительство, действующее от имени народа, но и правительство, действующее ради народного блага.
Такова сила конкуренции, способная даже политическую систему – левиафана – превратить в инструмент, действующий ради блага простых людей. И наоборот, монополия может сделать частные предприятия чудовищем, обладающим разрушительной силой. Кошмарным примером этого в конце XIX века стало Свободное государство Конго. Поскольку Бельгия не слишком интересовалась колонизацией, бельгийский король Леопольд II решил действовать самостоятельно. Свободное государство Конго не было бельгийской колонией: скорее, это была личная собственность короля, который управлял этой страной как своей частной компанией. После урегулирования первоначальных трудностей предприятие начало приносить огромную прибыль: Леопольд II оказался одним из богатейших монархов Европы. К несчастью, он обогащался за счет эксплуатации местных жителей и местной природы. В 1904 году британский консул Роджер Кейсмент опубликовал отчет о жестокостях, имевших место в Свободном государстве Конго[14]. В конце концов под давлением мировой общественности Леопольд продал свое частное государство Бельгии, вследствие чего условия жизни местного населения улучшились. Тем не менее властные институты в Конго до сих пор несут отпечаток тех целей, ради которых они были изначально созданы, – целей самого безжалостного в истории извлечения ресурсов ради обогащения. Эта несчастная судьба до сих пор определяет и культуру Конго. Даже после обретения независимости государство продолжает страдать от жестокости диктаторских режимов.
Культурные факторы
Декларация независимости Америки начинается со слов «Мы, Народ». В отличие от европейских стран, основные документы которых зависели от монархов, якобы получивших право властвовать от самого Бога, Соединенные Штаты Америки получили право на власть от народа. Такой народный, если не популистский, фундамент наилучшим образом определил тенденции, преобладающие в американской культуре.
В Соединенных Штатах институт присяжных и выборных судей всегда способствовал ограничению власти и влияния капитала. Кроме того, сама система прецедентного права, обращающаяся к таким общепринятым ценностям, как справедливость, ограничивает лоббистскую деятельность властей. Крупные предприниматели зачастую легко могут повлиять на процесс законотворчества – однако не могут с той же легкостью изменить само понятие справедливости, к которому апеллируют выбранные народом судьи. По той же причине от стороннего воздействия на законодательные органы лучше защищает именно прецедентное право, а не кодифицированные законы – система, чаще всего применяемая за пределами Британии и бывших британских колоний. Система, помещающая закон в строгие рамки кодекса (такого, как Гражданский кодекс во Франции или других странах континентальной Европы), оставляет судье лишь незначительную свободу действий: его задача состоит в применении кодифицированных норм закона к реальной жизни. Подобная система дает законодателям множество возможностей для лоббирования различных интересов[15]. Тот, кто «имеет влияние» на законодателей, легко может предсказать результаты будущих событий и получить значительные преимущества. Напротив, система прецедентного права предполагает, что законодательные акты устанавливают лишь основные принципы; как следствие, возможности лоббистов оказываются весьма ограниченными.
Еще одним проявлением тяги американцев к популизму, регулирующему власть крупного бизнеса, является институт коллективных исков. Несмотря на то что подобными исками можно злоупотреблять – и ими действительно злоупотребляют, – они не только вынуждают юристов выступать в защиту людей, не облеченных какой-либо властью, но к тому же формируют альтернативное лобби. В странах, не имеющих традиции коллективных исков – к примеру, во Франции или в Италии, – представитель закона оказывается в полной власти представителей финансового мира и неизменно защищает крупные и могущественные корпорации либо власть имущих.
Наконец, несмотря на то что американцы всегда избегали антикапиталистических настроений, им тем не менее свойственны своего рода популистские антифинансовые настроения – а именно протест против излишней концентрации финансовой власти. Наличие процветающей финансовой системы – залог успеха любой рыночной экономики. Широкая доступность финансов обязательна для привлечения талантов: она обеспечивает талантливым людям возможности роста и процветания, привлекает в систему новых специалистов и стимулирует конкуренцию. Однако помимо этого финансовая система также способна распределять власть и прибыль. Старинная поговорка гласит: у кого золото, тот и устанавливает правила – а золото принадлежит банкам. Еще более важен тот факт, что финансовая система, определяющая возможности выхода на рынок, оказывает влияние на прибыльность производственного сектора[16]. Как следствие, несправедливость этой системы оставляет мало надежды на справедливость всей экономики в целом. При этом в рамках финансовой системы всегда имеются значительные возможности для несправедливости или злоупотреблений. Подобные злоупотребления всегда вызывали у американцев весьма болезненную реакцию.
На всем протяжении истории Америки популистские антифинансовые настроения регулярно приводили к принятию решений, неэффективных с точки зрения экономики. Однако в то же время такие настроения позволяли поддерживать жизнеспособность американского демократического капитализма.
Институциональные факторы
Еще одна характерная особенность Соединенных Штатов, обеспечившая этой стране столь счастливую судьбу, – федерализм американского правительства. Роль федерализма оказалась ключевой по двум важным причинам: как я уже отмечал ранее, именно федерализм обеспечил возможность конкуренции между штатами; кроме того, он контролировал рост могущества независимых корпораций. В отдельных штатах власть некоторых крупных корпораций оказалась неограниченной. Угольные шахты определяли жизнь Западной Виргинии, табачное производство главенствовало в Кентукки и Северной Каролине и так далее. Тем не менее ни одна из отраслей промышленности практически не имела возможности подчинить себе большинство штатов. Эксцессов, связанных с проявлениями абсолютной власти, удавалось избежать.
Вспомним уже упоминавшуюся во введении историю сотрудника табачной корпорации Brown & Williamson Джеффа Виганда. Как раз когда он собрался бить тревогу в связи с политикой корпорации, направленной на еще большее увеличение масштабов никотиновой зависимости, компания получила от судьи штата Кентукки запретительный судебный приказ, в соответствии с которым Виганд не имел права рассказывать о своем опыте работы с Brown & Williamson. Табачное производство обладает в Кентукки огромной властью: когда-то в этом секторе было занято более семидесяти пяти тысяч жителей штата. Признание Виганда было опубликовано лишь благодаря тому, что генеральный прокурор Миссисипи – штата, не зависящего от табачной промышленности, – возбудил иск против крупнейших американских табачных компаний[17].
Конечно, зачастую контролю над корпорациями способствовало соперничество – или конкуренция – между штатами. Почти на всем протяжении американской истории в основе предписаний, издававшихся для банков всех штатов, лежала озабоченность властью нью-йоркских банков над всеми прочими банками страны и – шире – страх, что крупные банки выведут вклады из сельской местности и переведут их в крупные города. Чтобы побороть этот страх, штаты ввели ряд ограничений, таких как бесфилиальная банковская деятельность (банки могли иметь только одно отделение), ограничения на открытие филиалов внутри штата (банки из северного Иллинойса не имели права открывать филиалы в южном Иллинойсе) и в других штатах (банки штата Нью-Йорк не имели права открывать филиалы в других штатах). С чисто экономической точки зрения подобные ограничения были совершенно бессмысленны. Они способствовали инвестированию прибыли в том же месте, где такая прибыль была получена, что сильно искажало принципы распределения средств. В свою очередь, препятствование развитию банков делало банки менее диверсифицированными, как следствие – более предрасположенными к банкротству. Тем не менее у новой политики имелись положительные побочные эффекты: дробление банковского сектора позволило сократить его политическое влияние и тем самым создать предпосылки для формирования динамичного рынка ценных бумаг.
Отделение банков, занятых инвестиционной деятельностью, от коммерческих банков, оформленное законом Гласса–Стиголла в рамках «Нового курса», стало продуктом этой многолетней американской традиции. В отличие от многих других законов в банковской сфере, закон Гласса–Стиголла имел экономическое обоснование: он был призван помешать коммерческим банкам, которые передавали своим вкладчикам долговые обязательства компаний, не имевших возможности вернуть взятые у банков кредиты. Тем не менее наиболее важным следствием принятия закона Гласса–Стиголла стала раздробленность банковской системы. Такая раздробленность способствовала возникновению противоположных интересов в различных областях финансового сектора и тем самым ослабила его политическое влияние. В последние три десятилетия эти меры были отменены: прежде всего, произошел постепенный отказ от регулирования банковского сектора.
В силу всех этих причин в Соединенных Штатах была построена система капитализма, сумевшая гораздо более полно, чем все прочие, воплотить идеальное видение свободного рынка с его экономическими свободами и открытой конкуренцией. Вот почему представления многих американцев о капитализме напоминают сюжеты Горацио Алджера о быстром обогащении бедняка посредством тяжелого труда: именно такие представления определили американскую мечту. В остальном мире Горацио Алджер практически неизвестен – и представления о социальной мобильности основаны на сюжетах о Золушке, в которых залогом успеха оказывается удача, а вовсе не тяжелый труд. Это различие помогает понять, почему уровень поддержки капитализма в Соединенных Штатах много выше, чем в любой другой стране мира, и, соответственно, почему капитализм имеет в Америке куда более прочную опору.
Американская система далека от совершенства. Для нее тоже характерны злоупотребления в деловой сфере и коррупция в политике. К примеру, мы знаем, что корпорация ITT оказала влияние на американскую политику 1960-х и 1970-х годов в отношении Латинской Америки, включавшую, помимо прочего, поддержку жестоких политических режимов. От себя могу добавить: я живу в штате Иллинойс, два бывших губернатора которого сейчас отбывают срок за коррупцию.
Тем не менее примечательной чертой американской жизни является применяемая здесь система «сдержек и противовесов». Тот факт, что два моих бывших губернатора сейчас сидят в тюрьме, говорит о том, что справедливость может восторжествовать. Президент США Ричард Никсон был вынужден уйти в отставку. И главное: правительство США вполне способно разрушать крупнейшие монополии – как в случае со Standard Oil в 1912 году или с AT&T в 1984 году. Ни одна другая страна не может похвастаться подобными достижениями.
Лучшая страна для нищих.
Важнейшая задача любой, даже самой примитивной, экономической системы – распределение ответственности и вознаграждений. В звериных стаях и ответственность (руководство стаей), и вознаграждение (большие возможности спаривания) чаще всего достаются сильнейшему. В человеческих обществах ответственность обычно выражается через род занятий, тогда как деньги и авторитет играют роль вознаграждения. В традиционном обществе важнейшим критерием было право первородства: первенец короля становился следующим королем, первенец землевладельца – следующим землевладельцем; сын владельца компании становился следующим ее директором. Напротив, в большинстве современных обществ существует тенденция к отбору и вознаграждению по заслугам. Более того, исследования подтверждают, что большинство жителей развитых стран согласны: заслуги следует вознаграждать.
Конечно, нелегко понять, что такое заслуга. Возьмем знакомую мне среду: американское научное сообщество. Допустим, вам нужно определить, кто из преподавателей лучший. Как вы станете оценивать публикации преподавателей? Что будет для вас важно – количество статей, написанных тем или иным исследователем, или их влиятельность? Как вы определите эту влиятельность – будет ли это лишь число случаев цитирования статьи или вы станете рассматривать значимость цитирующего издания? Будете ли вы одинаково учитывать положительные («Это новаторская статья») и отрицательные отзывы («Эта статья ни на что не годится»)? А что с преподаванием? Как вы его оцените? Станете смотреть на удовлетворенность студентов или используете другие критерии? Если да, то какие? И что делать с прочими аспектами – такими как коллегиальность или «служение» конкретному учебному заведению? Любая система оценивания заслуг должна присваивать различные «веса» всем подобным параметрам; такой процесс неизбежно субъективен. Более того, эта субъективность может вызывать обвинения в несправедливости и фаворитизме.
Мы видим на этом примере, что система оценивания заслуг должна быть эффективной и не допускающей манипулирования; к тому же – и прежде всего, – большинство людей, подпадающих под ее действие, должны считать ее справедливой, или хотя бы не слишком несправедливой. Теперь нам уже должно быть понятно, почему поддержка меритократии часто предполагает поддержку рыночной экономики. Рынками манипулировать куда сложнее, чем, скажем, списком требований для получения постоянной должности профессора, который составляет учебная комиссия, или – если брать шире – решениями государственнических режимов, определяющими, каким именно счастливцам достанутся те или иные потребительские товары. К тому же известно, что рыночная система эффективна. Наконец, если рыночная система не станет слишком уж неравномерно распределять продукцию и не даст повода полагать, что она поощряет удачливых, а вовсе не честно работающих граждан, она будет в целом отвечать имеющимся у большинства людей представлениям о справедливости.
Конечно, не всякий человек лоялен к рыночной системе. Я думаю, некоторые интеллектуалы не приемлют ее, так как она не вознаграждает того, что, по их мнению, заслуживает вознаграждения: Леди Гага зарабатывает куда больше, чем нобелевские лауреаты. Однако в Америке люди в целом принимают эту систему – не только потому, что считают ее достаточно эффективной, но и потому, что она, по их мнению, скорее справедлива. Подобно персонажам Горацио Алджера, они верят, что такие качества, как честность, скромность и способность к усердному труду, заслуживают поощрения.