Ямогла бы поклясться чем угодно, что не засну в ту ночь, однако утром меня разбудил шум воды в ванной. Я открыла глаза и поначалу не могла понять, где я. Потом вспомнила и немедленно ужаснулась – как же я могла уснуть и оставить Адама без присмотра. Сквозь приоткрытую дверь мне было видно часть гостиной: на диване – никого. Я немедленно вскочила и бросилась в комнату, по дороге задела локтем за косяк и треснулась коленкой о кофейный столик. Чертыхаясь и мало что соображая, я влетела в ванную, где моим глазам предстала голая поджарая задница, мускулистая и, судя по всему, давно не видавшая солнца. Адам удивленно обернулся, тряхнул мокрыми, потемневшими от воды волосами и насмешливо произнес:
– Живой, как видите.
Я быстро выскочила оттуда, с трудом подавив идиотский смешок, и пошла в гостевой туалет, чтобы привести себя в божеский вид. Когда я вернулась в гостиную, в ванной по-прежнему громко шумела вода. Прошло десять минут, а она все не утихала. Я мерила шагами комнату, прикидывая, как быть. Ворваться туда и обнаружить его голым один раз – идиотизм, но простительный. Второй – редкий маразм. С другой стороны, по боку условности, ведь я имею дело с человеком, который не далее как два дня назад хотел покончить с собой, причем именно в воде. Хотя сейчас, кроме как протереть в себе дыру мочалкой, он вряд ли сможет чем-нибудь себе навредить. Стаканы я убрала, а зеркала он вроде пока не бьет. Когда я уже совсем было приготовилась постучать к нему, из ванной вдруг донеслись тихие, но очень горькие всхлипывания. Они буквально надрывали мне сердце, мне так хотелось пожалеть его и успокоить, но я лишь беспомощно стояла под дверью и слушала, как он сдавленно, обреченно плачет.
А потом я вспомнила о его предсмертной записке. Если я не прочту ее сейчас, пока он в ванной, другой возможности у меня не будет. Я огляделась. На кресле были свалены в кучу его вещи, сверху лежали джинсы, куда он вчера засунул записку. Вот она, в заднем кармане. Я развернула листок, уговаривая себя, что ничего плохого не делаю, надо же мне узнать побольше о причинах, подтолкнувших его к самому краю. Но это оказалось вовсе не то, что я ожидала. В руках у меня был черновик его письма к Марии, в котором он делал ей предложение. Некоторые фразы были зачеркнуты, другие переписаны по нескольку раз. Я торопливо читала письмо, как вдруг у Адама зазвонил мобильный. Он лежал поверх стопки чистой одежды, которую тот приготовил себе на сегодня. Телефон умолк, на экране высветилась надпись: «17 пропущенных вызовов». И тут же зазвонил опять. «Мария». Недолго думая, повинуясь какому-то безотчетному импульсу, я взяла телефон. И ответила.
Поглощенная разговором, я не заметила, что вода перестала шуметь. Обернулась, прижимая к уху телефон, и увидела, что Адам в набедренной повязке из полотенца стоит в дверях ванной и вид у него такой, будто стоит он там давно, во всяком случае, он уже успел высохнуть. Выражение его лица не сулило ничего хорошего. Я извинилась и поскорей дала отбой. И прежде чем он успел на меня напасть, торопливо пояснила:
– У вас семнадцать пропущенных звонков, я подумала, а вдруг это что-то очень важное, и ответила. К тому же, чтобы наш план сработал, мне нужен полный доступ к вашей жизни. Никаких запретных зон. Никаких секретов.
Я умолкла, чтобы убедиться, что он понял. Он не возражал.
– Это Мария звонила. Она волнуется за вас. Боялась, как бы с вами чего не случилось после той ночи, и вообще ей тревожно. Говорит, с вами уже больше года что-то не так, а последние месяцы особенно. Она никак не могла до вас достучаться, поэтому решила посоветоваться с Шоном, чем вам можно помочь. Ей не удалось побороть свое чувство к Шону, хотя она пыталась. Они не решались вам признаться, потому что не хотели причинить вам боль. Вместе они уже полтора месяца. Она не знала, как вам об этом сказать. Мария считает, что вы сначала переживали из-за сестры, когда ей пришлось уехать из Ирландии, а потом из-за болезни отца и своей работы. Уверяет, что каждый раз, как она пыталась с вами поговорить, непременно случалось что-нибудь плохое. Она хотела вам рассказать про них с Шоном, но тут стало известно, что ваш отец смертельно болен. На прошлой неделе она договорилась с вами встретиться и наконец все объяснить, но вы ей сообщили, что вас уволили. Ей очень жаль, что вы узнали о них с Шоном именно таким образом.
Он слушал меня, и я видела, как внутри его клокочет гнев, но в то же время он страшно переживал. Ясно, что он очень трепетный, ранимый человек и что он с величайшим трудом удерживается на грани.
– Ей не понравилось, что я ответила на звонок. Она расстроилась и даже, по-моему, рассердилась. Как так, незнакомая девушка с утра пораньше рядом с вами. Она явно меня приревновала. Ей казалось, что за шесть лет она успела познакомиться со всеми вашими друзьями. Такие дела.
Он уже не так злился – мысль, что Мария ревнует, слегка остудила его гнев.
Я помедлила, раздумывая, сказать ли и все остальное, и решила, что игра стоит свеч.
– Она сказала, что не узнает вас в последнее время. Вас словно подменили – был веселый, жизнерадостный человек и как будто потух.
На глаза его набежали слезы, но он мотнул головой, кашлянул и надел маску крутого мачо.
– Вы снова станете прежним, обещаю вам, Адам. Кто знает, может быть, если Мария увидит того, в кого она когда-то влюбилась, то полюбит вас опять. Мы раздуем угасшее пламя.
Я вышла в соседнюю комнату, чтобы у него была возможность спокойно все обдумать, и нервно грызла ногти в ожидании его ответа. Прошло долгих двадцать минут, и он появился в дверях – полностью одетый к выходу, глаза ясные, на лице ни следа растерянности или печали.
– Пошли завтракать?
В гостиничном буфете был весьма обширный выбор блюд, и посетители сновали туда-сюда, щедро накладывая себе в тарелки разносолы шведского стола. Мы сели спиной к залу, и на подносе у нас стояли только чашки с черным кофе.
– Итак, вы ничего толком не можете есть, почти не спите и спасаете людей. Что еще у нас с вами общего? – спросил Адам.
Я действительно потеряла аппетит три месяца назад, когда поняла, что несчастлива с Барри. Потеряв аппетит, я стала терять и в весе, но боролась с этим, черпая советы из «Как вернуть аппетит маленькими кусочками».
– Неудачные романы, – предложила я.
– Вы ушли сами. Меня бросили. Не засчитывается.
– Не осуждайте меня, вы слишком личностно это воспринимаете.
– Постараюсь.
Я вздохнула.
– Ну ладно, расскажите про себя. Мария произнесла одну вещь, на которую я обратила внимание. Что вы перестали излучать жизнерадостность.
– Да-да-да, и я на нее обратил внимание, – оживленно кивнул Адам. – Интересно, она это осознала до или после того, как трахнула моего лучшего друга, или, может, во время?
Я пропустила это мимо ушей, пусть человек выплеснет злость.
– Как вы восприняли смерть матери?
– Почему вы спрашиваете?
– Потому что мне это может помочь.
– А мне это может помочь?
– Ваша мать умерла, сестра уехала, отец смертельно болен, а девушка встречается с другим. Я думаю, то, что она ушла, послужило своего рода спусковым механизмом. Возможно, для вас непереносима идея утраты. Вы боитесь быть покинутым. Понимаете, если знаешь, как работает этот механизм, можно его держать под контролем, не поддаваться негативным эмоциям и не давать тревожным мыслям затягивать тебя в трясину все глубже и глубже. Вас покидают сейчас, а вы реагируете точно так же, как когда вам было пять лет, вот в чем дело.
Очень, на мой взгляд, убедительные соображения, но, похоже, только на мой.
– Мне кажется, вам пора перестать изображать из себя психотерапевта.
– А мне кажется, вам давно пора сходить к нему, но раз вы упорно отказываетесь, то лучше я, чем никого.
Он промолчал. Не знаю, в чем причина, однако это, похоже, не вариант. Ну все равно надо надеяться, со временем мне удастся его уговорить.
Адам вздохнул и откинулся на спинку стула, уставив взгляд на люстру, будто это она с ним беседовала.
– Мне тогда было пять, а Лавинии десять. У мамы был рак. Все это было очень грустно, но я ничего не понимал. Мне не было грустно, но я видел, что все переживают. Я не знал, что у нее рак, или не знал, что это такое. Знал просто, что она болеет. Она была в комнате внизу, на первом этаже, и нам не разрешали туда заходить. Несколько недель или несколько месяцев, не помню. Казалось, что вечность. Рядом с комнатой надо было вести себя очень тихо. Часто приходили врачи, у них были такие специальные чемоданчики, они смотрели на меня с сочувствием и гладили по голове. Отец редко заходил туда. Однажды двери в комнату открыли. Я зашел, увидел кровать, которой раньше там не было. Кровать была пуста, но в остальном в комнате все было как всегда. Врач, который был со мной особенно приветлив, сказал, что мама ушла. Я спросил куда, он сказал – в рай. Тут я понял, что она не вернется. Мой дед ушел туда, и он не вернулся. Я решил, что это, наверное, очень приятное место, раз оттуда не хочется возвращаться. Мы поехали на похороны. Все были такие печальные. Несколько дней я провел у своей тети. А потом меня отправили в частную школу-интернат.
Все это он произнес без малейших эмоций, абсолютно отстраненно, защитная реакция не позволяла ему подключиться к той ситуации и испытать невыносимую боль утраты. Все, что он сказал, безусловно, было правдой, в этом я не сомневалась.
– Ваш отец не говорил с вами о том, что происходит с мамой?
– Мой отец не тратит время на эмоции. Когда ему сообщили, что жить ему осталось считаные недели, он велел, чтобы ему в больничную палату поставили факс.
– А сестра? С ней вы могли поговорить?
– Ее тоже отправили в школу, в Килдэр, и мы виделись несколько дней в году на каникулах. А в первое же лето, когда мы приехали домой, она открыла в городе ларек и продала там мамину обувь, сумки, шубы – вообще все, что представляло хоть какую-то ценность, и выручила за них очень немалые деньги. Подчистую распродала мамины вещи… и выкупить их обратно было уже невозможно, когда это всплыло несколько недель спустя. Деньги к тому моменту она почти все истратила. Она и до того была мне почти чужая, а после и подавно. Лавиния сделана из того же теста, что отец. И гораздо умнее меня, жаль только, что она не находит своему уму лучшего применения. Это ей бы следовало занять место отца, а вовсе не мне.
– В школе вы с кем-нибудь подружились?
Я надеялась, что хоть кто-то в жизни Адама относился к нему тепло и по-дружески. Мне хотелось, чтобы хоть на каком-то этапе в конце можно было сказать: «Хеппи-энд».
– Там я познакомился с Шоном.
Не годится для хеппи-энда, Шон в итоге оказался предателем. Не удержавшись, я мягко накрыла руки Адама своими. Он напрягся, и я тут же их убрала. Адам еле заметно усмехнулся и спросил:
– Может, прекратим наконец эти ритуальные пляски вокруг да около и перейдем напрямую к проблеме?
– Это не ритуальные пляски. Я думаю, что смерть матери наложила отпечаток на всю вашу дальнейшую жизнь, она определила ваше поведение, реакции, отношение к людям и к себе самому – так подобные ситуации описывают все психологи, и я лично считаю, что это совершенно верно.
– Ну, если только ваша мать не умерла, когда вам было пять лет, полагаю, эти сведения вы извлекли из умных книг. Со мной все о’кей, пошли дальше.
– Умерла.
– Простите?
– Мама умерла, когда мне было четыре года.
Он смутился.
– Очень сочувствую.
– Спасибо.
– И как это отразилось на вашей жизни? – мягко спросил он.
– Ну, я не из тех, кто намерен покончить с собой в свой тридцать пятый день рождения, так что идем дальше, – решительно заявила я, не желая уводить разговор в сторону. Судя по удивленному выражению его лица, это прозвучало слишком резко. Надо успокоиться. – Извините. Послушайте, Адам, если вы не желаете со мной разговаривать, то чего тогда вы от меня хотите? Какой помощи ждете?
Он наклонился ко мне и произнес, вонзая указательный палец в стол, чтобы подчеркнуть каждый пункт:
– На следующей неделе, в субботу, мне исполняется тридцать пять лет. Я отнюдь не жажду отмечать свой день рождения, но у моих близких свои резоны. Под близкими я не имею в виду Лавинию, у нее есть только одна возможность проникнуть на территорию Ирландии без того, чтобы на нее тут же не надели наручники, – по скайпу. Я имею в виду тех, кто связан с нашей компанией. Прием состоится ни много ни мало в Сити-Холле, это большое событие, и, повторяю, я предпочел бы уклониться, но сие невозможно, потому что совет директоров намерен в этот день объявить, что отныне я глава компании, они хотят успеть, пока отец еще жив. В общем, официально возвести меня на трон. Осталось двенадцать дней. Отец совсем плох, и они встречались на прошлой неделе, чтобы решить, нельзя ли устроить нашу вечеринку пораньше. Я сказал, что этому не бывать. Во-первых, мне эта работа не нужна. Я еще до конца не все продумал, но на приеме я назову кого-то, кто займет это место. Второе. Если я должен явиться на этот чертов праздник, то только вместе с Марией, и никак иначе. – Голос его сорвался, и он умолк, переводя дух. – Я все обдумал и понял, что она права. Я действительно изменился. Меня не было с ней рядом, когда я был ей нужен, она хотела с кем-то посоветоваться и пошла к Шону. Шон этим воспользовался. Когда мы закончили школу, то поехали с ним в Бенидорм. Солнце, море, Испания… я много раз наблюдал, как Шон общается с девушками. И знаю, на что он способен. А она не знает.
Я хотела было возразить, но Адам предупреждающе поднял палец и продолжал:
– Кроме того, я хочу вернуться в Береговую охрану. И пусть все, кто работал на нашу компанию последние сто лет, меня простят, я не готов занять место своего отца. По мне, так любой из них куда больше подходит для этой проклятой должности. Прямо сейчас все это кажется малореальным, но вы должны мне помочь. Нам нужно подправить дедушкины планы. Ни я, ни Лавиния стать во главе компании не можем, но и кузену Найджелу она не должна попасть в лапы. Это бы означало конец всему бизнесу. Мне надо будет кое с чем разобраться. Если ничего не получится, что ж, прыгну в реку башкой вниз и сдохну, но жить иначе, чем я сказал, не буду.
Два последних слова он сопроводил особенно решительными тычками пальцем в стол. И уставился на меня – напряженно, угрожающе, с вызовом. Он предлагал мне выйти из игры и признать свое поражение.
Чертовски заманчиво, чтобы не сказать больше. Я встала из-за стола.
Он самодовольно усмехнулся. Как же, ему удалось убрать меня с дороги, теперь он свободен и может без помех свернуть себе шею любым пригодным для этого способом.
– Ладно! – Я хлопнула в ладоши, точно собиралась начать генеральную уборку авгиевых конюшен. – Дел у нас по горло. В квартиру, где вы жили с Марией, вам сейчас хода нет, так что можете временно пожить у меня, так я думаю. Мне надо поехать домой, переодеться, а потом смотаться в офис и кое-что забрать оттуда. Да, еще в магазин зайти, потом объясню за чем. И первым делом необходимо забрать мою машину. Ну, вы идете?
Он изумленно поглядел на меня – видимо, никак не ожидал, что я не отступлюсь, а потом взял свой дафлкот и пошел за мной.
Мы ехали в такси, когда мой телефон коротко звякнул.
– Уже третье сообщение подряд. Вы что, никогда их не читаете? Это огорчительно – и что я буду делать, свесившись с моста, когда мне захочется услышать слова ободрения?
– Это не сообщения, а голосовая почта.
– Откуда вы знаете?
Было восемь утра, вот откуда я знала. И в это время случалось только одно, каждый божий день.
– Знаю.
Он прищурился:
– Никаких секретов, забыли?
Верно, подумала я и тут же вспомнила о его письме к Марии, которое в данный момент лежало у меня в кармане. Вздохнув, я протянула ему свой телефон.
Он мгновенно в нем разобрался и стал слушать сообщения. Минут через десять он мне его вернул.
Я ждала, что он скажет.
– Это был ваш муж. Вы, похоже, и не сомневались. Он сказал, что оставит себе золотую рыбку и его адвокат оформит все бумаги, подтверждающие, что у вас на нее нет никаких прав. И они попытаются доказать, если я, конечно, не ослышался, что вам вообще нельзя иметь домашних животных.
– Это все?
– В следующем сообщении он назвал вас стервой двадцать пять раз. Это не я посчитал. Это он сам. Он сказал, что вы – двадцатипятикратная стерва. Вот он столько раз это и повторил.
Я забрала телефон и горестно вздохнула. Барри, кажется, не намерен утихомириться. Наоборот, он все больше впадает в безумие. Сдалась ему эта золотая рыбка. Он вообще рыб ненавидит, а золотых особенно. Ему эту рыбку подарила на день рождения его племянница, потому что его брат ненавидит рыбок ничуть не меньше самого Барри, так что в принципе это она ее себе подарила – чтобы приходить к нам и смотреть на нее. Пусть он подавится этой треклятой рыбой.
– Вообще-то, – Адам взял у меня телефон, и в глазах его заплясали черти, – я бы хотел посчитать, а то вдруг он ошибся? Это было бы забавно.
Он снова прослушал сообщение, и всякий раз, как Барри меня обзывал, желчно, яростно и обвиняюще, Адам загибал палец, удовлетворенно улыбаясь. Когда он дослушал до конца, то разочарованно развел руками.
– Нет. Не ошибся – двадцать пять стерв.
Он протянул мне мобильник и уставился в окно.
Мы ехали в полном молчании, когда телефон опять звякнул.
– А я-то думал, это у меня проблемы, – сказал Адам.