«И грянул гром».
Я проснулся от нечеловеческого крика. Это было что-то среднее между звериным рыком и боевым кличем. Я чувствовал, как моё лицо окаменело от напряжения. В коридоре зажгли свет, я выглянул и увидел трёх бегущих санитаров и доктора Вайлдса. Крик сменился громкими причитаниями и плачем, я узнал голос Филлипа. «Боже, неужели началось». Говорят, что от некоторых мыслей идёт холодок по коже, так вот я сейчас чувствовал себя грёбаной ледяной глыбой посреди Антарктики. Это вторая фаза заражения: «беспокойство и головные боли перетекают в истерические проявления, в основном это наблюдается ночью во время глубокого сна, а наутро пациент ничего не помнит» – эти слова навсегда въелись в мою память. Вторая фаза погубила многих одиночек, они просто не знали о чём шепчут по ночам и как громко рыдают, а люди в наше время так привыкли к крикам и плачу за стеной, что просто не обращали внимания.
«РОЗИ! МОЯ РОЗИ! Я ЗНАЛ, ЧТО ТЫ ВСЁ ЭТО ВРЕМЯ РЯДОМ! НЕТ, НЕ ТРОГАЙТЕ МЕНЯ! ДАЙТЕ МНЕ ПОБЫТЬ С ЖЕНОЙ! ТЫ, ГРЁБАНЫЙ СУКИН СЫН, УБЕРИ ОТ МЕНЯ РУКИ, ПОКА Я НЕ ВЫРВАЛ ТЕБЕ КИШКИ ЧЕРЕЗ ТВОЮ ГНИЛУЮ ПАСТЬ».
Если бы я не знал, что справа по коридору от меня только палата Филлипа, я бы в жизни не подумал, что это он рычит и исторгает ругательства. Вдруг всё затихло. На современном новостном языке сказали бы «медицинский персонал максимально лояльно и безопасно для потенциально заражённого нейтрализовал угрозу», но я говорю, что «они накачали его хрен знает чем, да так, что он тут же повалился с ног». Вообще мысль о том, что моя комфортная палата в секунду может стать современным аналогом газовой камеры не покидала мою голову. «О здоровье моём они заботятся, как же» – злобно прошептал я.
Я никогда не ощущал подобного, я не был революционером по натуре, обычно моё недовольство ограничивалось едким сарказмом и последующим принятием событий. Но за последний месяц я понял, как сильно ценю свою свободу. Сейчас я был готов биться за возможность самостоятельно решать, что мне делать, за возможность ошибаться и исправлять свои ошибки! Я был готов взять Сидни за руку и пробиваться плечом к плечу с Барри через неприступные стены изолятора. Но я мог лишь надеяться, что сам вскоре не буду биться головой об стены, изрыгая проклятья.
Неужели я прошёл свой путь, чтобы беспомощно сидеть, сложив руки, пока гибнут люди? Разве так нужно выживать? Как бы иронично это не звучало, но именно в изоляции я стал к обществу ближе, чем когда-либо в своей жизни, я чувствовал единство со всеми, кто заперт, со всеми, кто болен, со всеми, кто потерян. Я встал с кровати, подошёл к широкому панорамному окну и почувствовал, как моя ярость медленно угасает в стенах больничной палаты.
В моей голове вертелась только одна мысль – «Может произойти всё, что угодно, и от меня это никак не зависит». Что чувствует лабораторная мышь перед инъекцией смертельной дозы вируса? Или крыса к мозгу, которой подключен датчик, чтобы считывать её реакции на раздражители? «Они уж точно не причитают по ночам вместо того, чтобы спать, мистер Баддс» – сказал бы Фил. Не знаю, услышу ли я его теперь.
Окончательно подавленный воспоминаниями о своём старом, возможно прямо сейчас умирающем, соседе, я вернулся в постель, но ещё долго не мог заснуть. Мне мерещились спутанные, едва различимые образы, я то проваливался в сон, то, вздрагивая, приходил в себя. Я видел маленького Ника, которого родители пытались подружить с соседскими детьми, вспоминал, как оставался один во время школьных перемен. Будто сам Господь решил поиграть в режиссёра, склеил самые постыдные моменты моей жизни, а теперь транслировал мне свой «шедевр» прямиком в голову. Как ни силился, я не мог переключить канал. «Сегодня в эфире „Жизнь Николаса или хроники бездарного одиночества“». Вот я игнорирую девушек, которые, несмотря на все мои странности, проявляют ко мне симпатию, вот я напиваюсь один, чтобы попытаться понять, почему люди так увлечены алкоголем. Один миг, и я уже собираю вещи и уезжаю из родительского дома, мать провожает меня скорбным взглядом, в котором безусловная любовь борется с банальным непониманием, а отец даже не смотрит на меня, закрывая дверь. Я не звонил им, даже когда стал известным и доказал всему миру, что бросить всё и уехать было правильным решением. Мне проще было наслаждаться своей собственной жизнью, чем обернуться и увидеть, какую дыру я оставил в их сердцах. Сейчас, казалось, что она затягивает меня, лица родителей становились всё более расплывчатыми, последнее, что я видел было, как мать тянется ко мне, чтобы обнять, а я отдалялся от неё, и пытался понять, хочу я, чтобы она дотянулась или нет. Я закрыл глаза и наконец заснул.
Разбудил меня отвратительный, но, к сожалению, уже привычный сигнал подъёма. Я не хотел вставать. Я никогда не любил просыпаться и предпочитал поваляться в постели ещё пять минут, даже, когда уже опаздывал на важные встречи. Я всегда хотел растянуть эти благословенные минуты истинного счастья на весь день.
Однажды я так и сделал, у меня была запланирована встреча с Джессикой, моим литературным агентом, а я остался лежать в постели. В итоге я проспал полдня, и проснулся, только когда пара полицейских во главе с Джессикой выбили входную дверь. Уж не знаю, что она им наплела, но копы явно не ожидали увидеть меня, мирно лежащего на кровати, а уж когда я приветливо помахал им и предложил пропустить по стаканчику бурбона, они встали на месте тупо пялясь на меня. Джессика же наоборот вела себя очень уверенно, она сказала: «Спасибо, джентльмены, видимо сегодня у него не было приступа эпилепсии, простите за беспокойство, сходите, купите себе по пончику» и протянула им сто долларов.
– Мисс, это ложный вызов, вы сказали, что он умирает, что у него приступ.
– У него ведь мог бы быть приступ, офицер? Вы что думаете, что лучше бы он сейчас умирал? Возрадуйтесь жизни и займитесь своими делами! – на мой взгляд Джессика сильно рисковала, но она отлично вела себя в стрессовых ситуациях и имела большой опыт общения с полицейскими.
Копы переглянулись, старший, с которым говорила Джесс, покачал головой, и они молча ушли.
– Спасибо, что заглянули! – этой фразой я сделал ситуацию ещё более нелепой, но они даже не обернулись.
– Ты что совсем охренел, Ник? – в голосе Джесс была скорее даже не злоба и не разочарование, а забота, которую не оценили.
Я заметил, что она похожа на мою мать, но отогнал от себя эту мысль.
– О чём ты? Я только проснулся и ещё не успел охренеть, несмотря на то, что ты взяла мой дом штурмом.
– Если я не продам твой роман, который ещё даже не закончен, то через пару месяцев мне будет некуда врываться, дорогой – язвительно заметила она.
– Роман закончен, просто я обдумываю несколько вариантов концовок.
– Бла-бла-бла, – передразнила меня Джессика. – ты пропустил встречу с возможным покупателем, придурок.
– Эй, не обзывайся.
– Если ты забил на свою жизнь, то нечего меня затягивать в болото! Допиши свой сраный роман, продадим его, а потом хоть вообще не вылезай из постели, я и слова не скажу.
– Сраный роман – это выдержка из твоей презентации для продажи? Неудивительно, что его не покупают.
– Да пошёл ты, Ник! – вскрикнула Джессика, но я разобрал в её злобном тоне нотки смеха и успокоился.
– Расслабься, Джесс, роман готов, а сегодняшний покупатель далеко не самый крупный игрок на рынке, послезавтра у нас встреча с Гарри Слоуном, он владелец крупнейшего издательства, там я и раскрою все карты.
– Ты название-то хотя бы придумал, шулер недоделанный?
– Конечно, «Непроходимая пелена», как тебе?
От воспоминаний меня оторвал голос Александры, которая с явным раздражением целую минуту барабанила по моей двери.
– Мистер Баддс, если вы не спуститесь вниз через 2 минуты, то останетесь без завтрака.
– Бегу, Александра! Ради такой красотки я готов на что угодно!
Она не купилась на мою дешёвую лесть, посмотрела на меня, как на самого тупого парня в её жизни и ушла.
Я быстро почистил зубы, умылся, накинул защитную мантию и побежал вниз. Все уже стояли единым строем перед доктором Вайлдсом, он, как обычно, опрашивал всех и проверял состояние «предположительно заражённых» – таково было официальное имя нашей банды заключённых. Я улыбнулся Барри, он кивнул мне, и тут я увидел стоящего рядом с ним Филлипа.
«Интересно, что с Филом» – эта мысль кольнула меня прямо в сознание. Я почувствовал, что все мои утренние воспоминания пришли мне в голову, только чтобы оградить от ужасающих ночных криков и худших утренних новостей. «Что с Филом. Что с Филом. Что с Филом. Что с Филом». Я не заметил, начал повторять эту фразу вслух, словно магическую мантру, которая способна спасти нас всех.
– Николас, да что с тобой? Я здесь, со мной всё в порядке, – с удивлением сказал Филлип, и его надломленный, старческий голос был для меня в тот момент песнью надежды, вдыхающей жизнь в мой измученный разум. Но едва взглянув на него, я пришёл в ужас. Глаза были красные от лопнувших капилляров, челюсть беспокойно ходила из стороны в сторону, глаза без остановки блуждали, не в силах сосредоточиться на чём-то.
– Филлип, как ты? – этот вопрос звучал жалостливо и голос был будто не мой, хриплый, лишённый всякой уверенности, он мог принадлежать только очень слабому человеку.
– Я же говорю, всё в порядке, – сказал он, но отчаяние в его глазах кричало об обратном.
Он прекрасно понимал, что с ним. До этого утра я видел в его глазах лишь обречённую покорность, но отчаяние – язык души, которая хочет бороться, но знает, что не справится. Я не мог смотреть на него и отвёл взгляд в сторону. Все мои ночные кошмары вернулись в один момент. Что если завтра я проснусь наполовину мёртвым? Что если весь этот месяц меня водят за нос, играя на страхе? Что если я уже умираю? Внутри меня извергался вулкан, только вместо пепла паника чёрными хлопьями осела на всём моём естестве, а вместо лавы по моим внутренностям растекался холодный, липкий ужас.
– Мистер Баддс, опять вы заставляете нас всех ждать, – ледяным тоном сказал доктор Вайлдс.
– Мистер Вайлдс, вы когда-нибудь слышали внезапный крик какого-нибудь долбанного ребёнка в супермаркете? Когда вы спокойно выбираете себе бутылочку дешёвого виски на ужин, или чем вы предпочитаете заливать осознание своей никчёмности? Неважно. Представьте, вы никого не трогаете, и тут раздаётся устрашающий, внезапный вопль, будто врата ада разверзлись прямо за вами. Представили?
– Николас, вы переходите все мыслимые и немыслимые границы, – к моему удовольствию доктор сменил тон, он был не готов к такому резкому ответу.
– Я уже месяц не переступал даже границы нашего лагеря, что уж говорить о немыслимом. Вы представили? Можете не отвечать. Так вот я бы предпочёл вечность слушать демонический ор ребёнка, который тщетно пытается привлечь к себе внимание равнодушных родителей, чем хотя бы ещё минуту своей жизни потратить на выслушивание бреда, который вы льёте нам в уши. Что здесь происходит, док? Какого хрена Филлип, не проявлявший никаких симптомов тридцать грёбаных дней, стоит еле живой всего после одного приступа? Какого хрена мне вкалывают три раза в день разную дрянь, если вы не уверены, что я болен?
– Мистер Баддс, вам нужно прийти в себя, вам явно не по себе, – доктор Вайлдс напряженно смотрел на меня, я увидел, как он нажал на кнопку вызова санитаров.
– Скорее! Выдайте ему грант! Он сам понял, что мне не по себе, и додумался позвать на помощь! Какой же всё-таки смышлёный наш малыш Стиви. Сейчас прибегут твои дружки, и вы все вместе сможете пойти нахрен!
– Братан, успокойся, – в голосе Барри не чувствовалось волнения. – дыши глубже.
– Точно, спасибо, о мой гуру, я и забыл, что нужно просто-напросто дышать, дельный совет! Может вместо Александры трахнешь дока? Ему сейчас как раз необходимо крепкое мужское плечо.
– Ты бредишь, Ник, – Сидни не было рядом, но её голос раздался прямиком у меня в голове.
Я смотрел на доктора Вайлдса, который не сводил с меня глаз, на Барри, который пытался меня успокоить, на Филлипа, которого так сковал ужас, что он не мог пошевелиться, увидел, как ко мне бегут здоровяки-санитары, выставил кулаки вперёд и встал в нелепую боевую позу. Я не умел драться, но был полон решимости отбиться, и тут весь мир вокруг начал погружаться в тьму, я совсем забыл про Александру, а она, подкравшись ко мне сзади, вколола успокоительное сквозь сраный скафандр. Я дёрнулся перед тем как упасть, зацепился за что-то, и, падая, распорол свою защитную мантию. Думаю, что со стороны это выглядело очень драматично. «Да уж, Николас, повезло, что тебя вырубили до того, как все увидели, что ты даже постоять за себя не можешь, но ты хотя бы продегустировал их новый транквилизатор» – пронеслось у меня в голове. Казалось, что пространство вокруг меня превратилось в тягучее желе, я медленно падал в глубины своего сознания, последнее, что я почувствовал был даже не укол, а то как воздух прорывался внутрь через рваную рану моей мантии, а окончательно приземлившись, я ощутил приятный холод кафеля на полу больничного коридора. «Спокойной ночи, Николас, пусть тебе приснится всё, о чём ты только можешь мечтать» – голос матери убаюкивал меня и я, перестав сопротивляться, провалился в бездну, что была чернее самой тёмной ночи.
Казалось атланты сдерживают мои веки, не давая им разомкнуться. Нижняя челюсть онемела, руки и ноги не слушались. Я ощущал себя мешком с дерьмом, который придавлен десятком мешков с камнями. Я увидел Александру, которая смотрела на меня с ненавистью, пытался что-то сказать, но издавал лишь невнятное блеяние. «Может себя трахнешь, ублюдок? В следующий раз я тебе всажу такую дозу транков, что ты и строчки написать не сможешь за всю свою жалкую жизнь» – казалось она хотела обрушить на меня злобу, которую копила годами.
– Ал…сандра… я… нхот… ел… – я не мог говорить, я лишь выплёвывал слоги изо рта словно комья влажной земли.
Она презрительно посмотрела на меня, пнула кровать, на которую меня погрузили, и ушла, не обернувшись. Мои глаза снова закрылись против моей воли. Я погрузился в глубокий сон, в нём я сотни раз падал на пол и бился о мёртвый холод больничного кафеля. Каждый раз я слышал женский хохот и видел, как Барри пытается подбежать ко мне, но его заковывают в цепи и уводят дальше по коридору в непроглядную тьму. Потом я замечал, что и сам окутан цепями, и в один момент ощущал всю их тяжесть, они будто проваливались сквозь пол и пытались утянуть меня за собой, я кричал и пытался выбраться, но не мог пошевелиться. Эта картина возникала передо мной снова и снова. Каждый раз я слышал чей-то голос, который становился всё громче, поначалу я не мог разобрать слов, но спустя десятки кошмарных реплеев, я услышал «Николас, вставай». Это был голос Сидни. Она возникла из ниоткуда рядом со мной, лежащим на полу, сказала: «Встань, Ник, пора просыпаться» и коснулась моей щеки. Я резко вдохнул и открыл глаза.
Было невыносимо тяжело приходить в сознание, свет в палате был довольно тусклый, но даже он слепил меня. Я осмотрелся вокруг, насколько мне это позволяла затёкшая шея, увидел санитара Джима, это был тучный чёрный парень, он всегда казался мне добродушным, хоть и не открывал рот без необходимости, обычно он просто молча смотрел на меня, нахмурив брови. Сейчас он лениво играл во что-то на своём смартфоне, и я решил ещё раз попрактиковаться в беспомощном мычании.
– В… В…дды… – выдавил я из своего омертвевшего от засухи горла.
Джим не посмотрел в мою сторону, но я видел, что уголки его губ немного потянулись кверху, видимо солидарность среди медицинского персонала важнее должностных обязанностей. Я был подавлен, я ясно помнил, какое шоу устроил на осмотре, но сейчас это казалось глупым поступком. До меня постепенно доходил масштаб возможных последствий. Одно из них ещё нескоро выйдет из моего организма, судя по злорадству Александры. «Что обо мне подумает Сидни?» – эта мысль чуть не подняла меня с кровати. Не будь я парализован, я бы побежал к ней, чтобы доказать, что я ещё в своём уме. «А может нет? Что если это начало второй фазы? Всё сходится, сначала Филлип, потом я, симптомы просто проявились позже, всё как говорил доктор».
Я снова почувствовал ледяное дыхание паники, она подкралась ко мне, спрятавшись за ворохом мыслей, и теперь прижалась ко мне сзади, так что холодок прошёл по спине. Её склизкие щупальца окутали моё тело и с каждой секундой сжимали его всё сильнее, я хотел кричать, но не мог. Мне некуда было убежать от страха, нечем было заглушить его, я не мог даже выбить его из своей головы. Такого ужаса я не ощущал никогда в жизни. «Что если эта сука вколола мне дрянь, которая парализует навсегда, что если она хотела проучить меня, но ошиблась с дозой и сделала инвалидом, что если мне никто не сможет помочь» – от этих мыслей мой мозг начал пульсировать, он готов был разорваться на части, лишь бы остановить поток кошмарного бреда, который мог накрыть меня, если бы я хоть на секунду потерял самообладание. Но тут я услышал голос Барри, он буквально выцепил меня из тьмы.
– Мне насрать на ваши рекомендации, пустите меня к нему. Что эта дрянь ему вколола? Это сертифицированный препарат? От успокоительного люди не падают навзничь через пять секунд.
В ответ ему что-то неуверенно лепетал помощник доктора Вайлдса. Вроде бы его звали Том. Худощавый, бледный блондин с голубыми глазами. Если бы нужно было охарактеризовать его одним словом, я бы без сомнения выбрал «нервный». Меня всегда бесило, когда люди нетерпеливо стучали пальцами, а этот кадр, казалось пытается отбить своими костлявыми фалангами драм энд бэйс. И так было каждый раз, когда я с ним сталкивался. «Не думаю, что он сможет остановить Барри» – с надеждой подумал я, будто мой товарищ мог снять действие транквилизатора одним своим появлением в палате.
Я оказался прав, Том крикнул санитару «Не пускай его» и побежал за доктором, но всем было понятно, что он убежал от ответственности. Барри зашёл в палату, санитар поднялся, чтобы остановить его, но Барри смотрел на него с такой непоколебимой решимостью, что Джим замер на месте.
– Даже не думай, дружок, вы явно нарушаете закон, накачивая его транками без особых причин, не усугубляй ситуацию.
– Я его ничем не накачивал, – угрюмо сказал Джим.
– Да, но ты знаешь, что Александра не имела права так поступать, и тем не менее сидишь тут и играешь в свои дебильные игры, пока человеку хреново, – сказал Барри, смотря ему прямо в глаза.
Джим не выдержал его взгляда и упёрся взглядом в пол.
– Нечего было грубить девушке, – еле слышно сказал он. – мы не для того с вами возимся, чтобы выслушивать всякое.
Барри проигнорировал его и подошел ближе ко мне.
– Как ты, дружище? – в этот раз он не смог скрыть беспокойство в своём голосе. – Наверное, пить хочется жуть как, да? А этот хрен и пальцем не пошевелит, чтобы помочь человеку. – Барри кивнул на Джима, который, казалось, обиделся на это замечание, но ничего не сказал в ответ.
Барри налил в одноразовый стакан воды из кулера, заботливо поднёс его к моим губам и аккуратно начал поить меня. Я чувствовал себя маленьким беспомощным ребёнком, но не растерялся и жадно прижался к дешёвому больничному пластику, его грубая структура навела меня на мысль, что во всём выхолощенном комфорте больниц, никогда не будет и капли уюта домашней кружки горячего чая.
– Ну что полегче, братан?
– Д…д…д… а… Сп… сибо… Сдд… Сид… Сидни, – мой голос напоминал скрежет ржавых шестерёнок, которые вот-вот сотрутся в пыль от многолетней безостановочной работы. – Ск… Скжи ей…
– Она скоро придёт и разберётся с этими садистами. Ты в отключке был целые сутки, я ещё тогда на осмотре понял, что дело нечисто и в тот же день сказал твоей подружке, что тебя надо спасать. Она скоро придёт, ты главное держись и постарайся не напрягаться.
– Мистер Хант, что вы делаете? – голос доктора Вайлдса как всегда был неприятной неожиданностью.
– Забочусь о пациенте, которого ваш персонал пытается угробить.
– Никто никого не пытается угробить. Мистер Хант, вам нельзя здесь находиться, пациент опасен, он…
– Иди нахрен, док. – безо всяких эмоций произнёс Барри. – Я не оставлю его одного, пока эта истеричка бродит где-то рядом.
– Александра действовала в интересах медицинского персонала и самого мистера Баддса, необходимо было его успокоить.
В этот момент зашла Сидни. Она шла ко мне походкой матери, ребёнка которой обидели, и с лицом амазонки, которая готова вырвать сердце своему врагу. Ей даже не нужно было что-то говорить, Стив замолчал сразу же, как увидел её и теперь явно обдумывал, как в этой ситуации защитить себя от разъярённой тигрицы.
– Значит она хотела его успокоить? Это ваш вердикт, как должностного лица? – медленно сказала Сидни, глядя на доктора, который съёжился под её взглядом. – Успокоить, мать твою? – закричала она, явно выходя за рамки профессионального этикета. – По-твоему вкачать одному из наших пациентов хрень, которой мы вырубаем психопатов, в наших интересах? Я этого так не оставлю, вы, как руководитель, в ответе за безумства ваших подчинённых, а ваше отношение и попытки избежать ответственности, делают вас недостойным носить звание врача. Почему я узнаю о подобном инциденте от пациентов, а не из официального отчёта о случившемся? Я курирую проект «Исцеление», и ваша компетентность вызывает у меня сомнения после этой ситуации.
Я был впечатлён. За последний час меня защищали больше, чем за всю мою жизнь. И кто меня защищал? Сомнительный тип, которого я едва знаю, и женщина, которую я вожделел, нашёл в себе силы открыться ей, а через несколько минут отшвырнул от себя? «Может не такой уж ты неудачник, раз на твоей стороне есть достойные люди» – эта мысль грела меня, после настолько ужасного пробуждения, наконец я ощутил что-то кроме безнадёжности. Но этого было недостаточно, чтобы встать и поблагодарить моих спасителей. Избыток эмоций в комплекте с полнейшей беспомощностью окончательно выжал меня, я чувствовал себя заряженной пушкой, у которой заварено жерло. Я ощутил, как опять засыпаю. Последнее, что я помнил – это взгляд Сидни, сочетание тревоги в её глазах с приоткрытыми от волнения чувственными губами делали её невероятно красивой. «Да уж, Ник, готов поспорить ты сейчас выглядишь совсем не сексуально, надеюсь, хоть слюни не стекают с подбородка». Я не мог даже усмехнуться своему не затыкающемуся внутреннему голосу, и, за неимением другого выхода, погрузился в долгий, пустой сон.